– Так вот, – кивает, – и хорошо, что не скрываешь. Дитятко решило влюбиться в их солиста. И спрыгнуть с мостика, потому как любовь безответна. Въезжаешь?
– Въезжаю, – морщусь. – Только все одно не могу понять: я-то здесь нафига?
Тут он взвыл буквально:
– Да на гастролях они, понимаешь?! Все! Включая продюсера! В Сибири! Иначе бы уже давно вокруг моста маршировали! Строем! И пели бы хором, лишь бы эту дуру несчастную оттуда снять!
– Так, – говорю. – Понятно. Ну, а моя-то роль?
Тут он подуспокоился.
– Понимаешь, – чешет переносицу, – с ней сейчас психолог работает. Пытается что-то сделать. Так она, как узнала, что они на гастролях, – тебя назвала. Видела, говорит, с ними постоянно. Приезжали вместе. Уезжали тоже не порознь…
– Информированный, – качаю головой, – ребенок…
– С ее-то, – вздыхает, – возможностями…
Помолчали.
Я сигареты достал.
Закурил.
– Значит… – говорю.
– Значит, надо тебе к ней туда идти, – кивает. – Обещай ей все, что хочешь, вплоть до высокой чистой любви и свадебного кортежа на ближайшей неделе, но сделай так, чтоб эта сука с перил слезла! Иначе – нам всем кранты. И тебе, кстати, тоже. У папочки, как ты, наверное, слышал, – очень дурной характер. Скверный. Такой скверный, что, если б не был он таким высоким начальством, я б ни с ним, ни с его потомством на одном огороде и срать бы не сел. Так что – не забудет…
– Да плевать я, – говорю, – хотел на ее папочку. Восемнадцать тысяч раз, ночью и в дождь. А девку, и правда, жалко. Так что полезу. Только вот свадебный кортеж обещать, извини, не буду.
– Почему? – удивляется.
– Да потому что ты, полковник, в отличие от этой девочки, человек не светский. – Я как-то незаметно для себя с ним на «ты» перешел.
Тут перейдешь.
Ага.
– И что? – смотрит внимательно.
Я жму плечами.
– А ничего. Был бы светский он знал бы, что он однолюб. И женат уже лет пятнадцать. Но ты-то этого можешь и не знать. А вот она, – киваю в сторону моста, – точно знает…
Он сплюнул на мостовую, помотал башкой и тоже закурил.
– И что же нам тогда делать? – интересуется.
– Не знаю, – жму плечами. – Попробую поговорить, может – пойму…
Он помолчал.
Потом кивнул и протянул мне руку.
Я пожал.
А чего тут еще говорить-то?
И так все понятно…
– Действуй, – говорит, – парень. Карты ее медицинской я тебе, извини, давать не буду. Секрет, только штатным психологам положено…
Я неожиданно и, наверное, довольно гнусно хихикаю.
– Да на хрен, – удивляюсь, – мне ее карта? Я и свою-то не читал никогда. Можно подумать, я там пойму что-нибудь. Давайте, ведите. И бутылку коньяка дайте, холодно ж, блин, там, наверное…
Он кивнул еще раз и махнул рукой какому-то парню в камуфляже.
Тот куда-то рванул и через пару минут вернулся с бутылкой.
Я посмотрел на этикетку, покачал головой: говно, конечно, но в данной ситуации сойдет…
Пошли.
Идти по узкому карнизу было невесело.
И скользко.
Ветер еще этот, едри его мать…
Насквозь продувает.
Хорошо еще, что перила нормальные.
Провожающий тронул меня за плечо и знаками показал: мол, всё.
Дальше – один.
Кивнул ему да и двинулся потихоньку.
Через некоторое время и ее как следует разглядел.
Сидит, блин, такой воробышек с короткой рыжей стрижкой на перилах, как на завалинке.
Вдаль смотрит.
И плачет.
То ли себя жалеет, то ли еще чего…
Приблизился осторожно.
Любое резкое движение – и хоть сам ныряй.
Следом.
– Привет, – говорю. – Узнаешь меня?
А сам силюсь вспомнить, где же я это создание видел.
А, точно…
В клубах, когда парни работали.
В первой линии визжащих перед сценой.
Каждый концерт.
Повернула голову, посмотрела.
– Узнаю, – отвечает. – Ты Дима, его друг. Я тебя просила прийти.
– Вот, – говорю, – я и пришел. Только «друг» – это громко сказано. Хороший приятель. Близкий. А друзья у него – стихи да гитара…
– А жена? – спрашивает.
Я только плечами пожал.
– А пёс, – говорю, – его знает, друг она ему или не друг. Печальница, страдалица, нянька – это да. А друг ли – тут и не поймешь…
Помолчали.
– Как ты думаешь, – спрашивает, – он может меня полюбить?
– Не знаю, – жму плечами. – Все в этом мире бывает. Может и такое случиться. Наверное. Маловероятно, конечно. Но может. Ага. Только тебе-то это зачем?! У тебя и так есть его песни и стихи, они – лучшее, что у него в этой дурацкой жизни имеется. А вот на фиг в нагрузку к этой красоте вечно обдолбанный алкаш с дурным и злобным характером – тебе самой решать. Но попробовать, конечно, можно. Хоть шанс и невелик…
– Ты правда так думаешь? – спрашивает.
– А мне-то зачем тебе врать?! – удивляюсь. – У него в койке место и куда более страшным особям находилось. Только суета это все…
Помолчали.
– У тебя выпить что-нибудь есть? – спрашивает.
– Есть, – говорю. – Коньяк. У старшего по твоему спасению выпросил. Правда, предупреждаю честно, коньяк – говно. Но лучше, чем совсем ничего. Это уж, извини, – по-любому…
– Дай, – просит.
– Ага, – фыркаю. – Ща, разбежался. Ты сейчас руку от перил оторвешь – и булькнешь вниз, вместе с бутылкой. Во мне весело будет…
Помолчала.
Подумала.
– Я, – говорит, – в принципе, могу и к тебе слезть, если ты мне одну вещь пообещаешь.
– Пообещаю, – жму плечами, – если смогу выполнить. Я ж тоже, знаешь ли, не фокусник. А врать – не хочу…
– Сможешь, – улыбается. – Просто передай ему, что есть человек, который его очень любит и будет любить всегда. Хорошо?
– Хорошо, – вздыхаю. – Я даже вас познакомить могу, чтоб ты ему это сама сказала. На первом же концерте в любом клубе. Протащу тебя в гримерку – и все дела. Скажу, что со мной. Поверят.
– Не нужно, – смеется. – Ты прав, у меня есть его стихи и песни. А свой телефон оставишь?
– Оставлю, – говорю. – Только учти – я тоже женат.
– Какая фигня, – вздыхает. – Мне не для этого нужно. Давай руку…
Дал я ей руку, она, осторожно опираясь, перелезла через перила на карниз.
Я откупорил бутылку, мы с ней сделали по глотку и потихоньку направились в сторону выхода. На середине пути она вдруг остановилась и с силой сжала мою руку своими ледяными ладошками.
– Правда, передашь? – смотрит прямо в глаза.
Настойчивая какая.
– Обязательно, – отвечаю. – А мой телефон у своих бодигардов всегда найдешь. Если позвонишь – отвечу обязательно. Больше того – буду рад твоему звонку…
– Почему? – спрашивает.
Молчу.
Соображаю.
– Потому что ты, по-моему, очень хорошая девчонка, – вздыхаю наконец. – Не без придури, конечно. Но нормальных людей без придури я в последнее время что-то как-то особо и не встречал…
– Спасибо тебе, – улыбается. – Я обязательно позвоню…
Как только мы сошли с карниза, меня от нее, разумеется, оттерли.
Ее накрыли теплым пледом и куда-то повели, а я уселся на приступочку и достал из кармана бутылку коньяка.
Там еще где-то две трети оставалось, на мое счастье.
Что мы там с ней отпили-то?
Так.
По глоточку…
Пальцы ощутимо дрожали.
Сделал глоток.
Закурил.
Вдруг слышу:
– Со мной не поделишься?!
Оглянулся – точно он.
Полковник Воронин.
Собственной, блин, персоной.
Сидит рядышком со мной, а на лбу, над переносицей – крупные капли пота. Не в каждой парной так пробивает.
Я, в принципе, во всей Москве только пару-тройку таких парилок знаю…
Отхлебнул глоток побольше, протянул ему бутылку.
Посидели.
Он протянул руку.
– Меня, – говорит, – Петей зовут…
– Дима, – пожимаю.
– Да я в курсе, – усмехается.
Еще по глотку сделали.
Опять закурили.
Я – одну от другой.
Кажется, отпускает потихоньку…
– Вот ты можешь мне объяснить, Дим, – вздыхает, – почему так в этой поганой жизни происходит? Не буду тебе втолковывать, что я за эти полтора часа пережил. И тебя спрашивать не буду. Потому что – без толку. Но вот зачем нам это, объясни! Что тебе, что мне…
– По разным, – жму плечами, – видимо, причинам…
– Видимо, по разным, – соглашается. – Пошли, что ли?
– Пошли, – киваю. – Я здесь недалеко один кабачок приличный знаю. И работает круглосуточно…
– Круглосуточно? – спрашивает. – Это хорошо. А кормят там как?
– Нормально, – говорю, – кормят. Только тебе-то какая разница? Лично я сейчас и тушенки бы с картошкой с удовольствием навернул. Да и просто корочкой бородинского обошелся. Лишь бы водка похолоднее была…
– Ну, – смеется, – водка-то будет. Обязательно…
Она мне потом, кстати, так и не позвонила.
И я так думаю – может, оно и к лучшему.
Слишком уж разные миры.
Не то чтобы мой был лучше или хуже – просто разные.
Где-то так…
Леший
– Сержант! – слышу.
И голос, вроде, знакомый.
Нет, не меня.
Точно не меня.
Какой я, к чертям собачьим, сержант?
– Да куда ты? Старшой, погоди!
А вот это – точно меня.
Оборачиваюсь.
Мужик.
Куртка вроде «аляски», синие джинсы, коричневые ботинки на толстой черной подошве, бейсболка утепленная.
Такая, с ушами, знаете?
Вроде как – лысоватый.
И – фикса золотая на месте правого переднего зуба.
Вот по ней и признал…
– Капитан? – говорю, – Горелов? Леший?! Тебя ж убили двадцать лет назад!
– Точно убили? – смеется.
– Точнее, – говорю, – не бывает. Стасик Кудапшин сам тебе глаза закрывал. Старлей. Он и настоял, чтоб тебя не пропавшим без вести записали. Бился, в штаб несколько раз ходил. Доказал. Погиб он потом…
– Знаю, – морщится. – Хорошим парнем был Стас. Жалко его…
– А ты?.. – спрашиваю.
– А я, – смеется, – живой был тогда. Даже не раненый. Только в часть мне возвращаться – ну, никак нельзя было…