…Счастливыми были эти два года, которые они с Катериной прожили здесь, в стареньком дачном домике. Пожалуй, самыми счастливыми в жизни Сидорова. Правда, небогато жили, деньги приходилось экономить, запуская большую часть в оборот, либо аккумулируя их в наличной форме для того, чтобы в скором будущем, по замыслу авантюристки-Катерины, совершить гигантский рывок к вершинам благополучия. Питались, большей частью, консервами, ездили всегда вдвоём на стареньком раздолбанном жигулёнке пятой модели, так как и Катеринин «Форд» и Сидоровскую «Висту» тоже продали, преследуя всё ту же цель: максимально увеличить оборотные средства Катиного предприятия. С этой же целью и бизнес свой Сидоров продал Шурику Шульману, чем немало его порадовал, и даже, можно сказать, облагодетельствовал, так как у Шульмана появились дополнительные возможности оптимизации затрат.
От комфорта Сидоров отвык, точнее, перестал обращать внимание на его временное отсутствие. Ведь комфорт — это не главное! И потребление деликатесных продуктов — не главное, и модная одежда, и престижность автомобиля — ерунда, если у них было то, что они считали для себя самым важным — любовь. Именно в те годы Сидоров понял, что Катерина — женщина всей его жизни, что все, кто был до неё — ничто, призрачные тени, и что кроме Катерины он никого и никогда не полюбит. Поговорка «с милым рай в шалаше» оказалась не пустым звуком.
Они любили друг друга до умопомрачения, до беспамятства, и если бы не более трезвый, чем у Сидорова, ум его любимой, кто знает, до чего бы могла довести такая любовь? Катерина умела быстро переключаться с любовных утех, отложив их на вечер, к делам. Сидоров всегда поражался этой её способности. Катерина никогда не забывала о своих планах. Она называла их «наши планы», и Сидоров верил, что они действительно общие. Он вообще безоговорочно верил Катерине, потому что всё, что она задумывала, обязательно сбывалось.
Самая большая удача произошла в августе девяносто восьмого после дефолта, в результате которого многие их конкуренты обанкротились, а Катеринино предприятие выжило. И не просто выжило!
С самого начала лета Катерина принялась усиленно изымать деньги из оборота и превращать их в валюту. Она хотела в очередной раз сыграть ва-банк, закупив за чёрный нал крупную партию товара. И на этот раз не просчиталась, хотя предвидеть того, что произойдёт восемнадцатого августа, она, естественно, не могла. О дефолте никто ничего не знал, даже слова-то такого!..
Цены взметнулись вверх, рубль превратился в пар, а они с Катериной жили на даче, неистово занимались любовью, а под кроватью валялся, ожидая своего часа, чемодан, набитый долларами.
Когда всё слегка улеглось, и народ, как бы нехотя, стал тратить деньги, причём пока исключительно на кормёжку, Катерина поднялась с мятых простыней, потянув за собой и Сидорова, вытащила из-под кровати чемодан и с головой окунулась в работу. Первая же сделка принесла им немалую прибыль. Семьсот процентов! Если в додефолтовом эквиваленте. Как в смутные времена начала горбачёвской перестройки.
Катины магазины, практически не работавшие несколько месяцев, вновь стали функционировать на полную катушку. Крутить колесо бизнеса, когда конкурентов на горизонте не наблюдается — сплошное удовольствие, и формула «товар — деньги — товар» работала исправно, но несколько видоизменилась. Теперь она звучала иначе: «деньги — товар — деньги», хозяином положения был тот, у кого были чёрные и одновременно зелёные купюры. У них с Катериной таковые имелись.
Некоторое время они ещё жили на даче, пока строился их дом в престижном коттеджном посёлке.
…Открыв дверь ключом, который, как всегда, лежал за притолокой, Сидоров, не раздеваясь, завалился на кровать и уснул. Спал долго, пока не замёрз. Проснувшись, затопил печку и проверил состояние запасов. Естественно, мыши сожрали всё, что смогли, но мясных и рыбных консервов он обнаружил четыре коробки — три с говяжьей тушёнкой и одну с сайрой. Консервы они завезли сюда с Катериной. Хотели потом забрать и отвезти в магазин, но забыли. Мука, сахар и соль тоже имелись. Кроме этого богатства, в шкафу на кухне он нашёл две банки сгущённого молока и большую банку «Макконы».
Но, самое главное: в членской книжке садового общества, которую Сидоров обнаружил там, где ей и положено находиться — за счётчиком, лежала тысячерублёвая купюра. Он вспомнил, что прошлой осенью собирался заплатить за электроэнергию и внести членские взносы, но правление в тот день, когда он приехал в Шугаевку, по каким-то причинам оказалось закрытым. Он хотел приехать позже, а деньги так и остались в книжке, приготовленные к оплате. Книжку он сунул за счётчик. А потом замотался, ехать на дачу времени не было, и он перегнал деньги безналом на расчётный счёт садового общества. Заплатил за два года вперёд.
Взяв эту тысячу, Сидоров сходил в сельпо и купил на всю сумму макаронных изделий, перловки и растительного масла. Он готовился к долгой зимовке.
Состояние, в котором находился Сидоров, было похоже на состояние человека, погружённого в гипнотический транс. В основном, он валялся на кровати и лениво думал. Устав думать, засыпал, а проснувшись, снова думал. Но, и думать не хотелось. Шевелил извилинами лишь потому, что ничем другим шевелить не имел желания. Им овладела жутчайшая депрессия. Вставал с кровати Сидоров редко, только когда понимал, что если сейчас не встанет и не поест чего-нибудь, может уснуть и не проснуться. Но, сварив кашу или макароны, и открыв банку тушёнки, он клевал чуть-чуть и выносил всё на крыльцо, чтобы не прокисло. Есть совершенно не хотелось, даже противно было смотреть на еду.
Кашу и макароны моментально склёвывали зимующие птицы, а тушёнку съедал наглый и большой, как собака, серый котяра, живущий у сторожа и постоянно разгуливающий по всему садовому обществу в поисках приключений. Иногда этот котяра, как привидение, возникал перед кроватью Сидорова, хотя входная дверь и окна были всегда закрыты. Как он умудрялся проникать в закрытое помещение, оставалось загадкой. Сидоров молча глядел на непрошеного гостя, но встать и прогнать желания не возникало, лень. Кот словно знал, что его не тронут, и разгуливал по комнате, как хозяин, нагло залезал в шкаф и в сервант, а то уходил на кухню и чем-то там шебуршал, проводя ревизию продуктов.
Сидоров думал обо всём и ни о чём.
Иногда ему вспоминалось то, чего вспоминать он не хотел.
Сидоров никогда не изменял Катерине. Но однажды…
Девушку, которой так глупо и неожиданно для себя увлёкся Сидоров, звали Светланой. Она недавно устроилась к ним работать по рекомендации одного из Катиных партнёров по бизнесу. Работать в фирме Екатерины Великой, как называли Катю за глаза, было престижно, и Светлана местом своим дорожила. Именно по этой причине и не состоялся их роман. Кто-то доложил Катерине о преступных замыслах супруга, скорей всего, директриса магазина, а может быть, и сама Светлана.
В тот злополучный вечер Сидоров, будучи немного навеселе, пригласил Светлану на ужин в ресторан. Но девушка не пришла в назначенный час. Вместо неё в ресторане появилась Катерина. И не одна, со своим новым коммерческим директором Альфредом Аркадьевичем Молотиловым. Альфред себя чувствовал явно не в своей тарелке. На его лице читалось смущение, и он наверняка понимал, что приглашён начальницей в качестве статиста, что он был первым, кто просто-напросто попался ей на глаза.
Подошли они под ручку к столику, за которым одиноко сидел Сидоров, и Катерина, прищурив глаза, отчего стала похожа на японку, сказала с издёвкой:
— А Светик твой не придёт. У неё именно сегодня начались критические дни. Такая неожиданность! Ты огорчён, любимый?
Сидоров не стал оправдываться и врать, аккуратно положил на стол несколько купюр, расплачиваясь за несъеденный ужин, и молча вышел из ресторана.
Он завалился в казино и играл там в «Блэк Джек» до середины ночи, опровергая народную мудрость, что если не везёт в любви, обязательно повезёт в картах. Проиграл он всё, что у него было в бумажнике и ещё тысячи полторы, которых в бумажнике не было. Карточный долг — святой долг. Сидоров направился домой, чтобы взять из своего личного сейфа тысячи три зелёных — вернуть долг и продолжить игру.
Катеринин «Пежо» стоял во дворе, значит, она дома. Спит, так думал Сидоров, тихо открывая ключом входную дверь.
Взяв деньги, он уже собирался уходить, как вдруг из спальни до него донёсся до боли знакомый протяжный стон. Это Катерина стонала, и явно не от боли. Она всегда так стонала, испытывая оргазм.
Сидоров сразу всё понял. Он присел на краешек дивана, трясущимися руками достал сигареты, закурил. В спальню он подниматься не решился, боялся увидеть то, чего видеть не хотел.
Надо было бы встать и потихоньку уйти, но ноги не слушались. Он сидел, курил, и чувствовал, как его душу заполняет холод, вытесняющий всё, что там было до того, как он услышал стон. Сигарета быстро сгорала, пепел падал на ковёр и на его брюки.
Катерина вышла из спальни, Сидоров услышал её лёгкие шаги у себя над головой на втором этаже, и, пересилив себя, встал. Он хотел покинуть дом незамеченным, но Катерина, по-видимому, уловив запах табака, быстро спустилась вниз. Она была абсолютно голая. Её красивое тело, на которое Сидоров никогда не мог смотреть без мгновенно вспыхивающего дикого желания, теперь вызвало в нём отвращение. Отвращение и какое-то удушье. Его чуть не стошнило.
— О, любимый! — притворно изумилась Катерина и странно улыбнулась, улыбка показалась Сидорову похабной, — Я думала, что ты закончишь игру не раньше четырёх. А теперь только… — она взглянула на большие пристенные часы с маятником, стоящие в углу холла, — без четверти четыре. Неужели все деньги проиграл?
Сидоров не ответил. Он понимал, что её слова — игра, что Катерина хотела этого, хотела, чтобы он застал её с любовником. Чтобы больней! Чтобы насмерть.
Окурок припалил пальцы, Сидоров бросил его на пол и растёр ногой.