Обделенные могли бросать камни в огород противника, игнорируя членов деревенского комитета, когда они проходили мимо, а также при помощи своего рода «ритуального бойкота», – но этим открытый протест по большей части и ограничивался. В маленькой деревне наподобие Седаки такие «занижения» обладают недюжинной силой. Основное бремя общественного презрения принял на себя Басир. Так уж вышло, что в следующем месяце его дочери предстояло выходить замуж, и он счёл своим долгом позвать каждую семью на церемонию, именуемую берсандин. По меньшей мере десять семей вообще не явились на это празднование, хотя большинство из них пришли бы, если бы не вся эта ситуация[400]. Несколько бедняков из сторонников ПАС, например, Пак Ях и Тощий Мат, которые время от времени работали на Басира, посчитали себя обязанными появиться на празднике, но оставались там очень недолго (са'ат саджа), тем самым выразив своё неодобрение происходящего. Хаджи Кадир ограничился лишь закуской из клейкого риса (меньерок пулут саджа), а затем ушёл. Несколько человек, которые на таких мероприятиях обычно помогали с готовкой (например, Мансур), явились лишь в качестве гостей. Из множества утончённых способов исподволь продемонстрировать ту или иную степень презрения пошли в ход почти все. Способ превратить своё появление на празднике в политическую декларацию обнаружили даже те члены ПАС, которые пришли как ни в чём не бывало. Они объяснили своим друзьям из ОМНО, что всю эту кашу заварила не их сторона, что не они пытались «расколоть» (педжах) деревню. Тем самым они продемонстрировали себя с лучшей стороны как защитники деревенских ценностей и заняли позицию морального превосходства над руководством ОМНО.
Это внезапное охлаждение в отношениях между соседями испытал не только Басир. Например, Чик Тун использовала полученные ею пиломатериалы для ремонта и расширения домика, где жил её сын, расположенного напротив старого семейного дома. Теперь она хотела передвинуть это небольшое строение в направлении старого дома и соединить их друг с другом. Для этого потребовалось бы по меньшей мере 70 человек, которые просто подняли бы постройку и перенесли её на нужное место. В связи с этим, Чик Тун организовала особую разновидность пиршества, приуроченную к перемещению дома (кендури усун рунах), пригласила всех своих соседей и приготовила много еды для тех, кто этим займётся. Однако на мероприятие пришли всего три-четыре десятка человек, а большинство семей ПАС, живших в том же конце деревни, что и Чик Тун, демонстративно не явились[401] – было совершенно понятно, что они не хотят помогать перемещать дом, отделанный деревом и цинковой кровлей, которых им не досталось. «Если ОМНО построила ей дом, значит, ОМНО придётся его и перемещать», – эти слова я слышал из уст разных людей. В результате дом просто не удалось передвинуть из-за нехватки людей – сколько бы те, кто за это взялся, ни кричали, ни пыхтели и ни предпринимали всё новые усилия. Чтобы прекратить эту и так крайне неловкую ситуацию, Басир отправил на мотоциклах пять или шесть представителей ОМНО, которым было поручено доставить ещё два-три десятка человек. В течение часа им всё же удалось собрать достаточную подмогу для того, чтобы дом наконец можно было поднять и переместить на новое место. Однако новоявленные помощники по большей части не были жителями Седаки, и остававшиеся в стороне члены ПАС с большим удовольствием рассказывали друг другу об этом небольшом унижении для деревенского комитета и Чик Тун[402].
Обозревая оставшиеся после Программы деревенского благоустройства социальные руины – жалобы, оскорблённые чувства, бойкоты и клокочущую ярость, – Басир признавался мне, что это была политическая катастрофа. Половина членов ОМНО были разгневаны на него, считая себя обделёнными. Кое-кто – например, пользовавшаяся влиянием в деревне акушерка Ток Сах Бидан и её друзья – бойкотировали его лавку. «А хозяин лавки, – напомнил мне Басир, – должен оставаться в хороших отношениях со всеми (кена баик денган семуа)». В целом, заключил он, его «влиятельность» (пенгарух) среди селян упала, несмотря на то что он раздал им «тысячи» ринггитов. Вместо того, чтобы усилить позиции ОМНО, вся эта затея привела к противоположному результату.
Руководя распределением этих «трофеев», Басир и другие члены деревенского комитета должны были явно или неявно обосновывать свои действия. Какие объяснения можно было найти для того сугубо партийного подхода к деревне, который был продемонстрирован? Как можно было объяснить – не говоря уже о придании ему полноправного статуса – тот вопиющий факт, что даже самых бедных членов ПАС обошли стороной, тогда как богатые сторонники ОМНО были вознаграждены? Обоснования, приводившиеся с незначительным успехом, во многом зависели от аудитории, которой они были адресованы. Деревне в целом, включая членов ПАС, было дано одно объяснение, членам ОМНО – другое, а небольшому внутреннему кругу доверенных лиц – и вовсе третье.
Обоснование, которое Басир и большинство членов деревенского комитета публично представили сторонникам ПАС, не имело, что особенно примечательно, вообще никакого отношения к действительности. Вместо реального обоснования Басир и компания прибегли к проверенному временем убежищу мелких чиновников в каком угодно месте – а именно заявили, что просто следовали инструкциям сверху, делая то, что им говорили. Как всегда в таких случаях, объяснение представляло собой попытку морально дистанцироваться от вины, связанной с действиями исполнителей. Как всегда, оно заодно подразумевало, что их руки были связаны, что у них не было выбора в этом деле. Именно так Басир объяснил всем присутствовавшим в его лавке вскоре после того, как программа благоустройства была объявлена, что всё решено «сверху» (дарипада алас). Этим «верхом» в данном случае, сообщил Басир, выступали глава администрации округа и Исполнительный комитет ОМНО по избирательному округу Бахагиан-Джерай, к которому относится Седака. Власти «изучили» вопрос и «отдали распоряжение» (сурух) деревенскому комитету оказывать помощь только членам ОМНО. Это «они хотели расколоть деревню» (Депа ян мау печах кампун). Такую же позицию занял Фадзил, когда, сидя в одной городской кофейне, он обнаружил, что за соседним столиком находятся члены ПАС. «Это всё те, кто сверху, – сказал он. – Это их (салуран) манера поступать. Мы ничего не знали, это их решение». Эта неуклюжая попытка переложить ответственность за реализацию программы примечательна в силу двух причин. Во-первых, это почти наверняка была удобная ложь. Лебай Сабрани и другие лица с серьезными регалиями в ОМНО ясно дали понять, что решения принимались в доме Хаджи Салима в присутствии большинства участников ближайшего окружения Басира. Кроме того, было хорошо известно, что как минимум в нескольких деревнях средства ПДБ распределялись поровну между всеми семьями. А второй примечательный аспект этой попытки избежать вины заключается попросту в следующем: она равносильна четкому признанию того, что по меньшей мере для деревни в целом фаворитизм при реализации программы невозможно оправдать или узаконить. В таком случае единственной остававшейся стратегией было перекладывание бремени ответственности на кого-то другого.
Следующий уровень обоснования возникал в тот момент, когда аудитория состояла исключительно из лиц, получавших различные блага от ОМНО, включая даже тех, кому не давала покоя неприкрыто узкопартийная атмосфера. Здесь определенно имела место попытка легитимации, пусть и лишь для одной группы слушателей. В пику притязаниям самых нуждающихся или требованиям всех деревенских домохозяйств была выдвинута непритязательная метафора из семейной жизни, предполагавшая, что деревня была, по сути, разделена на наших детей и их детей, хороших детей и плохих детей, «настоящих» детей и приемных детей. В разговорах со своими сторонниками Басир часто повторял такую фразу: «Сначала мы должны делиться с собственными детьми (анак синдири), а если после этого что-то останется, то только тогда мы сможем поделиться и с нашими приемными детьми (анак шири)». Этот мотив лишь с небольшими вариациями повторяли ключевые представители деревенского комитета: «Сначала мы должны наделять имуществом своих детей» (Амин), «Мы должны помогать собственным детям. Разве можно что-то отдавать детям других людей (анак оран)?» (Фадзил). Дальнейшее развитие эта тема получила в таком высказывании Хаджи Салима, прозвучавшем, возможно, в том же ключе, в каком он пытался убедить Лебая Сабрани и прочих, что получать выгоды от программы должны только семьи сторонников ОМНО:
«Правительство ОМНО обеспечивает в первую очередь тех людей, которые его поддерживают (сокон). На всех не хватает, поэтому помощь может получить не каждый. Непокорным детям (анак дерхака), выступающим против (паван) отца, придётся подождать; они своевольны (нафсу) и упрямы (керас кепала). Когда детей много, мы должны давать больше тем из них, которые нас слушают, а не тем, кто не следует за нами. Когда наши собственные дети [станут] благоустроенными, только тогда можно будет обеспечивать приёмных детей».
Подозреваю, что эта идея оправданного фаворитизма в семье предназначалась в равной степени как для того, чтобы успокоить членов деревенского комитета, так и для того, чтобы предоставить правдоподобное обоснование более широкому кругу сторонников ОМНО[403]. Например, бедные члены правящей партии могли охотно принять аналогию с приемными детьми, но всё равно обоснованно удивляться, почему при распределении средств между самими её приверженцами имела место такая непоследовательность, когда довольно много состоятельных активистов ОМНО получали больше, чем бедные партийцы. Однако даже здесь можно обнаружить своего рода перестраховку, которая приносит определённую жертву другим деревенским ценностям. Притязания наших собственных детей – или верных детей – первостепенны, но не исключительны, – при этом подразумевается, что все дети, даже приёмные, также имеют право на щедрость «родителей». Последнее часто подчёркивал Басир, рассчитывавший на то, что в дальнейшем будет реализован второй этап ПДБ, когда будет позволено делиться даже с членами ПАС.