— Чего там! А наш полковник Андрузский — православный, а что, очень заботится о солдате?
— Куда подевались такие, как наш батько Нахимов?! — снова крикнул Петр.
— Может, где и есть, а у нас нет, — ответил высокий солдат. — То был справедливый человек.
— Тогда к царю-батюшке нужно челобитную отослать, — посоветовал Петр. — У него правды искать.
— Братцы, айда в казарму! — выкрикнул вдруг высокий солдат, положив лопату на плечо, а сам, подойдя к Петру, тихо, но твердо сказал:
— К богу — высоко, а к царю — ой как далеко, браток, не нам туда добираться. Когда пал под Севастополем наш командир, то уже здесь назначили нам полковника Родина. На свои деньги кормил всех нас, солдат. Хороший сердечный человек. Все, что имел, истратил на солдатский харч, вконец разорился и обеднел. Когда начали умирать солдатики, написал царю о нашей беде. Ему же это доступнее. И что же? Есть здесь большой начальник над войсками — фон дер Лауниц. Забрал он нашего полковника. Говорят, что будут судить, будто за лживый донос царю…
Петр молча шел рядом с высоким солдатом, а в голове теснились невеселые думы. Вот где довелось встретиться с Миколой — на кладбище… Неужели нигде не найти правды бедняге солдату?
У ворот казармы на какой-то миг остановились. Подошел Олекса, протянул Петру руку, сердечно посмотрел в глаза:
— Будь здоров, друг. Может, и меня встретит такая лихая доля… Хоть мой дом проведай. Матери моей поклонись… Если жива… Если еще панщина в гроб не загнала.
Сжал Олекса в руках лопату:
— Вот так, лопатой да штыком порол бы животы этим фишбахам, богатеющим на нашей солдатской смерти.
— Ты придержи немного язык за зубами, — посоветовал ему высокий.
— А мне наплевать! — зло посмотрел на него Олекса. — Все равно умирать. Одна благодарность, что за рыбу, что за рака…
Обнял Петр Олексу крепко, по-братски.
— Хорошо, друг, проведаю твою мать, если жива она. Это я сделать могу. Но как помочь товарищам? Кто пьет их кровь? Какие пиявки? — Петр побледнел, от волнения и ярости задергались его тонкие усы. — Начальство? Да разве оно не имеет бога в сердце и совести в душе?
— Бог наших начальников — в их кошельке, — сплюнул Олекса. — Видел бы ты полковника — такая морда, как у панского кабана.
— А вот и увижу я этого полковника, — стал застегивать свой бушлат Петр. — Вот и пойду к нему…
Со мной разговаривал их превосходительство адмирал Корнилов. Первого Георгия нацепил мне на грудь… А второго — Павел Степанович Нахимов… А этот что, разговаривать не захочет?.. Где же тогда правда? Неужто погибла она в развалинах Севастополя или утопили ее в Великой бухте? Иду!.. — И он направился к проходным воротам.
За ним поспешили Олекса и высокий солдат.
— Шел бы ты, матросик, своей дорогой, — догнал его высокий, — а то накличешь беду на себя, да и нам перепадет. Это тебе не Севастополь…
Но Петр решительно подошел к воротам с полосатым шлагбаумом, и стоявшие караульные, увидев на груди Петра кресты и медали, даже взяли с перепугу ружьями «на караул» и пропустили его в полк. За ним вошли Олекса и высокий солдат.
— Вот полковник… Возле манежа… — сказал шепотом высокий и заспешил прочь.
Петр и сам не знал толком, зачем идет к тому полковнику, что будет ему говорить, о чем просить. А может, вскипев, схватит душегуба за петлицы? Матрос шел не сам — его вела сила гнева и возмущения, вспыхнувшая в сердце.
В глубине полкового двора стоял стройный красавец конь, весь белый, будто вылитый из сахара. Его держали за уздечку двое солдат, а третий придерживал стремя. Возле коня стоял грузный начальник. Он поднял к подставленному стремени левую ногу, блеснул на солнце начищенный сапог, вспыхнули на плечах золотые эполеты — начальник вмиг очутился в седле. Встрепенулся, заиграл под ним конь. «А-а, это он и есть полковник», — догадался Петр и зашагал быстрее, но вдруг напротив словно из-под земли вырос широкоплечий круглолицый фельдфебель.
Он смерил Петра взглядом бывалого служаки и крикнул:
— А ну стой! Ты… куда?
Петр остановился.
— Тебе что? — со злостью сверкнул он глазами на фельдфебеля. — На полковника вашего хочу посмотреть… Спросить, почему солдат голодом морите?
— Ты тут откуда такой взялся? — протянул к нему руку фельдфебель, но матрос резко отбросил ее.
— Не видишь откуда! — повел вперед левым плечом Кошка, и на груди зазвякали награды. — Из Севастополя!
В этот миг подъехал полковник.
— Что за шум? — гаркнул он, озверело взглянув сверху.
Фельдфебель мгновенно вытянулся, превратившись в столб, отрапортовал:
— Ваше высокоблагородие, какой-то приблуда пробрался в полк и бунтует.
— Что-а-а?! — заревел полковник. — Арестов-а-ать! — И ударил нагайкой коня. Конь взвился на дыбы.
— Меня арестовать?! — подступил Петр. — А царские награды? — снова тряхнул плечом, заблестели медали. — За то, что Севастополь защищал? А моих товарищей, севастопольских героев, с голоду в могилу гоните?
На шум спешил полковой караул. Впереди, придерживая саблю, бежал длинноногий поручик.
— Взять его! — издалека скомандовал полковник караульным солдатам, и те уже на ходу наставили штыки.
Поручик козырнул полковнику, посмотрел на Петра и не то смущенно, не то удивленно произнес:
— Да это севастопольский матрос… Герой обороны. Кошка, кажется… Я его там встречал…
Полковник, все еще взбешенный, рвал жеребцу удилами рот, а после слов поручика надменно произнес:
— Счастье твое, что их благородие поручик узнал тебя… И что кресты на тебе… А то я бы под военно-полевой суд… Караул! — крикнул он. — Вышвырните его на улицу, мерзавца! — И, ударив шпорами коня, понесся вскачь.
Фельдфебель, придя в себя, крикнул:
— Прочь! В штыки его! — И пять штыков мгновенно были наставлены на матроса.
— Болваны вы! — крикнул Петр, обращаясь к солдатам. — Не знаете, на чью грудь эти штыки наставлять. — Он повернулся и зашагал назад к воротам. За ним по пятам следовал караул. Поодаль Петр увидел Олексу, его обеспокоенное лицо. Сорвав с головы бескозырку, махнул на прощание товарищу.
— Стой! — скомандовал караульным фельдфебель у самых ворот, и все пять солдат словно окаменели.
За воротами фельдфебель крикнул Петру:
— Чеши отсюда, пока цел! Подумаешь, кресты у него! Смотри, как бы еще одного не заработал — деревянного!
Побледнел Петр. Быстро повернулся к наглому служаке, в одно мгновение изо всей силы схватил его за грудь. Затрещали крючки на фельдфебельском мундире, посыпались на песок блестящие пуговицы. Притянув к себе покрасневшее и перепуганное лицо фельдфебеля, Петр со злостью плюнул ему прямо в переносицу, а потом изо всей силы швырнул на солдат, стоявших с наставленными штыками. Фельдфебель полетел прямо под ноги ошеломленному караулу. Падая, оставил на одном из штыков свою фуражку, и она закачалась, насаженная на стальное жало.
Кто-то из постовых у ворот не выдержал, прыснул со смеху.
— Не бойтесь, братцы, этого чучела, — поправил на себе одежду Петр. — Мы с вами еще не так будем смеяться! Ей-богу, еще посмеемся! — сказал он громко и, натянув плотнее бескозырку, пошел от полковых ворот, едва сдерживая злобу.
В РОДНОМ СЕЛЕ
На длинном зеленом стебле подсолнуха ехал Гаврилко. Вымазанные ножонки плескались в мягкой пыли, будто в купели. На худеньком тельце болталась грязная сорочка. Глаза малыша, черные, большие, были не по-детски задумчивы. Озорные искорки появлялись в них только на миг и сразу же гасли. На широкий выпуклый лоб спадали нечесаные волосы.
Стайка таких же малышей, пришпоривая своих скакунов из подсолнуха, вылетела из боковой улочки, на широкую дорогу, помчалась дальше, за село, и лишь там, на околице, остановилась.
Прикрыв от солнца глаза ладошкой, Гаврилко внимательно смотрел на полевую дорогу. Вокруг густыми бронзовыми колосьями рябило и переливалось панское поле, над ним, будто над огнем, дрожал горячий воздух. Дорога, тянувшаяся от Ометинец, доходила до панского леса, заворачивала правее и терялась в хлебах.
— Не едут? — спросил Гаврилку маленький мальчик, остановившийся поодаль. Он чесал ногу об ногу-и часто шмыгал носом.
— Слава богу, нет никого, — серьезно, по-взрослому, ответил Гаврилко и тут же тревожно выкрикнул:
— Ой, нет!
Мальчишки при этих словах бросились за ближайший забор.
— Чего вы? — крикнул Гаврилко. — Один всего-навсего, да и то не едет, а идет. Может, это еще и не казак.
Приободрившись, дети снова собрались возле своего вожака, выжидающе всматриваясь в даль, готовые в любой момент удрать на огороды, где, словно сторожа, стояли подсолнухи в золотых шапках.
Видно было, как по дороге к селу шел человек. Вот он уже подошел совсем близко — ребята увидели, что грудь его крест-накрест перетянута широкими поясами, за спиной ноша, на голове смешной картуз без козырька.
Дети, как стайка вспугнутых воробьев, бросились в огороды, в сливовую заросль. Только один Гаврилко стоял, зажав коленями своего подсолнечного коня.
Петр, взволнованный, подошел к мальчику, схватил его под мышки и, хотя малыш вырывался, поднял над головой.
— Здорово, земляк! — усмехнулся матрос, ставя парнишку на ноги и подавая выпавший из его рук подсолнечный стебель. — Возьми своего коня, а то удерет… Как тебя звать?
— А вы не казак? — вместо ответа спросил Гаврилко. — Вы нас не будете бить?
— Да нет, друг, я не казак. Я моряк, — Петр погладил жесткую мальчишечью головку. — Своих людей я не бью, а таких, как ты, и вовсе. Да по чему же тебя бить? Одни ребрышки торчат, будто у зимнего воробья… Как же все-таки ты называешься?
— Гаврилко… А вас как звать?
— Всегда звали Петром… Петро Кошка. Слышал о таком?
Глазенки мальчика мгновенно вспыхнули радостью:
— Петро Кошка? Это вы из нашего села? Тот Кошка, что далеко на войне был?
— Тот самый.
— Ой, слышал! Слышал!.. Отец рассказывал о вас.