— Как Шерлок Холмс обсуждал действия с доктором Уотсоном? Это, знаете ли, довольно старый способ, к нему прибегал еще отец детективного романа, великий поэт Эдгар По, а потом его развил Конан Дойл. Но у меня нет желания использовать этот способ в своей будущей пьесе… если я вообще напишу ее!
— Но ведь вы уже начали писать, не так ли?
— Нет ничего легче, чем начать пьесу, стихотворение, даже роман…
— Сложнее завершить их, я понял. А вот я должен, обязан закончить любое начатое расследование.
Тем временем мы подошли к углу бульвара Витоши и улицы Патриарха Евтимия.
— А если вам не удастся закончить какое-нибудь дело?
— Тогда я должен буду подать заявление об уходе.
— Но почему? Вы же не ясновидец и всего знать не можете.
— Всего — пожалуй, но то, что необходимо, обязан знать.
— У вас есть уже какая-то конкретная идея по поводу нашего дела? Или, может, интуиция подсказывает вам, кто совершил преступление в эту ночь?
— Кто-то, кому это было нужно, кто не мог не совершить его.
— Любопытный взгляд на вещи…
— Мне именно такой необходим.
— А то, что вы не воспользовались служебной или личной машиной и из-за этого мы потеряли двадцать минут, — не поможет ли это убийце?
— Наоборот, это даст ему возможность успокоиться, досочинить свою версию…
— А если он уже убежал?
— Не думаю. Сегодня на рассвете не было ни одного самолета на Запад.
— На Запад? Почему вы думаете, что…
— Потому что люди, которых вы сейчас увидите, — будущие герои вашей пьесы — не рискнут бежать через границу с рюкзаком по туристским тропам, они пользуются для этого самолетами.
Мы уже поднимались по лестнице старого дома.
— Извините, Пирин, а… а почему вы считаете, что это не самоубийство?
— Потому что люди редко кончают жизнь самоубийством, чаще их убивают другие. Кроме того, я уже знаю, что «самоубийца» — старый, заслуженный герой Сопротивления.
— А разве с такими людьми подобное не может случиться?
— Может. Но для этого нужны особые, из ряда вон выходящие причины. Предварительное ознакомление убедило меня, что таких причин — явных, не скрытых — не было.
— Вот как? Уже имело место «предварительное ознакомление»?
— Разумеется. Для быстроты я воспользовался телефоном.
— Куда же вы звонили?
— Ну, этого я вам не скажу, поскольку к пьесе это отношения не имеет.
— А что же тогда имеет отношение к пьесе?
— Все, что сейчас произойдет.
Мы остановились перед тяжелой дубовой дверью роскошной старой квартиры. Дверь открылась сразу же, как только инспектор нажал кнопку звонка. Милиционер, стоявший за порогом, узнал Пирина Йонкова и козырнул ему.
— Все нормально? — спросил Пирин.
— Так точно.
Меня это просто покоробило. Ну и профессия! Убит человек, убийца неизвестен — и «все нормально»…
Навстречу нам вышел молодой мужчина, лицо его выражало тревогу. Он протянул руку. Инспектор небрежно пожал ее, пробормотал что-то, отстранил молодого человека и быстро направился внутрь квартиры. Мне надлежало идти за ним.
Мы вошли в комнату, и будто в честь инспектора фотограф дал мощную вспышку — он делал снимки старика, лежавшего на кровати. Все еще красивое, несмотря на возраст, лицо было повернуто влево. Он был похож на спящего, если бы не запекшаяся кровь на лбу и щеке и небольшое кровавое пятно на подушке. «Какое прекрасное, мужественное лицо», — невольно подумалось мне.
— Вы ничего не трогали? — спросил инспектор.
— Ничего, — ответил фотограф.
— Со снимками закончили?
— Этот был последний.
Пирин подошел к мертвому и повернул его голову лицом к себе. Вдруг мне показалось, что в глазах инспектора на миг блеснуло изумление — блеснуло и погасло. Он осмотрел комнату. Взгляд его надолго задержался на окне. Он подошел ближе, раздвинул опущенные шторы и взглянул на улицу. Потом отошел от окна, открыл платяной шкаф, потрогал висящую одежду и проговорил в сторону, вроде бы обращаясь ко мне:
— После.
Мне захотелось напомнить о себе, о том, что «доктор Уотсон» находится здесь, и у Пирина есть перед ним определенные обязанности.
— Что скажет мистер Холмс своему другу?
— А что заметили вы?
— Я? Разве это имеет какое-нибудь значение?
— Огромное. Иной раз посторонний человек, непрофессионал, видит гораздо больше, чем мы, специалисты…
— Тогда вам следовало бы всегда иметь при себе таких «непрофессионалов», как я.
— Довольно часто их функции выполняют близкие погибшего или люди, которые по разным причинам оказались на месте преступления.
— Но здесь, похоже, нет преступления?
— Да, очевидно, версия самоубийства, к сожалению, подтвердится.
— Почему «к сожалению» и почему «версия»?
— Для нас все версия, пока мы не доберемся до истины.
— Даже в таком абсолютно ясном случае?
— Самые ясные случаи порой оказываются и самыми запутанными…
— Это вы говорите, скорее всего, для меня? Имея в виду нашу будущую пьесу, да?
— Почему «нашу»? Пьеса будет ваша, а я буду одним из действующих лиц.
— Главным!
— Главное действующее лицо — это всегда жертва. Для нас.
— Но ведь оно не может говорить…
— Моя роль состоит в том, чтобы заставить его «заговорить»… А теперь надо отыскивать все эти мелкие пятнышки, пылинки, царапинки (они только на первый взгляд не имеют значения), постепенно подбираясь к кровати, шкафу, окнам, задернутым шторам, если они задернуты, — и так мы заставим жертву «заговорить» и узнаем, кто убийца.
— А если все-таки это самоубийство?
— Потерпите. Не забывайте, что некоторые религии не разрешают хоронить самоубийцу в «освященную» землю, которая будто бы принимает прах только покинувших этот грешный мир не по своей воло… Самоубийство противоестественно, это тоже преступление, и его тоже нужно доказать…
— Значит, в этом будет состоять моя пьеса — в бесчисленных доказательства?… Не так уж интересно, мне кажется…
— Не будем спешить! У нас такое правило: спешить нужно, если уже невозможно действовать медленно и логично.
— А сейчас как мы будем действовать?
Я нарочно сказал «мы», чтобы дать инспектору понять: раз мы вместе должны создать пьесу, значит, и расследование надо вести вместе.
В ответ на эту мою вольность инспектор крикнул (мне это показалось святотатством, ведь в комнате был мертвый):
— Санитаров сюда!
Вошел плотный мужчина в белом халате.
— Слушаю, товарищ инспектор!
— Вынесите старика.
— Но… но сейчас придет врач. Он ведь тоже должен дать заключение…
— Даст его в больнице. И поскорее, пожалуйста, тело мешает мне вести следствие. Извините, товарищ Божилов, здесь необходимо произвести ряд весьма неэстетичных манипуляций. Так что, пожалуйста, подождите меня в холле…
Я почувствовал себя обиженным.
— Это почему же? Я два года учился в медицинском. Тогда для того, чтобы поступить, нужен был предварительный стаж — очень разумное, на мой взгляд, требование. Кроме того, я шесть месяцев работал санитаром в Варненской городской больнице.
— Понимаю. Но закон есть закон.
Я все равно не понял, какое отношение наш диалог имеет к закону, но, пожав плечами, быстро вышел, оставив инспектора наедине с санитаром.
В холле нервно ходил их угла в угол мужчина, который встретил нас у двери. Когда я вошел, он резко остановился и вопросительно посмотрел на меня. Но я отвернулся и сел в старое удобное кресло. Через холл быстро прошел внутрь квартиры еще один санитар. Вскоре послышались шум, шарканье ног. «Выносят», — подумал я. На душе было тяжело, о пьесе уже почти не думалось. Молодой человек собрался задать мне какой-то вопрос, но я угрюмо уставился в потолок, чтобы избавить себя от необходимости разговаривать с ним.
В этот момент в холл вошел инспектор.
— Да, — произнес он, — да, да…
— Его унесли? — спросил мужчина.
— Да.
Мужчина схватился за голову и тихо, на цыпочках, вышел.
— Хотелось бы послушать вас, — сухо обратился я к инспектору, чувствуя себя по-прежнему обиженным.
— А что вы можете сказать мне? Что произвело на вас особое впечатление?
— Ну… этот молодой человек кажется мне чересчур нервным…
— А как он, по-вашему, должен вести себя, если несколько часов назад покончил жизнь самоубийством отец его жены?
— Это муж дочери?
— Думаю, да.
— Думаете? Или знаете?
— А вот сейчас я представлюсь и спрошу у него. Вас представлять не буду, тогда ваше присутствие останется для них смущающей дух загадкой…
— Загадкой?
Я задавал вопрос за вопросом, так как чувствовал себя несколько сбитым с толку. Инспектор заговорил почти шепотом.
— Их нужно смутить. И вы мне в этом поможете…
— А кого «их»?
— Людей, среди которых находится убийца.
— Но разве…
— Ну ладно, довольно разговоров! В пьесе вы как действующее лицо не участвуете. Впрочем, кто знает. Я где-то читал недавно, что в пьесах такого рода главным действующим лицом должен быть автор.
— Вы говорили — жертва…
— Жертва и автор. Вместе.
С этого момента события начали развиваться так быстро, что, если бы я решил подробно излагать их на бумаге, мне понадобилось бы по меньшей мере 300–400 страниц и много параллельных записей, чтобы все вместе представило картину трудного, а в конечном счете удивительно легкого открытия, или, точнее, раскрытия истины инспектором Пирином Йонковым.
Когда он сказал, что героями моей будущей пьесы должны быть жертва и автор, я не удержался:
— Благодарю за компанию!
— Боитесь мертвецов?
— До сих пор тесно с ними не общался.
— А моя профессия часто заставляет меня прибегать к их помощи. Они, как правило, оказываются любезными и всегда стремятся сорвать покров с тайны, которая отняла у них жизнь.
— Ценю ваш юмор, но неужели вы полагаете, что я самый подходящий объект для него?
— То, что вы уже видели и увидите сейчас, должно немедленно принимать в вашей голове форму диалога. Для того чтобы выполнить ваш договор с товарищем Гуляшки, у вас нет друго