— Хороший человек был, — скупо кивнул Кабан.
— Само собой, — согласился отец Димитрий.
— Чего само собой?
— Среди алкоголиков сволочей не бывает.
— Почему так считаешь? — удивился Кабан.
— Они промеж вами не задерживаются. Либо в могилу, либо в трезвую жизнь. Вы, Божьей милостью, держитесь только на человеческом сочувствии. А к сволочам какое сочувствие?
— Думаешь, мне много сочувствия перепадает? — враз насупился, помрачнел Кабан.
— Да уж побольше, чем вашему Хуньке. Тебя люди из сугроба зимой поднимут и пусть пинками, но домой проводят. А его?
— Обоссут еще сверху, чтобы примерз крепче, — прохихикал Митяй.
— Я бы поднял, — заявил Кабан.
— Потому и тебя поднимают, парень. И в магазине водку в долг отпускают, когда загибаешься. Понял мысль?
— Я никому ничего плохого не сделал — вот почему!
— За это и жив пока еще. Несмотря на всю эту мерзость, — указал отец Димитрий на бутылку.
— Еще? — тут же отреагировал Митяй, дернувшись к столу.
— Наливай!
— Вот! — поднял палец Кабан. — Все пьют.
— Все пьют, да не все выпивают, — промурлыкал себе под нос Митяй. — Давай, эта, мужики, за нас с вами, за хрен с ними. И чтобы у нас, эта, все было и ничего нам за это не было. Не ради пьянства окаянного…
— Ты на следующие тосты оставь! — попросил Кабан.
— Короче — дернули!
— Ваше здоровье! — отозвался отец Димитрий.
Кабан, опрокидывая стакан, широко раскрыл рот и захватил плавающий в водке березовый листок. Закряхтели, зашмыгали носом, захрустели яблоками. Уже подкатывалось опьянение, накрывало волной. Растекалась по телу лень. И даже Митяй порастерял свою судорожную расторопность.
— Хунька этот иконой интересовался? — спросил отец Димитрий, дождавшись, когда собутыльники отжуют закуску.
— Кто знает, — пожал плечами Кабан, снова наполняя стаканы.
Он за все время лишь несколько раз глянул на отца Димитрия. Предпочитал не смотреть на собеседника. В отличие от Митяя, который имел привычку во время разговора елозить взглядом по лицу — как будто приценивался, решал: подходит или не подходит?
— Хунька, эта, в церковь-то ходит. Ну а кто не ходит? Все в рай хотят.
— В рай? — осклабился отец Димитрий.
— Ладно, ладно! Не начинай. Знаем. Все как свиньи живем.
— В России всегда так, — покачал головой Кабан, глядя в даль. — Самая скотская страна.
— Чего несешь-то? — Митяй вскочил, встал напротив. — Что тебе не нравится?
— Все мне не нравится. Сколько тебе?
— В смысле?
— Лет сколько, Митяй?
— Тридцать шесть.
— На. — Кабан протянул стакан.
Снова выпили. Отец Димитрий откинулся назад, прислонившись к стволу березы. Изогнутые тонкие ветки нависали над столом, листья медленно колыхались, напоминая рыбок, запутавшихся в водорослях. Разрывы в облаках ширились. Припекало, как летом.
— В твои тридцать шесть ты что видел, кроме пьянки? — продолжил мысль Кабан, хрустя яблоком.
— Что я видел, не твое дело, — рассердился Митяй. — Ты мне кто, чтобы допрашивать? Эта, проповедник нашелся. Вон он сидит, жизни не учит, а тебя кто за язык дергает? Сам-то много видел?
— Я воевал. У меня орден Красной звезды.
— И что толку? Я со школы сбежал, ты, эта, летное окончил. А все одно: сидим тут и водяру жрем. Что, не прав?
— Почему так, отец Димитрий? — повернулся Кабан, впервые прямо взглянув на собеседника.
В глазах у него стояли слезы, то ли от водки, то ли от обиды. Отец Димитрий оторвался от созерцания листьев. Алкоголики замерли напротив: Кабан с налитым кровью лицом и Митяй с пустым стаканом в руках. Оба ждали.
— Пока цели нет, будете водку жрать, — сказал отец Димитрий.
— Нефть, газ — все есть. А сытой жизни нету, — пожаловался Митяй.
— Сытая жизнь — не цель.
— Мне бы хватило, — заявил Кабан.
— Не хватило бы. Снова оказался бы здесь, за этим столом, вот с этой бутылкой.
— А прав он, эта! — неожиданно поддержал Митяй. — Тебе сколько бабла ни дай, все пропьешь.
— А тебе — нет? — огрызнулся Кабан.
— И мне, — согласился Митяй. — Хрен ли их копить?
— Национальная черта: на мелочи не размениваемся, — сказал отец Димитрий. — Нам либо весь мир спасать, либо не стоит и зад с лавки поднимать. Без идеи в России холодно, стынут души… А кто-то еще надеется тут капитализм построить.
— Америка построила как-то, ничего, — заявил Кабан.
— Вот у них там сытая жизнь, — кивнул отец Димитрий. — Всегда полное корыто. Ты долго просидишь у полного корыта, Кабан?
— А так, что ли, нормально? По уши в дерьме. Либо воюем, либо блюем с перепою.
— Все умрут. И пьяные, и сытые. Только в Америке этого не осознают, поэтому довольны. А ты все прекрасно понимаешь. Оттого и не сопротивляешься, когда в дерьмо падаешь. Но это даже хорошо. Как колодец: чем глубже проваливаешься, тем ярче звезды на небе.
— Из колодца не выберешься.
— Было бы желание… Главное, знать, с какой стороны дерьмо, а с какой небо. В России всегда умели ориентироваться.
— Это, ты, батя, про бога сейчас намекаешь? — подсуетился Митяй.
— Не про бога, а про Бога.
— Он, эта, про нас с Кабаном и думать забыл.
— Он смотрит на вас. Прямо сейчас.
Митяй испуганно задрал лицо к небу, Кабан машинально повторил его движение, но тут же опомнился: опустил голову, сплюнул.
— Врешь, — процедил зло.
— Отчего так решил?
— Сдались мы ему…
Отец Димитрий резко поднялся, придвинулся вплотную к Кабану. Тот попробовал отшатнуться, но священник, предвосхитив движение, крепко ухватил за отворот кожанки, притянул. Сейчас, в распахнувшейся шинели, он очень походил на памятник Дзержинскому с Лубянской площади. Даже борода будто бы собралась на подбородке в острый клин.
— У него сейчас нет важней задачи, чем на тебя смотреть, — проговорил отец Димитрий, впритык разглядывая бегающие мутные глаза. — Это я тебе заявляю со всей ответственностью.
Митяй бросил еще один затравленный взгляд на небо, осторожно сдернул кепку: на бугристой голове, в глубине короткой стрижки, белели ровные штрихи шрамов. Отец Димитрий отпустил Кабана и, вернувшись к столу, взял сигарету. Кабан, испуганно косясь на нового знакомого, разлил из бутылки остатки.
— Ну пусть посмотрит, эта, как мы сивуху бухаем… — обреченно вздохнул Митяй, притянув стакан.
— Ему намного обиднее, что ты с ним за всю свою жизнь ни разу не поздоровался, — ответил отец Димитрий, прикуривая.
— Дык, эта…
Глава 7
…к магазину, уже догадался, кого увидит внутри. Потому что у входа был припаркован черный, поблескивающий лакированными боками джип «БМВ». Идеально чистая машина посреди грязи и глубоких луж, заполнивших выбоины асфальта, смотрелась неестественно.
Капитан Федоров знал, что Тарас Хунько очень любит свои машины. У него их имелось две — помимо этого «БМВ» еще белый «Мерседес». Ездить ему было особо некуда, жил он рядом со своей птицефермой, но Хунько ежедневно умудрялся найти повод для выезда: то в магазин, то в гости к председателю, то в церковь. И после каждой такой поездки, иной раз не превышающей расстояние в пару сотен метров, он самолично мыл автомобиль на площадке перед гаражом. Демонстративно, на виду у всей деревни: по нескольку раз меняя воду в ведре, медленно и с наслаждением водил губкой по кузову, залезая в самые интимные места машины, начищал хромированные поверхности, полировал стекла… «Есть гомосеки, а этот автосек», — вспомнилась Федорову чья-то шутка.
Участковый толкнул дверь — массивный железный лист с ручкой через всю поверхность, по диагонали. Усмехнулся, убедившись, что не ошибся: Тарас Хунько стоял у прилавка, напротив продавщицы тети Люды. Маленький, пузатый, с широким ртом и жирной, в складках, шеей, он всегда ассоциировался у Федорова с Джабой Хаттом — персонажем из «Звездных войн». Федоров, понятное дело, никому про эти ассоциации не рассказывал, но про себя иначе как Джабой Хуньку не называл.
— Здравия желаю, товарищ капитан! — обрадовался Хунько.
Улыбка у него была какая-то незамутненно-детская, задорная, но соседство с немолодым, обрюзгшим лицом и маленькими, колко и настороженно поблескивающими глазками окрашивало эту улыбку в зловещие тона. Так улыбались клоуны в фильмах ужасов.
— Привет, Володя, — проскрипела продавщица.
Тоже вот интересный момент: Федоров родился и вырос в деревне, с пеленок помнил тетю Люду — вначале продавщицу «сельпо», потом, после развала СССР, владелицу магазина «Продукты». Была она для него «тетя Люда» в детстве, осталась «тетей» и сейчас, когда ему уже перевалило за сорок. И опять же, несмотря на его возраст и звание, он был для нее все тем же Вовкой. Нельзя сказать, что проблема эта серьезно волновала участкового, но все же Федорову было интересно: найдет ли он когда-нибудь способ естественно и ненавязчиво перейти с тетей Людой на ты и избавиться от «тети»? Наверное, нет.
— Тебе чего, товарищ милиционер? — спросила продавщица.
— Сигарет.
Тетя Люда, когда накручивала густые русые волосы в крендель на затылке, была просто один в один фрекен Бок из мультика про Карлсона. Сегодня в пользу этого сходства работал еще и ее цветастый сарафан. Продавщица метнулась за угол прилавка — там располагалась табачная секция: весь имеющийся в наличии ассортимент был выставлен в длинный ряд.
Вообще, как давно отметил Федоров, у тети Люды имелось особое представление о маркетинге: она всегда старалась выставить на обозрение максимальное количество имеющихся товаров. Витрина-холодильник полностью занимала длинную сторону магазина, прерываясь только на стол с кассовым аппаратом. За прилавком, по стене, тянулись трехэтажные полки с бакалеей, наглухо заставленные мешками, пакетами, коробками и банками. Первое, что сделала тятя Люда, приватизировав магазин, — это пристроила еще один прилавок к боковой стене, разложив под стеклом хозтовары. Из-за этого торговый зал магазина напоминал богатый склад из фильма «Операция «Ы».