Но и в Тель-Муссе еда и вода требовались тоже. Мадук из Хульса не стал устраивать осаду. Ему не хватило бы на это людей.
– Он всегда знает, что мы делаем, – пожаловался Костыль. – Каждому каравану приходится отбиваться.
Тель-Мусса теперь зависела от караванов с востока. Гериг не давал Горе возможности защищать свои стада и тайные сады.
Подкрепление, которое так часто им обещали прислать и столь же часто не присылали, наконец прибыло – две с половиной сотни опытных воинов из дринджерийской кампании Индалы. Командор ордена собрал всех способных держать оружие, включая хромого Черного Роджерта, встретил их прямо на виду у Тель-Муссы и прогнал прочь. Нассим не успел выслать подмогу.
Наверняка тут было замешано волшебство – так думал Нассим. Как иначе все это объяснить?
– Ничего хорошего это нам не сулит, Аз, – ворчал Гора. – Предстоит долгая и безрадостная зима.
– Генерал, вы снова поддаетесь отчаянию и воле Ночи. Вы же знаете, что когда-нибудь сюда явится сам Индала. Ему придется быть здесь, когда начнется священный поход.
Именно так. Но вызволит ли Внушающий Великий Трепет воинов из Тель-Муссы, когда их командир отказался выполнять его волю?
– Жаль, что мы не можем втолковать этому Мадуку, как важно досаждать Шельмецу.
– Пойдите и растолкуйте. Или попросите анса ему показать.
Нассим нахмурился шутке мастера призраков.
– Генерал, вы слишком высоко ставите этого мерзавца, – сказал Аз. – Слишком много чести. Хоть один его план когда-нибудь заканчивался успешно?
– Нет. Но все потому, что всегда кто-то вставал у него на пути.
Для аль-Азера эр-Селима важен был лишь результат. А эр-Рашаль аль-Дулкварнен свое хвастовство не мог почти ничем подкрепить. Величайшее достижение волшебника – изобретение действующего фальконета – было ему самому безразлично.
20Антье, последние счастливые деньки
Брат Свечка чувствовал себя как обычно, разве что теперь приходилось постоянно терпеть нескончаемый ужас: он ведь знал, что из-за него погибло несколько человек. Погибшие собирались причинить монаху зло, и сам он ничего не делал – лишь послужил сосудом для смертоносных змей, но чувство вины все равно его мучило.
И как только Свечка, прихрамывая, вошел вслед за Сочией в зал, где графиня определяла, кто кому должен и кому принадлежит курица, если она отложила яйца не в своем курятнике, а рядом с ним, и прочее, и прочее…
Уму непостижимо, какой логикой руководствовались все эти просители.
Так вот, войдя в зал, Свечка сразу понял, что вести уже разлетелись по городу и успели обрасти выдуманными подробностями. Всем при взгляде на монаха становилось жутко – всем, кроме епископа ля Веля.
Впрочем, епископ жил в своем собственном мире.
Совершенному хотелось провалиться сквозь землю – на него смотрели так, как обычно смотрели на Бернардина, готового вот-вот впасть в ярость.
Суд начался как обычно – с глупых споров, которые совершенно не следовало доводить до сведения графини. Все три дела надо было разрешить в местной управе.
Свечка склонился к писцу. Писцов было трое, потому что один не успевал все записывать. После заседания они составляли из записей один официальный протокол.
– Завтра. В полдень. В этом же зале. Я хочу видеть всех мировых судей и судей всех местных магистратов. Оправданий не принимаю. Все ясно?
– Да, мой господин. – Перо елозило и елозило по бумаге. – Будет сделано.
Так вот что значит обладать властью.
Лучше как можно скорее этим переболеть. Даже в таких крошечных порциях власть искушала. А до чего он дойдет, если никто не осмелится ему перечить!
Прошения, как всегда, были совершенно абсурдными. Епископ ля Вель тоже никого не удивил. Он был уверен в непогрешимости церковного права и утверждал, что оно должно служить основанием всех мирских законов. Вот и сегодня епископ был недоволен штрафами, которые наложили на церковь, предоставившую убежище трем братьям, осужденным за многочисленные убийства. Ля Вель утверждал, что убийства эти нельзя считать преступлением, ибо совершены они были на благо церкви.
Братья состояли в Конгрегации.
Хотя ля Вель всех раздражал, его не трогали. На памяти старожилов он был наименее злобным из всех епископов Антье.
– Епископ, ваше время почти вышло, – заявила Сочия. – В вашем прошении ничего об этих делах не сказано. Пытаетесь протащить фальшивое дело?
Под «фальшивым делом» имелось в виду такое, которое тайком вынесли на суд графини, предварительно ее не уведомив, а вовсе не такое, которое зиждилось на лжи. Таких-то на любом суде хватало с лихвой.
На этот раз Сочия оставила епископу немного места для маневра. Ля Велю необходимо было хоть что-то делать, и публичные жалобы хоть как-то его занимали. Пока ему дают возможность выпустить пар при дворе, не успеет набедокурить в других местах.
– Госпожа графиня, нижайше прошу простить меня. Снова отвлекся от самого важного вопроса. Я прибыл, чтобы заявить об осквернении церквей.
– Вандализме?
– Да, госпожа графиня.
– У вас в распоряжении еще две минуты. Используйте их разумно. Осквернения священных мест я не потерплю. Говорите же.
Из рассказа епископа никто ничего толком не понял.
– Все это мы слышали и раньше, – сказала Сочия. – Это не осквернение. Вы не сказали, какой именно нанесен ущерб. Церковь постоянно напоминает мне, что к делам священным я касательства не имею. Но чтобы полностью во всем разобраться, позвольте спросить. Как, по-вашему, я могу помочь?
Епископ не нашелся с ответом.
– Вы только и делаете, что обращаетесь с жалобами. Разузнайте подробности. Что именно случилось? Где? Откуда вы знаете, что это действительно произошло? И никаких этих ваших расплывчатых «чувствуется что-то не то». Ясно?
Сочия всего-навсего выслушала ля Веля и дала ему какие-никакие указания, уже одно это вселило в него надежду.
Умница – не спросила ничего такого, чего епископ сам не смог бы выяснить.
Приставы ввели следующих жалобщиков, после чего ей пришлось выслушивать уже что-то классическое в духе: «Кому же принадлежат орехи, если они растут на ветке, торчащей из-за забора».
– Совершенный, пойдемте со мной, – позвал Бернардин.
– Куда? Зачем? Почему?
– Пройдемся по церквям – посмотрим, что же так расстроило епископа.
– Хорошо.
Свечке не хотелось выходить из замка. А что, если он снова столкнется с недоброжелателем и змеи проснутся?
– Бернардин, а ваши татуировки давали о себе знать?
– Что? А… – Амбершель не сразу понял вопрос. – Нет. И это не татуировки, а шрамы.
– Все равно. Никаких неожиданностей?
– Пока нет. Хватит время тянуть.
Монах понял, что действительно тянет время.
– Я готов.
Бернардин отвел его в ближайшую часовню.
– Здесь точно что-то не так, – тут же определил совершенный. – Но что именно – не понимаю.
Старик обошел часовню, дотрагиваясь до всего, прислушиваясь к ощущениям. Бернардин не отставал. Он тоже чувствовал неладное, хоть и не так остро.
– Здесь больше нет святого отца. Последний здешний священник оказался разбойником из Конгрегации.
Вместе со своими телохранителями Бернардин и Свечка обошли с дюжину епископальных церквей. Почти ни в одной не осталось прихожан. И во всех чувствовалось омертвение.
Догадка Бернардина не отличалась оригинальностью.
– Будто святость пропала. Знаю-знаю, священники это и твердят. Думаю, они правы, даже если мы никогда не считали епископальные церкви святым местом.
– Нужно зайти в неепископальные храмы.
– Хорошая мысль. Их не так уж и много.
– Начнем с тех, где признавали не бротского патриарха, а вискесментского.
Но и там их встретила та же картина. Везде одно и то же: церкви превратились в обычные строения.
Свечка все больше мрачнел.
– Нужно проверить храмы дэвов и дейншо, – предложил Бернардин.
И тут совершенный понял, что его так тревожит: он боялся, что и мейсальские святые места лишились благодати. А вера его сейчас была не настолько крепка, чтобы противиться Ночи, проникшей в твердыню ищущих свет.
Бернардин устремился к дэвскому храму, где брат Свечка совещался с Редеусом Пиклю.
Храм точно так же лишился святости.
– Той ночью ничего подобного не было, – заметил совершенный.
– Обряд очищения проводили наутро после вашего визита, совершенный, – пояснил храмовый сторож. – Кое-кто решил, что всему виной иноверец, которого пустили внутрь.
– Это случилось в храмах по всему городу, – сказал Бернардин.
– Пиклю точно так же и говорил. Мы ж не дикари суеверные вроде праман.
Прамане действительно верили, что иноверцы оскверняют храм, даже если просто входят в него. После такого праманские святыни следовало заново освящать.
– Утратилась святость? – забормотал себе под нос Свечка. – Так вот это что? Если предположить, что в Ночи все возможно… – Он и сам толком не понимал, куда клонит, но знал, что озарение где-то рядом, буквально руку протяни.
Как святое место могло лишиться святости без пособничества священников и прихожан?
– Выбора нет, – решил брат Свечка. – Нужно проверить и места, где собираются ищущие свет.
– А к дейншо не хотите сходить?
– Нет. Они еще ревностнее праман относятся к неприкосновенности своих храмов.
– Точно так, – поддакнул сторож. – Но и у них та же беда. Святость пропала в тот же день, что и у нас.
Беда не обошла стороной и святые места мейсалян.
Брат Свечка с Бернардином вернулись в графский замок и отправились поужинать в комнатушку за кухней. Монах безучастно ковырялся в еде.
Он чувствовал духовное опустошение.
– Это все, верно, как-то связано с той женщиной, – осмелился наконец заговорить Бернардин. – С тем Орудием.
Совершенный хмыкнул в ответ.
– Перемены начались после ее визита.
– Так, выходит, она и есть настоящий истинный Бог?
– Она – самое сильное Орудие из тех, что вьются поблизости, вот и все.