Хелина плачет. Я подумал, может, Эдуард сейчас станет ее утешать, но тот только пробурчал что-то себе под нос. Были времена, когда я часами ждал под дождем, когда вернется жена, ночью, в потемках. Теперь же все это показалось мне ужасно смешным. Я сдерживал смех изо всех сил, но не смог и расхохотался. Ты надо мной смеешься, спросил Эдуард тихо. Да нет, сказал я, просто вспомнилось смешное. Интересно, что, спросил Эдуард. Я рассказал. Однажды, когда я был совсем маленький, к нам приехали на машине знакомые, чтобы идти в баню. Баня у нас была под горой, в низинке, в лесу. Они подъехали на машине к самой бане, все пьяные. Съехали, значит, вниз в баню, а назад наверх выехать не могут. Помню, как они голые толкали сзади машину и орали при этом. Потом достали лошадей и только тогда сумели машину вытащить. Никого, естественно, мой рассказ не насмешил. Я прислушался к шуму ветра вверху над нами, грудь была полна свежего морского воздуха. Меня охватила грусть, к горлу подкатил комок, будто я ел яблоко и там застрял кусок. Я подумал: в райский сад уже нет возврата, мы безнадежно испорченные люди. Я встал и, не говоря никому ни слова, стал одеваться. И никто у меня ничего не спросил. Они не спали, но не решались пошевелиться. Я слез вниз и побрел по мокрой траве через пустынный берег к морю. Было ясно и свежо, опять конец лету. То, что меня окружало, что полнило мне легкие, отчего я промочил ноги, была уже осень. Небо стало таким высоким, будто исчезло вовсе. На берегу я сел на камень и стал думать, как бы поскорей уехать отсюда. Вплавь? На лодке? Как Леандр? Через Геллеспонт? Сегодня суббота, в понедельник мне уже на работу, отпуск мой закончился, опять письменный стол, опять собрания, опять ругань в коридорах. В принципе все то же самое, и именно потому, что все то же самое, так дальше быть не должно. Неважно, какие там сводки о международном положении или метеорологические прогнозы, — человеческое сердце с неукоснительной точностью распознает приближение войны или бури. Я сидел долго, а когда вернулся к ним назад, чтобы лечь наконец спать, они еще не спали, а Хелина плакала. А у меня теперь было спокойно на душе. Я лег и скоро задремал. Только раз проснулся, когда до меня донеслись вроде бы звуки беседы. Сразу же стало совершенно тихо. Я дышал глубоко, размеренно. Через несколько минут донесся шепот Эдуарда: я больше не могу без тебя, я не думал, что ты можешь так меня обмануть, ты не женщина, ты сатана, правы были монахи, что женщин ненавидели, теперь я это понимаю, как ты могла в один миг все разрушить, ты хоть о том подумай, что мне в Таллине уже квартиру удалось найти, и все, все, о чем мы говорили, что вместе жить будем, и что мне теперь делать, неужели все кончено, и вообще как может женщина губить что так прекрасно. Помолчи, так же шепотом сказала жена. Ветер по-прежнему завывал в крыше. Я опять задремал. Утром увидел, что я один на сеновале, и напугался, неужели и впрямь они меня бросили? Быстро оделся и выглянул из окошка. Было холодно, полнеба затянуло облаками. Жена и Эдуард прогуливались по тропинке. Все так же молча мы пришли на причал. Лодка на этот раз была полна народу, море уже начало успокаиваться, но лодку бросало так, что мне опять стало не по себе. Вода, плескавшая в борта, уже не была такой теплой, как вчера, а стала прямо ледяной. Но опасность уже миновала. На Эдуарда я не глядел, за ночь между нами пролегла трещина, все, теперь уж дружба врозь. Мне вдруг стало его жаль, и я наклонился и спросил шепотом, не поиграет ли он нам вечером перед отъездом на скрипке. Он вздрогнул, будто я его ударил. Нет, сказал я, я серьезно, я ведь никогда не слыхал, как ты играешь, не подумай, что я смеюсь, что же, уже и о такой простой вещи попросить нельзя, мы столько дней вместе, а ты ни разу мне не играл. Если ты действительно художник, ты должен это сделать. Зачем, зачем, спросил он тоскливо. Не знаю, сказал я, мне кажется, так надо. Я за вами приду, такси возьму, сказал Эдуард. Не нужно, сказала жена, мы сами. Это очень мило с твоей стороны, сказал я. Тут подвернулась попутная машина, нас согласились подвезти. Мы ехали в кузове вместе с рабочими, те разглядывали мою жену и многозначительно покашливали, и мне вдруг показалось, что пришел сентябрь и снова надо идти в школу. Когда мы приехали, один рабочий помог моей жене слезть, а я стоял рядом, засунув руки в карманы. На сеновале мы собрали вещи. Управились очень быстро. Я сказал, что пойду на берег. Ты в тот раз ночью с той женщиной был, спросила Хелина, а я ведь не спала, когда ты пришел. Да, с ней. Где, спросила Хелина. У той женщины. И тебе не стыдно, удивилась Хелина. Нет. Мне не стыдно. А как же я? И долго это так будет, спросила жена. Не знаю. Ничего я теперь не знаю. Надо хозяйке заплатить, сказал я, деньги у тебя, десятка. Жена молчала. Дай десятку. Она дала. Я пошел в дом, старушка сидела под цветами. Ну как, понравилось, спросила она. Я сказал, что понравилось. Она сказала, что мы хорошие, небеспокойные, очень подходим друг к другу, и спросила, есть ли у нас дети. Я сказал, нет пока, условия не позволяют. У вас хорошие детки будут, сказала она. Я засмеялся, пожал ее сухую руку, сказал, что на будущий год обязательно снова приедем. Потом пошел к морю и долго плавал вдоль берега взад-вперед. Наступил вечер, последний вечер. Когда я вернулся к дому, там уже стояло такси и Эдуард ждал, сидя внизу на ступеньке. Перенесли вещи в такси, поехали в город. Жара все не спадала, окна в такси были открыты, но я был весь в поту и то и дело утирался рукавом. В бухте над мелководьем сонно кружились птицы. По улицам бродили сонные люди, в пыли бегали кошки. Опять тоскливо сжалось сердце. Эдуард устроил нас на ночлег (самолет вылетал только утром) в пустовавший дом своей тетки. Уже начало смеркаться. Эдуард куда-то исчез. Я сидел понурясь на крыльце, время не двигалось. Жена куда-то ходила, что-то говорила мне. Я не думал ни о чем. Темнело. Все, все остановилось. Все. Я пошел в дом. Жена уже легла, забралась под старое одеяло. Внезапно тишину нарушили промаршировавшие мимо солдаты. И опять все остановилось. В дверь постучали. Появился Эдуард со скрипкой. Жена отвернулас