В Главе 4 описаны комплексные неудачи, которые по сравнению с базовыми – настоящие «монстры», угрожающие нашей работе и жизни, обществу и организациям. Комплексные неудачи имеют не одну, а множество причин и часто сопровождаются большим невезением. Способность вовремя выявить проблему, которая может привести к комплексной неудаче, – важнейший навык в современном мире.
Во второй части книги представлены мои размышления о таких компетенциях, как самосознание, понимание контекста и понимание систем. И о том, как они пересекаются с тремя типами неудач. Это шанс глубже изучить тактики и привычки, которые позволяют людям практиковать науку о неудачах в работе и жизни.
Глава 5 посвящена самосознанию и его решающей роли в практике науки о неудачах. Наша способность к самоанализу, принятию, честности и любопытству побуждает искать модели для понимания собственного поведения.
Глава 6 раскрывает понятие контекста и навыка распознавать потенциальную возможность неудачи.
Глава 7 рассматривается как понимание или видение систем и взаимосвязей в них. Мы живем в мире сложных систем, где наши действия приводят к непредвиденным последствиям. Но умение видеть и ценить такие системы, например семью, организацию, природу или политику, помогает нам предотвратить множество неудач.
И, наконец, Глава 8 отвечает на главный вопрос: как преуспевать в жизни, будучи человеком, склонным к ошибкам. Все люди ошибаются. Но не все умеют использовать этот «системный сбой» для создания полноценной жизни и непрерывного развития. Теперь у вас есть возможность научиться. Вы держите ее в руках.
Часть IТерритория неудач
Глава 1Погоня за хорошими неудачами
Только те, кто осмелится на неудачу, сможет достичь большой победы.
6 апреля 1951 года кардиохирург Кларенс Деннис оперировал пятилетнюю Пэтти Андерсон в самой современной операционной. Все протекало не очень хорошо. Кларенса захватило неуемное желание спасти ребенка с редким врожденным пороком сердца. Несколько его коллег из университетской больницы Миннесоты наблюдали, как он подключил девочку к своему новому аппарату искусственного кровообращения, который до этого момента тестировался только в лаборатории на собаках. Система была невероятно сложной: для функционирования аппарата требовалась помощь шестнадцати человек. Его вращающиеся диски выполняли функции легких, насос – сердца, а многочисленные трубки работали как сосуды, качающие кровь по всему телу.
Деннис был одним из немногих хирургов-первопроходцев в 1950-х годах, решивших найти способ успешно оперировать сердце. Тогда одной из непреодолимых трудностей было сдерживание крови, которая брызгала после надреза. Другой – проведение хирургического вмешательства на бьющемся сердце. Зашить неподвижный орган – уже достаточно сложная задача, а остановка сердца для упрощения процедуры останавливала и циркуляцию крови, из-за чего пациент мог не выжить. Сложный аппарат Денниса должен был помочь устранить эти трудности.
В 13:22 Деннис попросил коллег перевязать сердце Пэтти и запустить насос. Легко представить команду, которая задерживает дыхание во время первого разреза.
И случилось непредвиденное. Когда хирург разрезал верхнюю правую камеру сердца, в окружающую его область хлынуло слишком много крови, и команда не смогла ее оперативно откачать. Разрез показал, что первоначальный диагноз был неверным: у Пэтти было не одно, а несколько отверстий в центре сердца. Никто из хирургов такого раньше не видел.
Деннис и его команда зашили все как можно быстрее, наложив одиннадцать швов на самое большое отверстие, но кровотечение не останавливалось, что перечеркивало все усилия врачей и не позволяло исправить ситуацию. Через сорок минут они отключили девочку от аппарата. Но лишь еще сорок три минуты спустя Деннис признал свое поражение. Пэтти умерла за день до своего шестого дня рождения.
Месяц спустя Деннис вновь попытался провести подобную операцию на сердце двухлетней Шерил Джадж. У нее был диагностирован врожденный дефект межпредсердной перегородки – одно отверстие в стенке между двумя верхними сердечными камерами. Если оставить это без внимания, ребенок умрет. На этот раз, когда хирург добрался до сердца, возникла уже другая проблема: воздух начал выходить из коронарных сосудов, блокируя поток крови. Один из техников (который, как выяснилось позже, плохо себя чувствовал) позволил аппаратному резервуару с чистой кровью высохнуть и накачивал пациентку просто воздухом, отравляя ее мозг, сердце и печень. Последствия были катастрофическими: через восемь часов Шерил Джадж умерла. В ее случае человеческая ошибка привела к трагедии и омрачила результаты работы хирургов по поиску способов лечения.
Большинству из нас трудно представить себе подобные катастрофические неудачи. Мы даже можем быть возмущены самой идеей экспериментов, способных привести к смертельному исходу. Однако для этих пациентов хирургическое вмешательство – единственный шанс выжить.
Оглянувшись назад, мы понимаем, что большинство сегодняшних чудес медицины, считающихся само собой разумеющимися, включая операцию на открытом сердце, когда-то были несбыточной мечтой пионеров медицины. Кардиолог Джеймс Форрестер писал: «В медицине мы учимся больше на ошибках, чем на успехах. Именно ошибка раскрывает правду». Но это откровение само по себе мало помогает справляться с болезненными побочными эффектами неудачи. Нам нужна помощь, чтобы преодолеть эмоциональные, когнитивные и социальные барьеры восприятия хороших неудач.
Почему так трудно принимать неудачи?
Это происходит по трем причинам: неприязнь, путаница и страх. Неприязнь – инстинктивная эмоциональная реакция на неудачу. Путаница возникает от неумения различать типы неудач. Страх исходит от отношения к ним в обществе. Большинство из нас никогда не столкнется с серьезными неудачами – вроде тех, что пережил Кларенс Деннис. Но тем не менее обучение у высококлассных практиков-неудачников, таких как Деннис, может быть невероятно поучительным. Так же как и наблюдение за спортивными командами может вдохновить человека, занимающегося спортом по выходным исключительно для здоровья. Даже если вы не являетесь пионером медицины или профессиональным спортсменом, полезно понять, с чем они сталкиваются и что преодолевают, чтобы улучшить свое мастерство. Если Роберт Ф. Кеннеди, с цитаты которого началась эта глава, был прав, утверждая, что великие достижения требуют больших неудач, то большинству из нас есть над чем поработать. Хотя первая успешная операция на открытом сердце не была проведена в том апреле в Миннеаполисе, сегодня десять тысяч хирургов в шести тысячах центров по всему миру выполняют более двух миллионов таких спасающих жизнь операций каждый год – уже с применением современной модели аппарата искусственного кровообращения Денниса.
Кларенсу Деннису и его команде потребовалось еще четыре года, чтобы провести свою первую успешную операцию с этим аппаратом в медицинском центре SUNY Downstate в Нью-Йорке. В течение этих лет, продолжая испытывать аппарат вместе с различными инновационными методами кардиохирургии, Деннис и его коллеги сталкивались с различной степенью неудач (вместе с некоторыми небольшими успехами).
Неудача никогда не бывает веселой. И нигде это не проявляется так ярко, как в медицине, ведь на карту поставлена жизнь пациента. Но даже наши обычные неудачи – незначительные ошибки, которые мы совершаем, или небольшие поражения в надежде на победу – могут быть удивительно болезненными и трудными для понимания. Ваша речь на деловой встрече не возымела успеха или в детстве вас единственного не выбрали в футбольную команду – все это мелкие неудачи, но для многих из нас они – настоящий удар под дых. Умом мы понимаем, что это неизбежная часть жизни, и способ научиться уму-разуму, и даже условие роста и прогресса. Но, как показали исследования в области психологии и неврологии, наши эмоции и рациональность несовместимы. Мы с большей готовностью воспринимаем «плохую» информацию, к которой относятся и мелкие ошибки, и неудачи, чем «хорошую». И плохие мысли нам отпускать труднее, чем хорошие. Мы дольше и ярче помним неприятности, которые с нами происходили, чем везение. Уделяем больше внимания отрицательной, чем положительной обратной связи. Люди считывают негативные выражения лица собеседника быстрее, чем позитивные. Проще говоря, «плохо» сильнее, чем «хорошо». Но это не означает, что мы ценим «плохое» больше. Скорее, мы просто чаще его замечаем.
Почему мы так чувствительны к угрозам и критике? Первобытным людям это давало шанс выжить, потому что изгнание из племени было равно смерти. Сегодня многие из повседневных угроз не несут реальной опасности, но мы запрограммированы реагировать на них, иногда даже слишком остро. Мы также страдаем от того, что психолог Даниэль Канеман назвал «неприятием потерь» – когда потери денег, имущества или социального статуса перевешивают в сравнении с равноценными победами. Мы не хотим терять, мы не хотим потерпеть неудачу. Боль неудачи для нас весомее, чем удовольствие от успеха.
Неприязнь к неудаче реальна. Мы знаем, что каждый делает ошибки, что живем в сложном мире, где все легко может пойти не по плану, как бы мы не старались его просчитать. Мы знаем, что должны прощать себя (и других), когда не справляемся. Но неудачи и ошибки неразрывно связаны в понимании большинства семей, организаций и культур.
Сандер, мой друг из Нидерландов, рассказал историю, которая показывает, как рано у людей появляется уклонение от вины и как быстро оно набирает силу. Его машина была в ремонте, и он взял BMW в аренду у автомастерской. И вот, перед тем как вернуть арендованную машину обратно в сервис, он поехал отвозить детей на учебу. Высадив старшего у школы, он отправился с младшим в садик. В спешке Сандер вырулил на узенькую улочку, заставленную припаркованными машинами. И вдруг – бах! Зацепился зеркалом со стороны пассажира, где и сидел его ребенок, за другую машину. Не прошло и секунды, как испуганный малыш закричал: «Папа, я ничего не делал!»
Наверняка вы засмеялись. Мы же понимаем, что трехлетний ребенок ни при чем. Но его инстинкт уклонения от вины вытеснил понимание очевидности собственной невиновности. История показывает, насколько глубоки корни нашего инстинкта уклонения. Он срабатывает, даже когда ставки невысоки, что мешает нам учиться на собственных ошибках. И с возрастом это не проходит.
Сидни Финкельштейн, профессор из Дартмута, изучал неудачи крупного масштаба в более чем пятидесяти компаниях. Он обнаружил, что те компании или организации, что стоят выше в иерархии управления, с большей вероятностью будут обвинять в проблемах других, в отличие от компаний с меньшей властью. Как ни странно, но те, у кого больше всего власти, считают, что у них меньше ответственности.
По иронии судьбы, наше неприятие неудач делает их более вероятными. Когда мы не признаем мелкие неудачи, то позволяем им превращаться в большие. Если вы откладываете разговор с боссом о проблеме, которая может сорвать важный проект, то превращаете вполне решаемую небольшую трудность в большую и значимую неудачу.
Наше неприятие собственных неудач вызывает у нас злорадное чувство облегчения, когда неудачу терпит кто-то другой. Мы тут же радуемся, что это происходит не с нами, или даже скатываемся к чувству превосходства. Хуже того, мы можем начать осуждать других за неудачи.
Когда я рассматриваю исследования крупных неудач на своих лекциях в Гарвардской школе бизнеса, например одну из двух неудачных челночных миссий NASA[3], то треть студентов возмущаются, а некоторые даже злятся, что национальное управление допустило это. Очень по-человечески – чувствовать гнев и вину, но это не помогает нам избегать неудач и учиться на них.
Мне и моим студентам комплексные ошибки в программе NASA кажутся интересными. Я использую их, чтобы помочь тем, кто не связан с ракетостроением или не руководит большими, сложными, высокорисковыми операциями, научиться тому, как избегать комплексных неудач в своей жизни. Одна из самых важных стратегий – открыто и сразу говорить даже о маленьких проблемах в семье, команде или организации. До того, как они превратятся в снежный ком. Так куда психологически безопаснее. Множество крупных неудач организаций, которые я изучила, можно было бы предотвратить, если бы люди могли делиться своими опасениями вовремя.
Как ни странно, наша неприязнь распространяется и на маленькие неудачи, и на большие. Мы хотим чувствовать себя хорошо (неслучайно это важный элемент психического здоровья) и качественно завершать начатые дела. Это свойственно не только амбициозным хирургам, грезящим о спасении жизней. Мы мечтаем, чтобы наши дети учились в колледже и всегда радовались праздникам. Но в действительности мы говорим то, о чем позже сожалеем, компании и продукты терпят неудачу, дети поступают наперекор, а праздники часто заканчиваются конфликтами и разочарованиями. Детальное изучение собственных неудач вызывает много негативных эмоций и снижает самооценку. Мы предпочитаем не замечать их, вместо того чтобы анализировать.
Я до сих пор помню унижение, которое испытала, когда не попала в школьную баскетбольную команду. Через день после проб тренер выложил списки участников. Слева были имена всех, кто был принят, – и там были многие мои друзья и одноклассники. Справа был список тех, кто пытался, но не преуспел. И в этом списке было только одно имя – мое! Сказать, что было обидно, – ничего не сказать. Я не хотела разбираться, почему мне не удалось попасть в команду, и тем более зацикливаться на неприятных чувствах по поводу этого. Не думайте, я понимала, что не особо подхожу, но быть единственным отвергнутым – больно.
Конечно, этот провал не убил меня. По правде говоря, я не уделяла этому спорту достаточно времени и старания. Спортсмены понимают, какое отношение неудачи имеют к успеху. Как сказал канадская суперзвезда хоккея Уэйн Гретцки: «Ты не реализуешь 100 % бросков, которых не совершаешь». Тренировки и соревнования подразумевают принятие и усвоение уроков из многочисленных неудач – это часть процесса овладения мастерством.
Звезда футбола и олимпийская чемпионка Эбби Вамбах говорит, что неудача означает: вы «в игре». В своей вступительной речи 2018 года в Барнардском колледже Нью-Йорка она призвала выпускников сделать неудачи своим «топливом». «Неудача, – объяснила она, – это не то, чего нужно стыдиться, а то, чем можно подпитываться. Это самое “высокооктановое” топливо, на котором можно двигаться вперед».
Однако есть исследования, которые показывают, что спортсмены, занявшие третье место, чувствуют себя счастливее и легче принимают неудачу, чем те, кто занял второе. Почему серебряные медали воспринимались олимпийцами как провал, в то время как бронзовые считались успехом? Психологи говорят, что это вызвано «контрфактическим мышлением» – склонностью человека воспринимать события через призму «что, если» или «если бы только». Серебряные медалисты считают свое выступление неудачей, потому что им не хватило чуть-чуть до первого места. Бронзовые же воспринимают свой результат как успех – они попали в тройку лучших на Олимпийских играх! Они прекрасно понимают, как легко было упустить этот шанс и остаться вообще без медали, поэтому свой провал превращают в победу. Эта простая и научно обоснованная переоценка подарила им радость вместо сожаления.
В этой книге вы узнаете, что умение изменять свое отношение к неудаче во многом зависит от способности переживать поражения. Переоценка неудачи – жизненно важный навык, который помогает преодолеть нашу инстинктивную неприязнь к провалу. Он начинается с желания правильно оценивать себя. Не нужно зацикливаться на самокритике и бесконечно перечислять свои недостатки. Лучше постараться осознать универсальные тенденции, которые рождаются из того, как мы устроены, и усугубляются тем, насколько мы социализированы. Дело здесь не в руминации – повторяющемся негативном и непродуктивном мыслительном процессе – или самобичевании, а в том, чтобы ясно видеть свои индивидуальные особенности. Без этого трудно экспериментировать с методами, которые помогают нам думать и действовать иначе.
Исследования в клинической психологии показывают, что неудачи в нашей жизни могут вызвать стресс, беспокойство и даже депрессию. При этом одни люди более устойчивы к ним, чем другие. Как им это удается? Во-первых, они менее склонны к перфекционизму и стараются не придерживаться нереалистичных стандартов. Если вы надеетесь всегда быть идеальным или выигрывать каждый конкурс, то в случае неудачи вы будете разочарованы или даже несчастны. Однако если вы будете, прикладывая все усилия, принимать тот факт, что, возможно, не сможете достичь цели, – у вас, скорее всего, сложатся здоровые отношения с неудачами.
Во-вторых, жизнерадостные люди более позитивно относятся к любым событиям, чем те, кто часто испытывает тревогу или депрессию по самым разным поводам. Позитивно настроенные люди оценивают свои неудачи взвешенно и реалистично, а не стыдливо или искаженно. Обвиняя в отсутствии желанных предложений по работе высокую конкуренцию или специфические предпочтения компаний, вам будет проще пережить разочарование, чем считая, что вы «недостаточно хороши».
Атрибутивный стиль[4] был подробно изучен Мартином Селигманом, психологом Университета Пенсильвании, который начал революцию в позитивной психологии[5] в 1990-х годах. Селигман сместил акцент с патологии на изучение человеческих сил, которые позволяют отдельным людям и сообществам процветать. В частности, он изучал, как люди выстраивают позитивные или негативные объяснения событий в своей жизни. Селигман выяснил, что, к счастью, формирование положительных атрибуций – навык, которому можно научиться. Например, если после того, как вас не приняли на работу мечты (и ваш друг помог вам конструктивно переосмыслить это), вы сумели применить полученный опыт к будущим жизненным ситуациям, то вы однозначно на пути к здоровому отношению к неудачам.
Обратите внимание, что здоровые атрибуции о неудаче не только остаются взвешенными и рациональными, но и учитывают то, как вы оказались в неудачной ситуации. Может быть, вы просто плохо подготовились к интервью? Но это не повод корить себя или погрязнуть в стыде. Наоборот, нужно развивать самосознание и уверенность в себе, чтобы продолжать учиться и делать все необходимое, чтобы в следующий раз добиться большего.
Мы люди, которые склонны к ошибкам. И живем и работаем с другими, такими же «несовершенными» людьми. Даже если мы трудимся над тем, чтобы преодолеть свою эмоциональную неприязнь к неудачам, то это не происходит само по себе. Нам нужна помощь, чтобы преодолеть путаницу, создаваемую болтовней о неудачах, особенно распространенной в сфере предпринимательства.
Хотя фраза «Ошибайтесь быстро, ошибайтесь часто» и является мантрой Кремниевой долины, где уже стало популярным отмечать корпоративные провалы, большая часть дискуссий на эту тему в книгах, статьях и подкастах поверхностна – скорее риторика, чем реальность. Например, очевидно, что никто не будет восхвалять директора автомобильного завода, в котором постоянно простаивает конвейер. То же относится и к кардиохирургам. Неудивительно, что возникает путаница!
К счастью, ее можно преодолеть, если разобраться, какие три вида неудач существуют и чем отличаются в контексте. Например, в некоторых ситуациях продвинутые знания помогают достичь желаемых результатов и делают план действий понятным. Например, как испечь пирог, следуя рецепту, или как флеботомисту[6] взять кровь у пациента. Я называю это постоянным контекстом. Иногда вы находитесь на совершенно новой территории и вынуждены пробовать, чтобы увидеть, как работают те или иные вещи. Пионеры кардиохирургии, о которых мы говорили в начале этой главы, были первопроходцами, и большинство их неудач считались интеллектуальными. Другие примеры принципиально новых контекстов включают в себя разработку нового продукта или, например, понимание того, как обеспечить защитными масками миллионы людей во время пандемии.
И так как неудачи наиболее вероятны в новом, чем постоянном контексте, мы, казалось бы, не должны расстраиваться из-за них. Но так ли это? Нет. Ваше миндалевидное тело (часть мозга, отвечающая в том числе за реакцию «бей или беги») воспринимает неудачи как угрозу независимо от контекста, поэтому ваша негативная реакция на них может быть удивительно схожей. Но простая типология неудач поможет нам правильно определять их, обойдя механизм работы амигдалы.
В дополнение к новым и постоянным контекстам все мы часто оказываемся в переменных контекстах – это моменты, когда у нас достаточно знаний, чтобы справиться с конкретной задачей, но жизнь резко меняет траекторию. Например, врачи отделения неотложной помощи, независимо от того, насколько они опытные, могут столкнуться с неизвестными ранее симптомами (как в первые дни пандемии COVID-19), а пилоты – с непредвиденными ситуациями на борту и погодными условиями.
В обычной жизни мы тоже нередко сталкиваемся с неопределенностью. Так, переезжая на новое место, вы никогда не можете быть уверены, что сумеете стать там своим, даже если постарались заранее все разузнать.
На протяжении многих лет я изучала людей, работающих на производственных конвейерах (постоянный контекст), в научно-исследовательских лабораториях (новый контекст) и в операционных кардиохирургических отделений (переменный контекст). Я заметила, что в различных контекстах формируются различные ожидания от неудач, как показано в Таблице 1.1. Но даже если здравый смысл подсказывает, что у людей в лаборатории реакция на неудачи должна быть спокойнее, чем у работников производственной линии, это не всегда так. Никто не любит неудачи. Точка.
Таблица 1.1. Влияние контекста на тип неудачи
Связь типов контекста с типами неудач очевидна и значима (например, научные лаборатории и интеллектуальные неудачи идут рука об руку), но они не совпадают на 100 %. Базовая неудача может случиться в лаборатории, когда ученый по ошибке использует не те препараты, потеряв как образцы, так и время. А интеллектуальная неудача вполне может произойти на линии сборки, если предложение по усовершенствованию процесса не сработает, как ожидалось. Тем не менее понимание роли контекста помогает вам предугадать возможные ошибки, что вы и увидите в Главе 6.
Непонимание того, что такое неудача, порождает нелогичную политику и практику. Например, на встрече с руководством крупной финансовой компании в апреле 2020 года я услышала, как они объясняли, что в текущей обстановке неудачи временно «не допускаются». Будучи обеспокоены экономической ситуацией из-за пандемии, эти руководители хотели, чтобы все шло строго по плану. В целом они искренне стремились извлечь уроки из собственных неудач, но, как они сказали мне, «энтузиазм по поводу неудач был приемлем в хорошие времена». Теперь же, когда будущее казалось неопределенным, стремление к безоговорочному успеху было более необходимым, чем когда-либо.
Этим умным людям с благими намерениями стоило бы переосмыслить неудачи. Во-первых, они должны были определить контекст. В периоды неопределенности и потрясений жизненно необходимо уметь быстро извлекать уроки из неудач, отчасти потому, что они становятся более вероятными!
Во-вторых, хотя и поощрение людей избегать базовые и комплексные неудачи может помочь им сфокусироваться, допущение интеллектуальных – необходимо для прогресса в любой отрасли. В-третьих, им стоило бы признать, что наиболее вероятным результатом их «запрета» на неудачи будет не успех, а скорее сокрытие ошибок.
Работая с различными компаниями, я сталкивалась с этой проблемой достаточно часто, чтобы считать ее распространенной. Призыв к людям делать все возможное в трудные времена абсолютно понятен. Конечно, заманчиво рассчитывать, что если мы просто затаимся, то сможем избежать провала. Это не работает. Взаимосвязь между усилиями и успехом несовершенна. Мир постоянно меняется и преподносит нам новые вызовы. Самые продуманные планы рушатся в переменном контексте. Даже когда люди упорно работают и не ошибаются, в незнакомой ситуации неудачи всегда возможны. Конечно, чаще они случаются из-за неосторожности или у тех, кто работает не в полную силу. Но даже тяжелый труд может закончиться неудачей, если происходит какое-то неожиданное событие или возникает ситуация, которой раньше не было. И, наконец, как ни странно, иногда лишь чистое везение может помочь достичь нужного результата.
Любые глобальные потрясения и перемены вызывают крайнюю степень неопределенности. А взаимозависимость мира, в котором мы живем и работаем, давно сделала неопределенность частью нашей жизни. Наша зависимость от других для достижения одной цели (включая цель дальнейшего существования) делает нас уязвимыми. Мы никогда не знаем наверняка, что будут делать другие и когда системы, от которых мы зависим, сломаются. Немецкий военный стратег XIX века Гельмут фон Мольтке говорил: «Ни один план битвы не выдержит проверку встречей с врагом». Учитывая нашу взаимозависимость, мы вынуждены быть более бдительными в ожидании непредвиденного.
Теперь подумайте, что происходит, когда руководители высшего звена (или родители) недвусмысленно заявляют, что неудача «запрещена» и они ждут только хорошие результаты. Неудачи на этом не прекратятся, а просто «уйдут в подполье». Такова человеческая природа – скрывать правду, когда ясно, что она повлечет за собой наказание или даже простое неодобрение. Наш страх осуждения представляет собой третье препятствие на пути освоения науки о неудачах.
Помимо эмоциональной неприязни и путаницы в типах неудач, мы постоянно испытываем сильный страх выглядеть плохо в глазах других. И это не наш осознанный выбор. Страх социального отчуждения связан с нашим эволюционным наследием, когда риск быть изгнанным из племени буквально означал смерть. Наш современный мозг не в состоянии отличить страх отчуждения, который в большинстве случаев нелогичен, от более реальных страхов, таких как автобус, который мчится прямо на вас. Исследования Мэтью Либермана и Наоми Айзенбергер из Калифорнийского университета показывают, что многие нейронные связи для социальной и физической боли накладываются друг на друга. Страх, как мы уже отмечали, активирует миндалевидное тело, вызывая реакцию «бей или беги», где «беги» означает не побег в прямом смысле, а скорее «делай все, чтобы понравиться другим». Если на важной встрече, где вас могут осудить или покритиковать, ваше сердце быстро бьется, а ладони потеют, то это и есть автоматическая реакция амигдалы. Этот механизм выживания помогал нам ускользать от саблезубых тигров в доисторические времена, но сегодня он часто приводит к слишком бурной реакции на безвредные стимулы и к уклонению даже от вполне оправданного риска. Реакция, которая должна нас защищать, мешает самовыражаться, свободно высказываться или пробовать что-то новое – вдруг это кому-то не понравится?
Во-первых, страх мешает обучению. Исследования показывают, что страх забирает ресурсы у тех частей мозга, которые отвечают за рабочую память и обработку новой информации, в том числе о том, как учиться на собственных ошибках.
Во-вторых, страх мешает говорить о своих неудачах. Потребность выглядеть успешным никогда не была сильнее, чем в век соцсетей. Многие нынешние подростки одержимы идеей выставлять на всеобщее обозрение свою жизнь. Они бесконечно проверяют количество лайков и страдают от сравнений и оскорблений – объективных или субъективных. И переживают по таким поводам не только подростки. Для взрослых постоянное сосредоточение на поддержании внешнего вида может ощущаться едва ли не важнее, чем дыхание. Будь то ради профессиональных достижений, вопроса привлекательности или принятия в определенных кругах.
Настоящая неудача – верить в то, что мы будем нравиться другим больше, если избавимся от ошибок и станем совершенными. На деле мы ценим и любим искренних людей, которые заинтересованы в нас, а не тех, кто всегда безупречен. В своем исследовании я собрала достаточно доказательств того, что психологическая безопасность особенно важна там, где командная работа, решение проблем или инновации необходимы, чтобы выполнять поставленные задачи. Психологическая безопасность – это среда, в которой вы не боитесь, что вас отвергнут, если вы неправы. Это противоядие от страха, который мешает нам справляться с поставленными задачами. Именно психологическая безопасность позволяет делать и говорить то, что помогает нам учиться и добиваться прогресса в постоянно меняющемся мире.
Вы когда-нибудь работали в команде, где не нужно переживать, что о вас будут думать хуже, если вы попросите помощи или признаете свою ошибку? В команде, где люди поддерживают и уважают друг друга, где каждый старается сделать все от него зависящее. В команде, где никто не боится задавать вопросы, признавать ошибки и делиться самыми бредовыми идеями? Мои исследования показали, что психологически безопасная среда помогает командам избегать ошибок, которые можно предотвратить, а также работать над интеллектуальными ошибками. Психологическая безопасность сглаживает отношение к неудачам настолько эффективно, что люди начинают охотнее брать на себя новые задачи, потому не боятся попробовать преуспеть или мудро отступить, если не получилось задуманное. Я считаю, что это правильно.
При этом лишь немногие организации в состоянии обеспечить такой уровень психологической безопасности, чтобы получать все преимущества обучения на ошибках. Руководители, с которыми я беседовала и в больницах, и в инвестиционных банках, признаются, что им трудно конструктивно реагировать на неудачи, не поощряя при этом слабую работу. Если люди не несут ответственности за неудачи, что заставит их работать с максимальной отдачей? Родители задаются тем же вопросом.
Эти опасения проистекают из ложного отсутствия выбора. Обстановка, в которой можно спокойно говорить о неудачах, не исключает высоких стандартов к результатам работы, как показано на Рисунке 1.1.
Рисунок 1.1. Взаимосвязь психологической безопасности и стандартов качества работы
Это справедливо как для семей, так и для организаций. «Психологическая безопасность» – не синоним выражения «всякое случается».
Рабочая атмосфера может быть психологически безопасной, и при этом от людей ожидают отличной работы и соблюдения сроков. А в психологически безопасной семье рассчитывают, что все будут мыть посуду и выносить мусор. Можно создать среду, где искренность и открытость не помеха, а помощь отличной работе. Я бы даже сказала, что настаивать на высоких стандартах без психологической безопасности – это путь к неудачам, и отнюдь не к хорошим. Люди чаще ошибаются (даже в том, что умеют делать хорошо), когда у них стресс. Когда вы хотите сделать что-то, но боитесь спросить, как лучше, – вы точно рискуете ошибиться. Кроме того, когда люди совершают интеллектуальные ошибки, то не должны бояться рассказывать о них, потому что эти ошибки перестают быть «интеллектуальными», если повторяются снова.
Возможно, вы подумали, что при высоком уровне определенности (постоянный контекст), например при работе на конвейере, можно успешно работать и без психологической безопасности. Да, ошибок здесь действительно будет меньше. Но поскольку определенность сегодня никому не гарантирована, важно, чтобы люди не боялись неудач, не боялись ошибаться. Мы учимся лучше всего, когда у нас достаточно мотивации и психологической безопасности, чтобы экспериментировать и открыто говорить о том, что все идет не так, как мы рассчитывали. К тому же важно не только самому учиться на ошибках, но и быть готовым делиться своими выводами с другими.
В общем, наша неприязнь к неудачам, путаница с их типами и страх отчуждения вместе делают практику применения науки о неудачах гораздо более сложной, чем должно быть. Страх мешает заговорить о том, что нам нужна помощь, чтобы избежать ошибки, или честно рассказать о неудачном эксперименте, чтобы суметь извлечь из него уроки. Без понимания, как различать базовые, комплексные и интеллектуальные ошибки, мы, скорее всего, будем продолжать испытывать неприязнь ко всем ним. К счастью, переосмысление, осведомленность и психологическая безопасность могут помочь нам справиться с этим, что и показано в Таблице 1.2.
Таблица 1.2. Преодоление препятствий к принятию ошибок
Причины неудач
На первый взгляд кажется, что стремление к совершенству и терпимость к неудачам противоречат друг другу. Но давайте рассмотрим гипотетический спектр причин неудач, который я привела на Рисунке 1.2.
Рисунок 1.2. Спектр причин неудач
С одной стороны мы видим проступки или саботаж (скажем, нарушение закона или техники безопасности), а с другой – продуманный эксперимент, который не удался (ученые сталкиваются с ними каждый день). Становится ясно, что не все неудачи случаются из-за порицаемых действий. Некоторые из них точно достойны похвалы. Когда кто-то преднамеренно саботирует процесс или нарушает правила безопасности, порицание необходимо. Но затем вам предстоит принять решение, а сделать это без понимания контекста невозможно.
Например, невнимательность заслуживает порицания. Но что, если человек работает вторую смену подряд и сильно устал? В этом случае стоит спросить с менеджера, который составлял расписание, а не с работника, который заснул. Но нам нужно больше контекста, чтобы разобраться, кто действительно виноват в этой ситуации.
Продвигаясь по спектру далее, мы увидим, что обвинять кого-либо становится все более нелогичным! Отсутствие способностей? Все мы были новичками в различных сферах. Еще никто не избежал падения с велосипеда, катаясь на нем в первый раз. Трудно обвинять человека в неумении чего-либо делать, кроме случаев, когда он намеренно взялся за опасную работу, не пройдя обучение.
Также некоторые задачи – это настоящий вызов и слишком сложны для всегда безупречного выполнения. Например гимнаст, который не смог выполнить сальто на бревне. Он виноват? Конечно нет. Это один из самых сложных элементов в гимнастике! Спортсмен начинает с позиции стоя, выполняет сальто назад с прямым корпусом, затем полный поворот и приземление на ноги на бревно. Даже чемпионы, которые идеально выполняли его на тренировках, на соревнованиях могут не справиться.
Движемся по спектру далее. Неопределенность. Неудачи здесь возможны и даже зачастую неизбежны. Когда друг устраивает вам свидание вслепую, нельзя быть уверенным, что все пройдет отлично. Если вы согласитесь пойти и свидание окажется неудачным, то ни вы, ни ваш друг не заслуживают обвинений.
И, наконец, неудачные эксперименты дают новые знания. И это похвально. Неудачи хирургов, проводивших первые операции на открытом сердце, безусловно, достойны похвалы. Это были необходимые шаги на пути к сегодняшнему чуду медицины.
Я проводила такой эксперимент с людьми по всему миру – просила посмотреть на спектр и ответить на вопрос: «Какую из потенциальных причин неудачи вы считаете достойной порицания?» Ответы были разными. Некоторые говорили, что только саботаж достоин порицания. Другие – что невнимательность тоже нельзя игнорировать, хотя и сразу признавали, что люди, возможно, не виноваты в своей невнимательности, потому что оказались в сложной ситуации или их могли отвлечь.
После того как опрошенные определялись, где нужно провести черту, я задавала следующий вопрос: «Какой процент неудач в вашей организации или семье может считаться достойным порицания?» Большинство людей, задумавшись об этом, называли небольшую цифру – около 1–2 %.
И получив этот ответ, я задавала самый важный вопрос: «А какой процент неудач считается заслуживающим порицания теми, кто занимает руководящие должности в организации или считается главным в семье?» После неловкой паузы или даже смеха люди отвечают: «70–90 %». А иногда даже: «Абсолютно все!» Печальным следствием такого разрыва между рациональной оценкой неудачи и реакцией на нее ответственных лиц является то, что неудачи в нашей жизни, семье и на работе слишком часто скрываются. Именно из-за этого мы не можем извлекать их них ценные уроки.
Успех посредством неудачи
Мы уже понимаем, что не все неудачи – истинные. Пионеры в области кардиохирургии, такие как Кларенс Деннис и Уолт Лиллехай, в своих неудачах были невероятно успешны. Ошибки помогали им развивать отрасль медицины, которая впоследствии станет спасением для множества жизней. Стремясь навсегда изменить хирургическую практику, Лиллехай и Деннис были участниками медицинской гонки, которая до тех пор, как пишет биограф Лиллехая Г. Миллер, «производила только трупы». Почти все эти смерти стали результатом того, что можно назвать «новыми» неудачами, то есть возникшими как часть пути к цели, которая никогда ранее не была достигнута. Наблюдая за работой Денниса в 1951 году, доктор Лиллехай был полон решимости превзойти его. В течение следующих нескольких лет он упорно искал возможности для развития науки и, конечно же, сталкивался с болезненными неудачами.
2 сентября 1952 года в университетской больнице доктор Джон Льюис при содействии Лиллехая применил метод гипотермии для поддержки стабильности пациента. Чудесным образом пятилетняя Жаклин Джонс выжила. Успех ли это? Метод позволял держать пациента при такой низкой температуре совсем недолго, всего 10–12 минут, поэтому не подходил для длительных и сложные хирургических манипуляций. Краткосрочный, но успех.
26 марта 1954 года Лиллехай – и вновь в операционной университетской больницы – физически соединил сердечно-сосудистую систему младенца Грегори Глиддена, родившегося с отверстием между нижними камерами сердца, с сердечно-сосудистой системой его отца. Это было сделано, чтобы сохранить ребенку жизнь на время операции на открытом сердце. С 1953 года Лиллехай уже несколько раз использовал этот метод на собаках. Он называется «перекрестное кровообращение»[7] и родился из идеи о том, что если беременная женщина может поддерживать сердцебиение плода через связи между венами и артериями, то может ли аналогичная, но искусственно созданная связь функционировать вне матки?
Операция Грегори прошла успешно. Он пережил ее, но умер через десять дней от пневмонии.
Ни один из экспериментов в кардиохирургии не был проведен без тщательного анализа преимуществ и рисков. Но тем не менее неудачи происходили. Иногда из-за того, что предварительный диагноз оказывался ошибочным. А иногда несчастный случай происходил прямо во время операции, потому что врачи еще не имели достаточной квалификации.
Большинство неудач случилось потому, что гипотеза была ошибочной. В каждом случае новаторы, пытаясь достичь цели, шли по неизведанной территории без карты. По пути им нужно было объяснить родителям, супругам и детям, почему их родной человек умер в море крови. Можно сказать, что все – хирурги, пациенты, и их семьи – понимали, что неудачи со смертельным исходом возможны. Каждая такая операция и хирургическое нововведение давали возможность узнать то, что в будущем могло бы спасти жизни.
Первым триумфом Лиллехая, который последовал вскоре после операции Грегори, была операция четырехлетней Энни Браун. Донором для нее в методе перекрестного кровообращения стал ее отец Джозеф. Две недели спустя Лиллехай провел пресс-конференцию с очаровательной и уже здоровой девочкой, которая проживет полноценную жизнь. Однако такой путь не может быть прямым и легким. Сразу после истории с Энни шесть из семи детей-пациентов Лиллехая умерли во время аналогичных операций. А на одной из них скончался и донор-родитель. Оперировать ребенка, чьей единственной надеждой на жизнь была рискованная операция, – это одно, а подвергать риску здорового взрослого человека – совсем другое.
В конце концов аппарат искусственного кровообращения оказался наиболее эффективным решением проблем, связанных с операциями на открытом сердце. Изобретенный доктором Джоном Гиббоном, усовершенствованный Кларенсом Деннисом, а затем спроектированный в сотрудничестве с Томасом Уотсоном из IBM, он постепенно снизил смертность от сердечной хирургии до 10 % к 1957 году. На сегодняшний день риск умереть во время операции составляет примерно 2–3 %.
Появление инноваций не остановится
В 1998 году, спустя полвека после вышеупомянутых хирургических неудач и успехов, я получила шанс изучить инновации в кардиохирургии. Один из моих коллег из Гарварда узнал о новой технологии вмешательства менее инвазивным (проникающим) путем. В большинстве операций на сердце, в том числе в 1950-х годах, хирургам приходилось продольно рассекать грудину, то есть выполнять медианную стернотомию. Этот метод эффективен, обеспечивает полноценный доступ к сердцу и по-прежнему является основным в практике, но предполагает болезненное и длительное восстановление. Новая технология позволяла хирургу провести операцию через небольшой разрез между ребрами, оставив грудную кость нетронутой, что позволяло пациенту быстрее выздоравливать.
Для хирургов работа в ограниченном пространстве не была чем-то необычным, но для остальной команды новый метод оказался не так прост. Из шестнадцати отделений кардиохирургии, которые мы с коллегами изучали, только семь внедрили новую технологию. Остальные девять опробовали ее несколько раз и впоследствии отказались.
Важным отличием команд, которые с успехом внедрили новый метод, был настрой хирурга, а не мастерство, опыт или стаж. Начав свое исследование, мы ожидали, что высококлассные клиники преуспеют больше общественных больниц, но мы ошибались. Тип и статус учреждения не имели никакого значения. Вызов, с которым столкнулись медики, был скорее межличностным, чем техническим.
Применение новой технологии нарушало традиционную иерархию, в которой все выстроено вокруг оперирующего хирурга. Теперь же, наоборот, хирург зависит от остальной команды. Во время операции пациенту внутри артерии устанавливают катетер с баллоном для ограничения кровотока к сердцу. Баллон в процессе операции периодически смещается, и команда должна контролировать его положение при помощи снимков УЗИ и вносить коррективы. Но до тех пор, пока люди не чувствуют психологической безопасности, чтобы свободно высказаться, эти действия трудно выполнить. Так, для большинства медсестер сложно обратиться к хирургу с просьбой сделать паузу для того, чтобы переместить катетер. В отличие от традиционных операций, где хирурги отдают команды, здесь они должны были внимательно слушать своих младших коллег.
Успешные новаторы осознали, что должны управлять процессом операции иначе, и добились, чтобы каждый член команды мог открыто и сразу говорить о том, что ему необходимо. Проанализировав работу этих команд, мы с коллегами обнаружили, что все они выполняли некоторые действия, являющиеся основными практиками в науке о неудачах.
Во-первых, эти команды устранили ненужные риски для пациентов, тренируя проведение новой процедуры в лаборатории на животных, а затем открыто обсуждали процесс и результаты совместной работы. И если у них возникали какие-либо опасения по поводу применения нового метода, они возвращались к традиционному.
Во-вторых, избавились от любых страхов в операционной. Каким же образом? Хирурги открыто обсуждали с командой причины внедрения нового метода, объясняли, что он дает возможность пациенту быстрее восстановиться. Давали понять коллегам, что вклад каждого из них в процесс очень важен. Таким образом они создавали психологически безопасную среду, в которой можно спокойно высказываться. То, что одни хирурги делали это, а другие нет, не позволило мне в самом начале исследования понять, кто преуспеет, а кто провалится. Позже я смогла сделать вывод, что команды, работающие над созданием психологической безопасности, успешно внедрили метод, в отличие от тех, кто этого не делал.
В-третьих, когда команды открыто анализировали ход операции, то те, что преуспели, не допускали путаницы в том, что происходит во время процедуры. Неудачи, с которыми они столкнулись, скорее всего, были вызваны быстрым переходом к традиционному методу от малоинвазивного. Полный отказ от новой технологии – это провал, но он не представляет угрозу для жизни. Хотя 9 из 16 команд и не смогли внедрить новый метод, ни у одной из них не было смерти пациента. Избегая вреда, который можно предотвратить, каждая из исследуемых команд вдумчиво проверяла науку о неудачах на практике.
Практикуйте науку о неудачах
Неудачи никогда не бывают приятными. Но, используя инструменты науки о неудачах, вы сделаете их менее болезненными, и вам будет гораздо легче на них учиться. Наша инстинктивная неприязнь к неудаче, путаница в ее различных формах и страх неприятия ограничивают нас. «Путь исцеления» начинается с переосмысления неудачи, как это делают бронзовые олимпийские призеры, и формирования реалистичных ожиданий о ней.
Неудачи – неизбежная часть прогресса: от мелких, с которыми мы сталкиваемся в повседневной жизни, до трагических смертей во время первых операций на открытом сердце. Это относится как к нашей личной жизни, так и к институтам, которые формируют наше общество. Вот почему так важно – и так полезно – овладеть наукой о неудачах. И поможет вам в этом каждая из следующих глав, которые раскрывают ее основополагающие идеи и практики.