Все…
Вот она смерть…
Некуда спрятаться.
И поздно уже хвататься за ПЗРК, потому как крокодилы уже на боевом, и совсем не поможет пулемет – потому как для брони Ми-двадцать четвертого калибр семь-шестьдесят два – это что утиная дробина гиппопотаму…
– Вот и все, – подумал Ходжахмет, – вот и пришел конец.
Он теперь даже уже не прятался, он стоял в полный рост на тропе с автоматом в руках, а рядом рвались снаряды, разнося в клочья тела и одежду только что закончивших курсы, но так и не состоявшихся по судьбе – младших командиров… Им всем теперь было суждено остаться здесь – в этом ущелье…
– Вот и все…
Вот приближается он – зловещий крокодил.
Вот видно даже лицо русского офицера-оператора оружия, что сидит спереди перед пилотом, и вот он уже поворачивает пушки и кассеты с НУРСами, поворачивает прямо в сердце Ходжахмету…
Но тут и случилось то самое чудо.
Сперва у обоих вертушек вдруг заклинило оружие.
Они пронеслись над самыми головами Ходжахмета и Пакистанца, пронеслись… Начали было новый разворот на боевой… Начали… И вот второе чудо – у одного вертолета разом заглохли обе турбины… И второй что-то закачался и с трудом, накренившись, стал уходить…
Вертолет со скрежетом рубанул лопастями несущего винта по склону горы.
Рубанул, упал, перевернулся, покатился…
Покатился, загорелся…
Разве это не чудо?
Разве это не чудо?
Ведь никто не стрелял!
У них даже никто не успел и расчехлить ПЗРК…
Вертолеты сбил Пакистанец.
Сперва он заклинил им оружие, а потом остановил электронику, управляющую полетом.
И это было чудо.
И этого чуда теперь и отныне было достаточно для того, чтобы Ходжахмет поверил Пакистанцу. ….
Они вернулись в лагерь вдвоем.
Вмсе остальные бойцы – были убиты.
На них же – на Пакистанце и на Ходжахмете не было ни царапины.
И отныне, отныне они были единомышленниками.
Ходжахмет теперь верил – будущее их победы в создании сети из чистых проводников.
4.
Что?
Уже родила или бред еще продолжается?
Катюша медленно отходила после наркоза.
Она вдруг почему-то вспомнила, как какая-то школьная ее подружка, поступившая на исторический в их местном "педе" – рассказывала, что римлянки в древности рожали стоя, что их для этого привязывали за кисти рук и подвешивали к потолку…
Первой к ней пустили Лиду.
Служанку ее.
– Поздравляю, мальчик у тебя, хорошенький! Сейчас тебе принесут, – сказала Лида, целуя госпожу, – Пятьдесят один сантиметр, три семьсот… Как назовешь то?
– Сашей, – тихо ответила Катя, – Сан Санычем он у нас будет.
– А ты хотела мальчика? – спросила Лида, – мы вот с первым моим мальчика хотели, а получилась девочка.
– Где она теперь? – спросила Катя.
– Здесь, при пекарне служит… Хлеб местный печь обучается. Сыта, накормлена, обута, одета, никто к ней не пристает, я спокойна…
Катя взяла Лиду за руку, – все будет хорошо, дорогая моя, я верю, мне видение было. …
А Кате и правда было видение, когда она от наркоза отходила.
Привиделось ей, что сидит она не то в Георгиевском, не то в каком ином из парадных залов Кремля, сидит в кресле, одна, подле нее столик маленький с телефоном, таким, какие она видала по телевизору на столах у самого высокого начальства – такой старомодный светленький телефонный аппарат с гербом вместо диска… А надето на Кате платье, очень странное, вроде как даже и не платье, а шуба. Причем, явно белая с темными пятнами, такая, какую Катя видела на портретах французских королей. Горностаевая – называется.
И тут начинает играть гимн, в зал входят солдаты в парадной форме с аксельбантами и с палашами наголо, Катя поднимается с кресла, а из парадных дверей, навстречу к ней выходит Президент.
Выходит и почему-то начинает называть ее мамой.
Наш нынешний Президент и вдруг ее – Катю – мамой называет. Обращается к ней так уважительно, а Катю это отчего то и не удивляет. Она совершенно спокойно принимает все знаки внимания, которые оказывает ей хозяин Кремлевского дворца и даже вдруг, поддерживая правила игры, называет Президента сыном и протянув руку, поправляет ему ворот рубашки…
И тут еще новое действие.
Снова играет гимн и в зал из той же двери – входит ее муж – Саша.
На Саше камуфляжная форма с погонами и несколько медалей на груди.
И Саша ей говорит – гляди, Катюша, как вырос наш сын!
Катя вгляделась в лицо Президента и вдруг поверила, что это их с Сашей сын.
– А почему бы и нет? Если Саша так говорит?
А сын, то есть Президент, достает из внутреннего кармана пиджака какой-то конверт и говорит, – дорогие мои папа и мама, от лица страны поздравляю вас со спасением нашей Родины от нашествия басурман… И протягивает Кате конверт.
Она раскрывает его, а там какой-то документ, написанный характерной вязью – на арабском…
И Президент ей говорит, – мама, а у меня ведь два хозяина?
По дому прокатился шум.
Хозяин приехал!
Глава 5
1.
Этот дом Ходжахмет построил в восемьдесят девятом году.
Тогда через него проходило очень много наличных денег – и от шейхов, и от русских олигархов и даже от американцев…
И со всех денег он снимал свои, как он считал – законные пятнадцать процентов.
Дом получился знатным.
Проектировал его самый знаменитый и дорогой архитектор из Швейцарии – Сэмюэль Бергер, тот самый, что строил здание Парламентской Ассамблеи в Страсбурге и новое здание банка Свис Кредит в Женеве.
Один только проект дома обошелся Ходжахмету в шесть миллионов долларов, а его постройка, которой занималась американская строительная компания Смит и Литтлтон, потянула на все шестьдесят миллионов с хвостиком.
Еще двадцать миллионов потом ушли на обустройство – электроника, антиквариат – бронза, фарфор, ковры, картины, античная скульптура…
Зато дворец получился в конечном итоге таким славным, что в нем сошлись две редко-соединимых харизмы – в этом доме можно было комфортно и с уютом для души и сердца жить, но так же можно было и достойно принимать в нем гостей любого уровня – короля или шейха.
До какого-то времени не хватало здесь только женского щебетания и детского смеха.
Все здесь было – женская половина для большого гарема, бассейны, сады. Зверинцы с павлинами и полу-ручными черными пантерами, с приставленными к ним – красивыми дрессировщицами… Не было только того, что во всем мире принято называть семьей.
В какой-то момент Хожджахмет вдруг выяснил, что от него не зачинается новая жизнь. От него не беременели ни его жены – ни его наложницы. …
Теперь Ходжахмет летел к себе домой.
Вернее, чтобы более точно отразить душевное состояние Ходжахмета, – он летел не домой, а летел в свой дом.
Ехать домой – такое определение подходит к людям, выросшим в определенном месте, или пустившим в каком-то месте корни, обзаведясь там семьей, детьми, всем тем – что вкупе со стенами жилища составляет понятие ДОМА…
Ходжахмет же просто летел в дом который принадлежал ему.
В дом, который по принципу собственности физически принадлежал ему, но мысли о котором пока еще не вызывали в его душе того волнения, тех теплых волн, пробегающих по сердцу, какие вызывают обычно мысли о том месте, где сконцентрировано находится самое их дорогое и родное – родители, отец, мать, жена, дети…
Дети…
Как это должно быть важно.
Ходжахмет понимал это умом.
Сердцем..
Сердцем – решил так, что поймет это позже. Когда привыкнет к ней и к ее ребенку.
Тогда поймет не только умом, но и сердцем.
И он очень хотел этого.
Он мечтал достичь когда-нибудь такого состояния, чтобы у него появилось свое – родное.
Ведь старое родное было отрезано.
Оно осталось теперь за кордоном – там в России.
Друг Лешка Старцев, родители, девушка, одноклассники, воспоминания о первых драках и первых танцах с поцелуйчиками – Все теперь это отрезано.
Отрезано, там в Афгане, когда он отрекся.
Когда три раза повторил вслед за муллой фразу на арабском…
Повторил три раза и стал мусульманином.
В один момент перейдя из того лагеря, где были Лешка Старцев, капитан Морозов, прапорщик Мухин, ребята – Витька по прозвищу "хоккей", Петька-"маляра", Сашка-"бетон", в один момент перейдя из друзей в лагерь их врагов…
Теперь Ходжахмет очень хотел обрести душевную пристань.
Он очень хотел приобрести то, ради чего живут люди.
Дом, семью…
Друзей у него не было.
Так пусть будет сын.
Пусть будет жена.
К врачам он не ходил.
Он сам это понял – ни одна из двух сотен его наложниц не забеременела.
Он все понял сам.
Теперь он хотел одного – сына и жену.
И вот ему сообщили, что сын появился на свет.
Сына он получил.
Теперь ему предстояло получить жену.
Завоевать мать своего сына.
Ходжахмет летел вертолетом.
Винтокрылая машина Ю-Эйч-1 или просто – "хью", как называли ее американские пилоты, косо наклонившись к горизонту, шла над самой водой залива, чтобы по-возможности избежать раннего обнаружения ее вражескими локаторами.
Ходжахмет любил сидеть возле раскрытой рампы, так, чтобы лицо его обдувалось свежим морским ветром.
Он курил.
Курил и вспоминал.
Вспоминал, как они с Пакистанцем собирали первую цепь из чистых проводников.
Они тогда разделили свои обязанности.
Ходжахмет искал и доставал людей, он же предоставил место для экспериментов, охрану и содержание персонала.
Пакистанец – занимался только наукой.
Пакистанец был мозгом предприятия, а Ходжахмет – завхозом, крышей и финансистом в одном лице.
Все нужно было держать в тайне.
И даже сне колько не от "неверных", сколько от своих… …
Ходжахмет тогда – после той их вылазки с Пакистанцем на Таджикской границе ездил в Эр-Рияд, откуда вернулся в Чечню уже не бригадным генералом, но кем-то вроде главного финансового инспектора всей войны.