Крутящаяся вхолостую беговая дорожка с экзальтированным подергиванием индикатора пульса и давления.
Балкон — разногеометрические опустошенные бутылки.
Терраса с распластанным обмусоленным далматинцем клоуном.
На угловом, крайне правом, до сих пор темном экране — наконец-то признаки жизни.
Мальчик без ревущего багги, в директорском вертком кресле.
Компьютер с доступом в Интернет.
Запароленный вход в сетевую игру.
Черно-золотая с буквами глаголицы заставка с запрещенной повсеместно птицей.
Пузырь спокойно, без суеты и шелудивой спешки, осваивал андренолиноподстегивающий «Гамаюн».
Туалетную дверь приоткрыл мимолетный сквозняк.
«Гамаюн», запрещенный во всех странах мира, даже в тех, где на сто тысяч дистрофиков — один допотопный монитор и 386-й процессор.
Одинокий таракан (восьмидесятипятичленистый усач), благополучно переживший две химических и две бактериологических атаки, покинул убежище, спрятанное в глубине сквозняковой, неблагоприятной для нежных тараканьих кондиций, вентиляционной шахты.
«Гамаюн», за который в Штатах дают пятнадцать с конфискацией; в гуманной России — только общережимный, подпадающий под амнистию, трельник; в Эмиратах рубят отточенными мечами дамасской стали головы, а в Китае публично расстреливают.
Осторожно, короткими перебежками с уступа на уступ — к свету, теплу, изысканной пище.
«Гамаюн», сработанный семь лет назад питерскими хакерами в отместку за жесткую регламентацию и воинствующую коммерциализацию интернетного пространства.
Проскользнул в дверную щель.
«Гамаюн», основанный на одном постулате, обратном эволюционным процессам: право существования всего когда-либо созданного природой и человечеством, притом в любой субстанции, не подчиняющейся ни физическим законам, ни общественной морали, ни логике — ничему.
Отправился вдоль лакированного фигурного плинтуса и моментально наткнулся на сушеные тела личинок первого возраста, еще отдающие запахом, несущим гибель.
«Гамаюн» — всемирная игра, глобальный вирус, черная дыра, поглощающая все и вся.
Рискуя быть раздавленным тяжелым, на резиновом ходу тапком, рванул напрямик из коридорной пустыни навстречу благоденствию и роскоши.
Спаси гамаюнова птенца — где угодно, как угодно, чем угодно, от кого угодно
Вот оно — громадное, успокоительно вибрирующее, блаженно теплое, с многообещающей, регулярно открываемой дверцей, за которой потусторонние температуры и вкусности, перемещающиеся до стола и обратно.
«Гамаюн» — неуправляемый стихийный синтез и неконтролируемый лавинообразный распад.
Благодатная атмосфера вдруг неуловимо засурдинила близким, родным, желанным.
В очередном кратком отпуске за очередного крота осчастливила криминальным «Гамаюновым» кодом, вместе с легкой гонореей, одна малоразборчивая интернетгулящая особа.
Из опломбированного чемодана ошалело выскочила утомленная картонно-бумажной диетой тараканиха, отяжеленная тридцатидвухяйцовой оотекой.
Антибиотик успешно замочил гонококки, а код пропал, напрасно использованный (совокупно неделю) из-за отсутствия свободного времени.
Нечаянная встреча тараканихи из спецхранилища и ветерана химических войн состоялась под кухонным столом.
Пузырь оставил директорское рекреационное кресло наедине с подвисшим «Гамаюном».
Таракан, будущий номинальный многодетный папаша, сопроводил изнемогающую супругу в претеплое место за холодильником.
Угловой, крайний правый, монитор снова замаскировался под сдохший по техническим причинам.
Таракан взволнованным галопом — подальше от священнодействия и поближе к чему-нибудь калорийному.
Для осмотра верхних полок видеоархива залез с ногами на парту.
Летописные кассеты — идеальный ряд, начинающийся с 3 октября 2001, по календарному возрастанию.
Выдернул первую и еще две из ранних наугад.
Цветы, голубые ленты, коробки «трюфелей» и «птичьего молока».
Доставка из больницы домой под усиленной охраной дюжины мотоциклистов.
Согбенный белый халат.
Протертый спиртом шпатель на кювете.
Вспухшая десна: первые зубки.
Сетчатый манеж с погремушками.
Шагнул, упал, встал.
Вернув младенческие дни в ячейки, покинул смотровую, демонстрирующую на всех мониторах ночные интерьеры.
Не раздеваясь, на так и не расстеленную кровать.
Снился птенец гамаюнов, которого никто, нигде, никогда не находил, но который упорно стенал о помощи; снился дряхлый кентавр с лицом полуулыбчивой Джоконды, с ядреными силиконовыми грудями взамен тяжелого вымени, гнуантилоповским хвостом, вельзевуловскими, опаленными вечным огнем геенны копытами, в мятой пролетарской кепке, с бериевским, приклеенным скотчем пенсне, с крупом, надежно укрытым рузвельтовским пледом, с чаковским копьем наперевес и нефертптиевским ожерельем на грязной шее; снился тронувшийся с широкой поляны дуб, размахивающий золотой пудовой цепью, уделанный по комель лечебной, из радоновых источников грязью и гуано, перемешанным с шумерским илом, — дуб с крепкими сучьями, увенчанными геральдическими щитами царственных домов Европы и Новой Зеландии, с ветками, опутанными стекловолокнистыми нитями и разумными листьями, претенциозной корой от эльфов; снился птенец гамаюнов, которого никто, нигде, никогда…
АКТЫ И АНТРАКТЫ
В Иркутском драматическом театре, прославленном теснотой ложноклассической архитектуры, давали субботнюю утреннюю премьеру:
«Нерпенок с Ушканьих островов».
В запертую на засов дверь старушкиной, щедро нашпигованной хай-фай аппаратурой обители повелительно застучали, по-хозяйски забухали.
При открытии тяжелого занавеса обкамеренные динамики, размещенные по мягким креслам старинного партера, по интимным бенуарным ложам, по бельэтажам, по неудобной галерке, отметились жидковатыми аплодисментами и спонтанным свистом одомашненного зрителя.
Бизнес-гамадрил притаранил еще один (поменьше размером) опломбированный чемодан от генерала, кипу местных газет и кассету (летописный дизайн) для незаполненной ячейки вчерашнего дня.
На сцену — щедро, с купеческим размахом спонсоров, обтянутую сине-зеленым, колеблющимся в струях мощных вентиляторов шелком — выехала гигантская пенопластовая льдина с фанерным (клей, искусственный мех) телом рожающей байкальской нерпы.
Снабдив гостя фисташковым парфе (кило, не меньше), которое осторожно подали в аккуратно приоткрытую дверь тоскующие по разбитым кирпичам и проломленным доскам конечности, хозяин отправился на поздний завтрак.
Из выразительных пластиковых глаз скатились надувные слезы.
Газеты истерично, многословно, с коллажами, фотографиями, карикатурами оповещали пассивных иркутских обывателей о грядущем через два дня конце мировой цивилизации.
Выплеснули на сцену ведро кровавого кармина.
Обведенная расплывшимися чернилами золотоперьевой ручки заметка «Конец серого кардинальчика» изобиловала неподсудными намеками, дерзкими предположениями, невероятными слухами о причастности малолетнего ведьминого недоноска к загадочной гибели замазанного взятками чиновника из губернаторского клана.
Рыжекрашенная толстуха, впервые получившая главную роль, а до этого ублажавшая директора, художественного руководителя и главного режиссера (в одном лице) крупногабаритным стриптизом, преодолев наконец сопротивление материала, разлеглась на авансцене очаровательно-пушистым бельком.
Трое неназванных свидетелей подтверждали нахождение на мостике патрульного катера в форме юнги тихоокеанского флота богатенького выродка.
В кулисах любитель бесплатного стриптиза приставил к тощему стариковскому заду похотливую ладонь, показывая утомленной дебютантке, как надо высокореалистично, с толикой здорового сентиментализма шевелить хвостом и ластами.
Поплывшее мороженое спровадил на дно ванны и уничтожил горячими струями.
В бенуаре из ближнего динамика отчетливо донесся звяк ложки о тарелку.
Отнес чужую кассету в смотровую, но прежде чем заполнить соответствующую ячейку, прогнал ускоренно запись.