Падение заработков, подробно описанное выше, стало ещё более серьёзным к основному сезону 1980 года, когда доля деревенских земель, на которых урожай убирался комбайнами, выросла ещё на 20 %. Кое-какую работу на ручной жатве и обмолоту риса ещё можно было найти, но для того, чтобы на неё попасть, селянам приходилось преодолевать немалые расстояния, да и в любом случае это лишь малая часть той работы, которая была доступна прежде. Вопреки ожиданиям, сдельные расценки за ручной сбор урожая – примерно 40 ринггитов за релонг на жатве и 2,5 ринггита за мешок на обмолоте – росли, несмотря на конкуренцию со стороны машин, примерно теми же темпами, что и плата за пересадку риса. Однако эти сдельные расценки обманчивы, поскольку за ними скрывается уменьшающаяся отдача на единицу трудозатрат. Основная часть того риса, который по-прежнему собирается вручную, высаживается на полях, расположенных в недоступных для машин глубинных территориях, либо там, где урожай полёг из-за внезапных ветров или дождей. В результате такие ручные работы зачастую приходится выполнять, стоя в воде по колено, когда рисовые стебли невозможно срезать или обмолотить с легкостью. Поэтому для того, чтобы собрать рис с одного релонга, женщинам может потребоваться почти в два раза больше времени, чем обычно, а мужчины, которые при хороших условиях работы могут намолотить четыре мешка за утро, в лучше случае справляются с двумя мешками. Поскольку оплата по-прежнему делается за объём выполненной работы, а не в почасовом эквиваленте, эффективная ставка заработной платы значительно снизилась. «Сегодня беднякам поручают убирать урожай только в канавах (Ла ни, алур сахаджа баги кат оран сусах)», жалуется Мустафа (№ 45).
Влияние комбайнов никоим образом не ограничивается ручным трудом, который они непосредственно вытесняют. Помимо этого, механизация уборки урожая запустила ряд последствий второго порядка, и как только эти новые возможности претворились в жизнь, они оказались для деревенских бедняков почти столь же разрушительными. Первым из этих последствий стало фактическое исчезновение такой стратегии выживания бедняков, как подбор остатков урожая. В 1978 году, ещё до того, как комбайны получили широкое применение, женщины и дети по меньшей мере из четырнадцати семей Седаки, вооружившись циновками (тикар менкуан) и граблями, регулярно спускались на рисовые поля для сбора рисовых зёрен, которые ещё оставались на уже обмолоченных стеблях. Такая практика была более распространена в основной сезон, когда почва к моменту сбора урожая была сухой, в отличие от межсезонья, когда из-за дождей и грязи подбирать остатки риса было сложно. Как правило, бедной семье удавалось насобирать таким способом три-четыре мешка риса[240]. Для малоземельных или безземельных домохозяйств это было принципиальным дополнением их продовольственного запаса, которое не требовало никаких денежных затрат, а подбирать остатки риса можно было в тот период, когда у женщин имелось мало других возможностей для заработка. По меньшей мере для одной семьи в Седаке это занятие давало основной источник продовольствия. Тощий Мат, его жена и дочь, усердно подбирая остатки урожая на протяжении почти месяца, сумели насобирать 15 мешков риса – достаточный объём, чтобы семья могла питаться в течение значительной части года. Те жители Седаки, которые собирали оставшийся на полях урожай, обычно – и вполне ожидаемо – принадлежали к наиболее бедной части населения деревни: одиннадцать из четырнадцати семей, практиковавших это занятие, относились к половине сельских домохозяйств с самыми низкими доходами.
Теперь, когда из-за появления комбайнов возможность подбирать оставшийся на полях урожай практически полностью ликвидирована, людей, которые занимаются этим после уборки, можно увидеть редко – разве что на тех немногих участках, которые были обмолочены вручную. Возместить часть связанных с этим потерь смогли только Тощий Мат и его жена, которых заставляла искать выход необходимость обеспечивать едой их большую семью. Заметив, что из комбайнов время от времени высыпается зерно, когда они резко поворачивают, застревают или глохнут, они стали ходить следом за комбайнами и провеивать (кираи) небольшие порции риса, остающиеся за машиной[241]. В удачный день эта изобретательная замена традиционного способа подбирать остатки урожая способна приносить Мату и его жене без малого два мешка риса, однако общий результат является неопределённым и нерегулярным. За исключением этой довольно уникальной адаптации к новым условиям, подбор остатков урожая в Седаке полностью остался в прошлом.
После того, как основная часть уборочных работ была механизирована, появились готовые возможности для других – не столь очевидных – изменений в модели наёмного труда, который ещё оставался востребованным. В целом наёмный труд обычно существовал в двух формах. Первая из них, преобладавшая при пересадке и жатве риса (согласно местным понятиям, это работа для женщин), представляла собой групповую сдельную систему, когда руководитель бригады (кетуам кумпулан схаре) договаривался с крестьянином, который заказывал такие работы, о ставке оплаты за один релонг. Вырученные деньги затем делились между всей бригадой. За обмолот, как правило, тоже платили сдельно, однако деньги выдавались в индивидуальном порядке либо группе из двух человек, работавших на одной бадье, исходя из объёма обмолоченного зерна. Другие работы, выполнявшиеся за пределами напряженных периодов посадки и сбора урожая, такие как ремонт дамб, прополка, пересадка растений, копание ям для сбора воды в сухой сезон, оплачивались в соответствии с системой, именуемой купан – фиксированная денежная ставка за утреннюю смену или целый день работы. В те промежутки цикла выращивания риса, когда работы немного, такие заработки были и остаются намного ниже эффективной ставки оплаты труда за уборку и пересадку урожая.
Однако за последние два года система купан всё чаще применяется к той части работ по жатве риса, которые по-прежнему приходится выполнять вручную. Этот сдвиг стал возможен именно потому, что машинная уборка вытеснили достаточно рабочей силы, чтобы существенно укрепить переговорные позиции крестьян, нанимающих работников. Если убирать рис приходится вручную, то теперь можно нанимать женщин на утренние смены. Это приносит двойной результат. Во-первых, так дешевле: если в 1979 году стандартные расценки на оплату труда уборочной бригады составляли как минимум 35 ринггитов за релонга, то в рамках системы купан можно платить 30 ринггитов, а то и меньше. Во-вторых, эта система даёт возможность крестьянину, нанимающему работников, подбирать их в индивидуальном порядке, избегая необходимости вести переговоры с уже сформированной бригадой, которую возглавляют женщины, исповедующие нечто вроде зарождающихся профсоюзных идеалов. К основному сезону урожая 1980 года почти половина риса, собранного в Седаке вручную, была получена именно таким способом, а в некоторых близлежащих деревнях система купан стала стандартной практикой во время жатвы. При пересадке риса она встречается реже, но и здесь, судя по всему, демонстрирует определённые успехи, а экономия для земледельцев (в виде потерь для нанимаемых ими работников) представляется сопоставимой[242]. При обмолоте оплата труда по системе купан происходит ещё реже, но всё же такие случаи имеют место. Предсказать, насколько распространённой станет такая практика при посеве и обмолоте, сложно, но в случае с жатвой она уже сейчас позволяет несколько снизить ставки оплаты работ и ослабляет один из немногих видов неформальной организации труда в деревне.
Более выгодное положение, в котором сейчас оказались земледельцы, нанимающие рабочую силу, проявляются и в других аспектах неформального «трудового контракта» в деревне. До 1978 года всегда было принято, что крестьянин, который нанимает бригаду для пересадки риса, в полдень кормит её полноценным обедом. Но уже в межсезонье 1979 года можно было легко заметить, что такая практика прекращается. В некоторых случаях фермеры, обеспечивавшие людей работой, вместо рыбы с карри или клейкого риса с креветками, которые раньше подавались без ограничений, в одностороннем порядке сокращали рацион работниц до сухарей и чая – теперь женщинам приходилось брать с собой собственную еду. Другие земледельцы предлагали женщинам две сдельные расценки на пересадку риса: 35 ринггитов за релонг без еды или 32 ринггита за релонг с едой. Поскольку в предшествующем сезоне стандартная ставка, включавшая питание, составляла 35 ринггитов, новые расценки фактически снижали издержки при посадке риса. Большинство бригад предпочли отказаться от еды (так или иначе рацион был сокращён до минимально необходимых продуктов), и теперь можно с уверенностью утверждать, что питание для работниц, занимающихся пересадкой риса, осталось в прошлом.
Кроме того, в те времена, когда селяне получали один урожай в год, а также в благодатный начальный период двойных урожаев крестьяне (в особенности, владевшие крупными земельными участками) обычно платили за пересадку риса и сбор урожая задолго до начала соответствующих работ. Этот аванс мог предоставляться рисом или наличными деньгами. Такая практика была выгодна обеим сторонам, поскольку землепользователь гарантировал для себя рабочие руки на своих полях в пик сезона, а работники – особенно в условиях одного урожая – получали столь необходимые им поступления в виде денег или риса в тот момент сельскохозяйственного цикла, когда их семьи были наиболее стеснены в средствах, а их запасы риса были почти исчерпаны. Разумеется, для работников получение платы вперед имело свои издержки, поскольку она была ниже на 30 % по сравнению со ставками, преобладавшими во время сбора урожая. Но к 1979 году, когда внедрение комбайнов значительно сократило спрос на рабочую силу, почти все хозяева от