Мне от них не сбежать, Туманный Лог он так называется только, но он давно не лог, а остров. И туманы лишь иногда. А в туманы еще больше остров.
Я видел фотографию, сделанную моим дедом в тысяча девятьсот шестьдесят первом, в год полета Гагарина. Деревня походила на картинку из «Конька-Горбунка», где наглотавшийся кораблей Рыба-Кит застрял на поверхности моря, и на его горбу вовсю развелось человечество. С домиками, заборами, колодцами, поленицами, стадами и сенокосами. С мельницей. В шестьдесят первом мельница в Туманном Логе еще стояла, на запруде в овраге. Почти шестьдесят лет спустя все изменилось, Кит давно околел, человечество разбежалось, колодцы вросли в мох, а мельница уплыла, я проверял место, ни следа. Теперь все человечество на холме – мы, Шныровы и Дрондины, запад, центр, восток. Хотя домов сохранилось больше десятка, но они необитаемы даже летом и потихоньку разваливаются, всех с этого острова смыло.
Пять лет назад крайний дом на улице Волкова купил пчеловод Рябцев, он привез сюда ульи и наладил зимник, когда устоялась весна, выпустил пчел, и они взялись за дело. Восточные собирали круглый луговой и мягкий клеверный, северный липовый и немного с акации, западные горький цветочный, из тех фиолетовых цветков на склоне оврага, названия которых я так и не смог запомнить, а южные лесной, с опушки, темный и густой. Пахнущий хвоей, кедром, корой, орехами, маслом. Рябцеву не повезло, ему попались слишком трудолюбивые пчелы, в то лето они нанесли меда с таким перебором, что обрушили рынок в Никольском. Мед никто не хотел покупать, а продавать его пассажирам проезжающих поездов не разрешили местные пасечники. Жара, мед сел, частью подкис, частью свернулся в крупчатку, Рябцев, потерпевший провал в своих начинаниях, перегнал мед на брагу, упился и умер. Возле его дома медом до сих пор пахнет, а пчелы одичали и теперь живут в лесу, я знаю, где их угол, и знаю, как взять мед.
Рябцев был последним, теперь лишь мы, Шныровы и Дрондины.
– Пускай-пускай, зеленушка, – сощурилась Дрондина. – Пускай смеется, недолго ей смеяться.
Шнырова обернулась, но смеялась ли она, не знаю, лицо у нее было презрительное, может, и смеялась.
– А что так? – спросил я.
– Так она по алгебре и по русскому пары за год получила, – с удовольствием сообщила Дрондина. – Тетка Валя ее отлупит сегодня хорошенько! Я же говорю – стоять ей в ближайшие дни не перестоять! Смотри, коза козу встречает!
Со стороны тополей навстречу Шныровой дребезжала Медея.
– Козовщица! – свистнула Дрондина. – Забодайте друг друга!
Не зря День защиты детей и раздача дневников в нашей школе совмещены.
На холме перед нашим домом растут два тополя, лет по семьдесят им, настоящие секвойи. Раньше было три, но года четыре назад самый старый упал. Однажды под утро грохнул, как землетрясение, я на койке подскочил, выглянул в окно, а он на Сироткинский дом свалился, на две части его развалил. Сироткины еще за шесть лет до этого съехали, так что никто не пострадал. Отец Шныровой и отец Дрондиной решили тогда тополь пилить, но поссорились, кому достанется комель, а кому маковка. Так и не распилили, я его через два года распилил и наделал сидушек, а потом и они сгнили, плохие из тополя табуретки.
Шнырова с козой уже почти исчезла за холмом, растворилась в цветении.
– День ремня! – злорадствовала Дрондина. – День порки!
В этом году весна запоздала, начало июня, а яблони все цветут – не остановятся. Да и все цветет, не только яблони, сирень и черемуха, груши возле каждого дома, а еще вишневые сады на склонах, они три года не цвели, а сейчас словно взорвались. И весь холм похож на бело-розовую клумбу, за цветом крыши практически не видны.
Шнырова исчезла. Завтра ее день. Завтра Шнырова придет и станет жаловаться на Дрондину. Скажет, что та не дала списать контрольную по алгебре и диктант по русскому, а это подло, в школе правила кровной вражды должны выключаться, в школе все равны, что как-то раз Дрондина плыла на биологии и Шнырова помогла и рассчитывала на честный ответный жест, но что ждать от Дрондиной? У этих Дрондиных совести ни грамма.
– Эти Шныровы всегда думают дурачком проскочить, – ругалась Дрондина. – Никогда ничего не хотят: ни работать, ни учиться, они даже картошку не окучивали! И морковь не полют! А зачем – можно же все равно у нас украсть! А эта их коза вся в колтунах! У нее блохи с полногтя!
Дрондина не удержалась и в сотый раз поведала историю семейства Шныровых, природных холуев, которые всегда вокруг барина извивались и пятки ему лизали, хотели вольную получить раньше других, но не срослось – их холуйство было так неискренне и бесталанно, что барин решил этих смердов проучить и вольную дал в самую последнюю очередь. А они потом на барина настучали, и барина сослали в Сибирь, уже при советской власти.
– Их предки всегда на всех стучали! – продолжала Дрондина. – Стукаческая семейка! Знаешь, им однажды на ворота барабан продырявленный повесили! Как барабанщикам! Тьфу! А знаешь, что тетка Шныровой своего мужа грибами отравила? А?!
Я знал, но все равно слушал, у меня терпение в сто километров.
– Ее потом в психушку в Новосибирске посадили, так она там и сидит до сих пор!
Под возмущения Дрондиной мы добрались до тополей и начала улицы Волкова. Там Дрондину встретил Бредик, выскочил из кустов, подпрыгивал, радовался.
– Нет, ты посмотри, что эта дрянь натворила?! – указала пальцем Дрондина. – Гадина какая…
В шерсти Бредика застряло несколько комков сухих прошлогодних чертополошин, Дрондина попыталась их достать, но не получилось – колючки, казалось, были вкручены в шерсть, Бредик скулил.
– Выстригать теперь придется… – Дрондина скрипнула зубами. – Она же специально их застрычила!
– Да когда она успела-то? – попытался я защитить справедливость.
Но Дрондину справедливость мало интересовала.
– Я ее козе все рога пообломаю, – холодно пообещала Дрондина. – И копыта пообломаю. Пока.
И Дрондина, забыв попрощаться, пошагала в сторону своего дома.
И я тоже к себе отправился. Учебный год закончился. Все.
Каникулы.
Дома ждал торт «Муравейник», остывала пицца с ветчиной и размораживался лимонад. По оценкам у меня неожиданностей не случилось, так что проверять дневник мама не стала. Подарила сертификат «Ножемании», я давно хотел японский бинокль вместо китайского монокуляра, навигатор, мультитул новый, рогатку, блочный лук, рацию на пять километров, рыбачий плотик, может, нахлыст, ну и еще много необходимого.
– Отцу эсэмэску пошли, расскажи, как все, – сказала мама. – Он хотел перечислить…
– Да, пошлю.
– С успешным окончанием, сын, – мама подвинула «Муравейник». – Теперь ты восьмиклассник!
Ага.
Я люблю последний день школы так же сильно, как ненавижу последний день каникул. Хорошо, что восьмой класс, время еще есть…
– Пора потихоньку начинать думать о будущем, – сказала мама. – С каждым классом программа становится сложнее, следующий год определит – кто…
Кто куда. И мама рассказала про то, как надо держаться за ум и про то, как уже сейчас надо думать, в какую сторону рулить, и что шанс дается один, но не сильно налегала, каникулы все же. Свобода.
– Надо стараться жить, нельзя стоять на месте, за руку тебя никто тянуть не будет, думай, сынок.
Я сказал, что буду думать, как ненормальный, вырезал из торта треугольный кусок и собрался…
В стекло звонко щелкнуло.
– Опять Шура камешками кидается, – улыбнулась мама. – Гулять тебя вызывает.
– Сегодня день Дрондиной, – возразил я. – И Шныровой не до гула, у нее сегодня большая весенняя порка.
Мама посмотрела вопросительно.
– Двойки за год, скверное поведение, расплата, – пояснил я.
– Не знаю, – покачала головой мама. – Что Валентина думает, девчонка совсем от рук отбилась… А Наташа как?
– Нормально закончила, – сказал я. – Отличница.
– Если сегодня ее день, угости девочку пиццей. Что-то вам задали на лето?
– Да нет. Сказали, что за это лето мы станем другими. Повзрослеем, поумнеем и почувствуем ответственность, и…
Я хотел изобразить Нину Викторовну с напутствием под портретом Белинского, но у мамы наступил сериал.
– Возьми лимонад еще, – она включила телевизор. – Сегодня тепло…
Мама стала смотреть сериал, я положил пиццу на тарелку, прихватил лимонад и свалил на воздух.
Под окном лежал крупный майский жук, размером с полкулака. Последние майские жуки самые могучие и тяжелые, у них каждый полет – смерть, они с грунта взлететь не могут, они с веток бросаются.
– Отцу отправь «спасибо», – напомнила из окна мама. – Он ждет.
– Ага…
Я отправился к тополям, уселся в корнях, съел пиццу. Нашел на небе бледную дневную луну, направил на нее подзорную трубку. С оптикой виднее: кратеры, похожие на дырки от пуль, пылевые моря, плоские горы и металлические искры забытых луноходов. Может, стоит бинокль все же купить. Чтобы посмотреть ночью, если долго смотреть на Луну ночью, обязательно увидишь парочку шустрых НЛО.
День защиты детей. Выпил лимонад.
Ствол дерева подрагивал. Он часто подрагивает, причем, в безветренную погоду тоже. Корни тополей добрались до подземной реки, глубинные звери кусают их, точат зубы и дерево трясется.
Я приложился к стволу затылком поплотнее, и опять посмотрел на луну. От дрожи возник интересный эффект – луна расплылась по краям, утратила резкость, а потом собралась в объем, точно я изучал луну через стереоскопические очки. Так что казалось…
Мое созерцание небосвода прервалось суровой жизненной прозой. Мать Шныровой определенно была далека от сегодняшнего праздника, и крики Саши долетели и до тополей. Вопила Шнырова неприятно, видимо, ее хлестали не ремнем, как обычно, а шнуром или веревкой. Эти звуки омрачали всю погоду, под них Луна не выглядела, и я решил вернуться к дому в надежде, что там не слышно.
Возле дома меня дожидалась Дрондина, ходила туда-сюда, приманилась на запах пиццы, пиццу Дрондина уважала. К тому же сегодня день Дрондиной.