Для экономической и политической власти богатых земледельцев в Седаке требуется определенный минимум публичного повиновения со стороны любого благоразумного бедняка – мужчины или женщины. Для тех, кто сегодня регулярно отправляется на заработки за пределы Седаки и мало зависит от помощи или оплаты своего труда в самой деревне, степень этого согласия может быть минимальной. Однако для тех, чьи средства к существованию более существенно связаны с экономикой деревни, принуждение к повиновению является более настойчивым. У мужчин и женщин из этой группы есть все основания для того, чтобы соответствовать стереотипу «бедняков, пользующихся уважением», ради тех преимуществ, которые может принести подобная репутация. Таким образом, локус, где эта аграрная система может изымать свои символические «налоги», следует в особенности искать в кругу тех, кто наиболее близок к указанному стереотипу. Но даже здесь обнаружатся такие повседневные практики почтения и повиновения, которые, быть может, и не вполне циничны, но, безусловно, содержат в себе расчетливость.
Мы уже имели возможность ознакомиться с высказываниями Пака Яха о руководстве ОМНО («Они хотят нас похоронить») и о настроениях деревенских богачей («Они считают, что люди, оказавшиеся в нужде, достойны презрения»), прозвучавшими наедине с его друзьями. Однако Пак Ях не всегда находится в столь надежной компании. Заказчиком значительной части наемных работ, которые ему удается найти, выступает Басир – предводитель тех, кто «хочет нас похоронить». В отношениях с Басиром Пак Ях выступает просто образцом почтительного работника, на которого можно положиться, который никогда не задает вопросов по поводу оплаты и никогда не отказывается от любой работы. Даже на пике своей ярости по поводу того, что его не включили в список на получение субсидий по ПДБ, Пак Ях не осмелился бойкотировать свадьбу дочери Басира, хотя его визит и был кратким. Должная забота о собственных средствах к существованию требует от него публичного образа действий, не соответствующего тем взглядам, которые он высказывает в частном порядке.
Публичное поведение Хамзаха, ещё одного «уважаемого» бедняка, является, если угодно, более деликатным моментом. Хамзах довольно регулярно работает на Хаджи Кадира и Басира, несмотря на то что они являются политическими врагами. Возможно, благодаря тому, что я жил по соседству с Хамзахом и узнал его довольно неплохо, он продемонстрировал обезоруживающую откровенность по поводу того, почему, в отличие от большинства членов ПАС, получал помощь из средств ПБД через Басира и деревенский комитет. По его словам, к нему относились благосклонно, потому что он был беден, потому что работал на Басира и никогда не жаловался, потому что присматривал за мадрасах и «не обращал никакого внимания» (так педули) на политические партии. Кроме того, добавил Хамзах, он покупал товары в обеих деревенских лавках и ходил на кендури ко всем, когда его приглашали. А затем он и правда перечислил скороговоркой те выгоды, которые обеспечили ему тактичность и осмотрительность. Перед последним Рамаданом, когда он был болен и не мог работать, Хамзах получил 20 гантанов [6,2 килограмма] риса, тогда как его брату Разаку досталось лишь пять или шесть гантанов; ему давали больше закята перибади, чем большинству других селян; у него был открыт кредит до 60 ринггитов в лавке Басира; он получал редкую работу, когда другие не могли её найти, а когда он недавно заболел и находился дома, многие жители деревни заглядывали к нему и предлагали свою помощь. Когда слушаешь Хамзаха, складывается впечатление, что перед вами выступает бухгалтер, который осознанно подсчитывает прибыль от своих инвестиций в почтительность и испытывает удовольствие от результатов за финансовый год. Хамзах знает, что Басиру и другим известно о его симпатиях к ПАС, но тут же добавляет, что не является активным сторонником этой партии, ведь «если бы я был убежденным членом ПАС, то люди из ОМНО не захотели бы меня нанимать». Иными словами, манера поведения Хамзаха представляет собой тонко сбалансированные действия канатоходца, призванные благополучно провести его и его семью сквозь неизбежные экономические кризисы. Это не означает, что он не испытывает гнева и негодования – он лишь тщательно контролирует их для собственного же блага. Здесь стоит вновь напомнить слова Хамзаха в ответ на мой вопрос о том, жаловался ли он, когда Хаджи Кадир недоплатил ему за наполнение мешков рисом из комбайна: «Бедняки не могут [жаловаться]. Если я заболею или если мне понадобится работа, то, возможно, придется снова просить его. Мой гнев – в моём сердце». Здесь отсутствует ложное сознание – перед нами попросту неизбежная повседневная позиция бедняка. Хамзах без труда распознаёт ситуации, когда его эксплуатируют или мелочно с ним обращаются; его усилия и его достижение в некотором смысле заключались в том, чтобы проглотить свой гнев, дабы он не угрожал его средствам к существованию[484]. К почтительности Хамзаха можно было бы предъявить те же самые претензии, которые выдвигались к почтительности английской сельской бедноты в XVIII веке:
«И зачастую в этой почтительности не присутствовало ни малейшей иллюзии; при взгляде снизу вверх её можно было рассматривать отчасти как необходимое самосохранение, а отчасти как расчётливое извлечение любых выгод, какие только можно извлечь. В этом смысле бедные навязывали богатым определённые обязанности и функции патернализма точно так же, как им, в свою очередь, навязывалась почтительность»[485].
Потребности бедняков также могут побуждать их активно «обрабатывать» какого-нибудь богатого земледельца. Например, когда Хамзах заболел и больше не мог работать на Хаджи Кадира, в доме последнего стал регулярно появляться Таиб, приходивший по вечерам, чтобы поболтать. Когда я невзначай спросил Шахнона, почему это Таиб, который раньше никогда не заходил к Хаджи Кадиру, теперь постоянно к нему заглядывает, я услышал такое объяснение: Таиб приходит «потрепаться» (сембан[486]) с Хаджи Кадиром и подлизаться к нему (джек) в расчете получить работу. Этот подход оказалась успешным, хотя он, должно быть, потребовал от Таиба определенной силы воли, учитывая те высказывания о Хаджи Кадире, которые я слышал от него в других ситуациях[487].
Элемент повиновения в целях самозащиты наиболее очевиден и в том выборе политической партии, который делался довольно многими деревенскими бедняками. Мансур, ещё один «хороший» бедняк, является членом ОМНО, как и Шамсул, на которого он часто работает. В своем объяснении, почему он, человек, появившийся в Седаке относительно недавно, вступил в ОМНО, Шамсул не скрывает, что в этом был прямой расчет на возможные выгоды:
«Я помню от том, что я бедняк, и рассуждаю так: если я вступлю в ОМНО, то смогу зацепиться за работу на богатого человека. Я смогу взять у него работу за деньги. А если я стану на сторону бедняков, они не смогут позвать меня на работу. Мне приходится самому заботиться о своём хозяйстве, вот почему я и дружу со всеми (Сая ингат, сая оран суса. Сая кира лагу ини: Капау мусук Кати[ОМНО], болех менюмпан керджа оран кая, болех амбик упах сама диа. Калау масук себе суса, депа так болех пангил керджа. Сая пунья румах, кена джага. Пасал иту сая беркаван семуа)».
Менее рассудительное объяснение логики выбора партии даже сложно представить – точно так же выглядела бы и формула перехода из одной партий в другую, если бы логика выгод была обратной.
В качестве примеров, иллюстрирующих расчеты, которые часто лежат в основе членства в ОМНО, можно обратиться к двум недавно состоявшимся в Седаке «обращениям» в иную политическую веру. Дзулкифли бин Хаджи Вахаб является выходцем из семьи убежденных сторонников ПАС, живущей в другой деревне, но в 1979 году он решил перейти в ОМНО. В ответ на свой вопрос, почему он так поступил, я услышал ответ, что «в ОМНО немного лучше – там есть развитие»: под последним Дзулкифли подразумевает государственные субсидии. ПАС, добавляет он, «не может сделать ничего». Для самого Дзулкифли поощрение заключалось в небольшой субсидии в 200 ринггитов по Программе деревенского благоустройства, тогда как его брат Бакри, живущий по соседству и остающийся в ПАС, не получил ничего. Карим, ещё один недавний «перебежчик», объяснял мне, что если бы он остался в ПАС, то «было бы трудно просить о помощи (бантуан)» и «трудно попасть на приём к директору начальной школы [по поводу специальной субсидии из школьных средств для его детей]». По словам Карима, он ушел из ПАС, потому что «там не оказывалось никаких услуг (джаса)», тогда как ОМНО предоставляет «много услуг». И всё же Карим, возможно, ведёт двойную игру, поскольку Шукур и Хаджи Кадир утверждают, что он по-прежнему голосует за ПАС, хотя и уплатил взносы в ОМНО. «Это умный человек, он действительно наш последователь», заключает Хаджи Кадир. Так ли это, непонятно, а сам Карим не намерен вносить ясность в данный вопрос. Впрочем, не подлежит сомнению следующий момент: для каждого жителя Седаки вполне приемлемо, что кто-то из односельчан – в особенности это касается бедняков – может пожелать скрыть свою партийную принадлежность, чтобы претендовать на те блага, которые способно предоставить номинальное членство в партии власти. Именно так уже поступили в собственных интересах Рокиах и Хамзах.
Во многом та же самая логика власти и выгод преобладает в утверждениях рядовых членов ОМНО, что, вступая в эту партию, они попросту хотят быть «на стороне большинства» или «хотят получать льготы». Довольно многие дают понять, что стать на сторону партии власти – это самый безопасный способ поведения: в таких соображениях ожидания получить какие-то выгоды сочетаются с определённой долей страха. Например, Абдул Рахман так объяснял, почему он является членом ОМНО: «Я вижу, [кому принадлежит] власть (