В смысле, мне хорошо.
Как другим — не знаю, характер у этого парня — совсем даже не сахар. С одной стороны он человек крайне жесткий, с другой — настолько же ранимый.
Такое вот, блин, единство и борьба противоположностей.
Бывает.
Причем, если ему что-то не по душе — никогда прямо не скажет. Будет молчать, дуться.
Прямо как девочка.
Если, конечно, подобного рода определение может подойти почти двухметровому гиганту с грубым, обветренным лицом и прозрачными неулыбчивыми глазами цвета темного бутылочного стекла.
У Сереги — другие достоинства.
В горах, да и просто по жизни, он абсолютно надежен, и мне это в нем откровенно нравится.
Что ему нравится во мне — не знаю.
Наверное, то, что я стараюсь ни при каких обстоятельствах его не напрягать.
Он это ценит.
А так — нам хорошо вместе, прежде всего оттого, что в походах мы преследуем абсолютно разные цели.
Его интересует процесс, физические нагрузки, вершины.
Меня — конец перехода, усталость в натруженных ногах, неожиданное чувство освобождения, когда сбрасываешь наконец-то с плеч надоевшие до смерти лямки тяжелого рюкзака.
И, естественно, основная цель моих «выходов» — это даже не столько горы, сколько верховья горных рек, где водится мой самый излюбленный рыболовный трофей — «царская» ручьевая форель, достойнейший соперник для любого, хоть раз в жизни державшего в руках спиннинг или нахлыстовое удилище.
Вот, исходя из этой разницы интересов, мы свои вылазки и строим.
Пробиваемся, насколько это возможно, на «Уазике», потом идем пешком. Когда приходим в намеченное заранее место, ставим базовый лагерь.
А дальше — по интересам.
Он — по горам лазить, я — вдоль берега спиннингом махать, с камня на камень перескакивая.
Вечером встречаемся, готовим ужин, обмениваемся впечатлениями.
Да и днем стараемся находиться в зоне досягаемости портативных раций, время от времени посылая друг другу сигналы, что все в порядке.
Мало ли что…
Горы шутить не любят.
Вот и в тот раз…
Я тогда только-только к этому ручью хоть как-то приспособился.
Уж очень необычный рельеф, фактически без «обраток».
Да и вода высокая.
С поверхности форель брать — напрочь отказывалась.
Пришлось снимать «сбируллино», ставить «мокрую» муху и огружать ее как следует.
Через некоторое время начались осторожные поклевки.
По впечатлению — прямо «со дна».
И тут — защелкал сигнал вызова.
Я выматерился.
Вынул, балансируя на камне, рацию из кармана.
— Да, — говорю, — слушаю. Что случилось?
— Херня, — отвечает, — случилась, Дим…
И замолкает.
Голос — внешне спокойный, но чувствуется — только внешне.
Серега в горах — парень опытный, куда опытнее меня.
Альпинист, мастер спорта.
Зря такими словами разбрасываться не будет.
— А поподробнее? — спрашиваю.
— А поподробнее, — говорит, — голую скалу видишь?
— Вижу, — отвечаю. — С полкилометра выше меня по течению…
— Ага, — констатирует удовлетворенно. — Вот я как раз под ней и валяюсь. Ничего серьезного, но ногу, кажется, все-таки сломал…
— Твою мать, — выдыхаю обессилено.
А что тут еще скажешь?
Мы сюда два полных дневных перехода шли.
А до этого почти четыре часа от ближайшего егерского кордона на «Уазике» пробивались.
Не ближний свет.
«Уазик» нас, кстати, — только через неделю там ждать будет.
Внизу.
На контрольной точке.
Значит — пешком…
Сначала туда, потом обратно.
За ним, с помощью, которую еще найти надо…
Ой, мама…
— Сейчас, — говорю, — выхожу к тебе. Жди.
А что делать?!
Когда я его нашел, он улыбался бледными от боли губами.
— Херня, — говорит, — Дим. Я кажется, ошибся. Ты, конечно, посмотри, но перелома, похоже, нет. Вывих сильный, растяжение — имеют место быть. А кости вроде целы, напрасно я паниковал. Если так — то идти смогу, а это главное…
Киваю, соглашаясь.
Мне, конечно, — два рюкзака тащить, да и его самого время от времени.
Но это проще, чем вниз-вверх бегать, да еще за идиота этого переживать: как он там, один в лагере…
А если что не так?!
Бррр…
— Ты, — спрашиваю, — откуда летел-то?
Руку поднял, показал на уступ прямо над нами.
Я прикинул — метров двадцать будет.
Чтоб для городского человека было понятно — примерно шестой этаж.
Это если в доме потолки высокие…
Хорошо, что кусты внизу, а не осыпь.
Или, того хуже, — обломки какие острые. Участок реки-то скалистым можно назвать…
— Ну, ни хрена себе, — вздыхаю.
— А ты как думал, — улыбается.
Угу.
Ты б на себя в зеркало посмотрел, думаю.
На лице — ни кровинки…
Посмотрел его ногу — кости, вроде, и вправду целы.
Но вывих такой, что…
А-а-а…
Махнул рукой, взялся поудобнее за ступню.
— Терпи, — говорю.
Он губу прикусил, кивнул.
Я примерился, дернул.
Как он не заорал — до сих пор не понимаю.
Отдышались.
Я ему ботинок аккуратно ножом подрезал, снял.
Содрал носок.
Нда, опухло серьезно…
Достал из нарукавного кармана штормовки пузырек с йодом и бинт, сделал «сеточку», потом перетянул покрепче.
Он — опять не кричал, только стонал сквозь зубы.
Да капли пота на лбу выступили.
Крупные.
Я засунул себе в рот две сигареты, прикурил, одну ему в зубы вставил.
Подымили.
— Ну что, — говорю, — пойдем?
— Пойдем, — кивает.
До лагеря добрались уже в сумерках. Он, по-моему, пару раз терял сознание от боли.
Но — дошли.
Я сбегал на речку, притащил свой спиннинг, рыбацкий рюкзачок и дохлый, врать не буду, улов.
Наловился.
Ага…
Приготовил ужин.
Заставил его съесть миску гречневой каши и напоил сладким чаем.
Ночью он несколько раз, забываясь, стонал от боли, но утром выглядел уже почти прилично.
Даже опухоль на ноге чуть-чуть спала.
Значит — все правильно делаем.
Собрал лагерь, распихал все по рюкзакам, еще раз осмотрел его ногу, новую «сеточку» йодом нарисовал, перебинтовал.
— Значит так, — говорю, — Серег. Играем с тобой в Чебурашку и крокодила Гену. Помнишь: «Я понесу вещи, а ты понесешь меня»?
— Помню, — усмехается. — Посох мне вырежи, так легче будет…
— Посох, — вздыхаю, — это само собой…
Тронулись.
Несмотря на то, что шли вниз, а не вверх, до вечера сделали только половину дневного перехода.
Да еще и нога у него опять опухла.
Беда.
Палатку ставить не стали, я по-быстрому сварил ужин на костерке, потом засунул его в спальник, залез в свой и моментально отрубился.
Устал.
За ночь опухоль на его ноге опять спала.
Да и сам он сказал, что спал почти нормально, на удивление.
Я сбегал, умылся в ручье, мы позавтракали и пошли дальше.
…Видимо, мы немного ошиблись с выбранным темпом.
Да и, к тому же, чем ниже мы спускались, тем сильнее припекало жаркое южное солнце.
Короче, к обеду вымотались так, что на ногах не стояли.
Правда, прошли — прилично, даже местность почему-то не очень знакомой показалась.
Решили, что — хорош.
Нашли живописную полянку рядом с древним, на удивление отлично сохранившимся дольменом, я кое-как разбил что-то похожее на лагерь, развел костерок, сбегал к реке за водой.
— Как ты, Серый? — спрашиваю.
— Да вроде ничего, — отвечает. — Только устал как собака на одной ноге-то скакать…
— Понимаю, — говорю.
— Да херня, — отмахивается. — Тут-то уже — дойдем. Какие проблемы. Вот, помню, нас однажды на Эльбрусе буран прихватил…
— Слышь, — смеюсь, — «буран». Ты меня со своей альпинистской братвой не путай. Я в ваших делах — чайник чайником…
— Да нет, — улыбается, — ничего, нормально держишься. А давай, кстати, водки выпьем! У нас же осталась, так какой смысл ее дальше вниз тащить. Да и мне «обезболивающее» лишним не будет.
— Давай, — киваю. — Сейчас только пожрать приготовлю…
— Угу, — соглашается.
Процесс готовки, правда, немного затянулся.
Пока я перекурил, пока палатку как следует закрепил, пока то да се.
Короче, к тому времени, как я разлил «по первой», уже начало смеркаться.
Там, наверху, на заснеженных склонах еще царил яркий, чуть по-вечернему розоватый свет, а здесь, в лесистой долине, уже вовсю наваливалась плотная южная темнота.
Потрескивал, рассыпая искры и высвечивая багровыми бликами высящийся рядом с палаткой древний дольмен, задумчивый вечерний костер.
Шумела перекатами шальная горная речушка.
Дымился, остывая, котелок с заваркой.
Хотелось поговорить.
Но сначала — выпили.
Отдышались, задымили сигаретами.
Он поуютнее устроил рюкзак за спиной, закинул руки за голову.
— А вот интересно, — говорит, — Дим, ты ж вроде историк по образованию?
— Да нет, — отвечаю, — филолог. А какая на хрен — здесь и сейчас — разница?!
— Большая, — вздыхает. — Видишь дольмен этот?
— Вижу, — жму плечами. — И что?
Он опять вздыхает:
— А вот был бы историк, рассказал бы, кто, когда и зачем эту херню здесь построил. Веришь или нет, но я их за свою жизнь столько здесь, на Кавказе, перевидал — всегда интересно было…
— На этот, — смеюсь, — вопрос, тебе, Серый, боюсь, и вполне себе профессиональный историк ничего не ответит. А если и ответит, то верить ему — ну, совершенно не стоит. Потому как ученые до сих пор спорят. А по-русски говоря, гадают на кофейной гуще: на кой ляд древние люди эти каменюки друг на друга ставили. Все, что известно, — верхний неолит. Культура так и называется — «культура дольменов». А что, зачем и почему — непонятно. Кто-то говорит — древние святилища, кто-то — могилы. А как было на самом деле — да кто ж его знает…
Серега хлопает себя по карманам.
Выуживает из бокового новую пачку сигарет, задумчиво вертит в руках.
— Да, — вздыхает. — Верхний неолит — это ведь поздний каменный век? Я, когда в Долгопу по молодости поступал, думал — физика самая сложная и интересная наука. А человек, оказывается, — и сложнее, и интереснее…