Полянский был настолько не в себе, что спросил:
— А кто такой Александр Сергеевич?
— Первый редактор «Известий», — съехидничал Данилов. — Ему около здания редакции памятник поставили.
— Ну зачем ты издеваешься? — укорил друг. — У меня в голове сейчас такой раздрай, что я Пушкина от Гомера не отличаю.
— «Скорая» уже выехала, — сказал Данилов, копируя отстраненно-металлический голос «девушек по вызову».[34] — Ждите.
Работа на «скорой» вырабатывает рефлекс ускоренных сборов, который сохраняется на всю жизнь. Зарядив кофеварку, Данилов съел банан, а затем побрился. Кофе он пил одновременно с одеванием. В целом сборы заняли одиннадцать минут, а без бритья можно было бы уложиться в восемь.
— Игорь собрался разводиться и переживает, — объяснил Данилов проснувшейся Елене. — Надо поработать «жилеткой».
— Может оно и к лучшему, — сказала Елена. — Лично мне его Сашенька… Впрочем, ладно. Передавай Игорю привет.
Внешний вид лучшего друга свидетельствовал о том, что переживаемая им трагедия невероятно глубока. Данилов никогда бы не подумал, что эстет и франт Полянский способен появиться на людях в растянутой футболке, спортивных штанах и при разной обуви — кроссовка на левой ноге и мокасин на правой, хорошо, хоть, одинакового черного цвета. Увидев выходящего из подземного перехода Данилова, Полянский бросился к нему с таким энтузиазмом, будто они не виделись со дня вручения дипломов. Вместо обычного рукопожатия Полянский крепко обнял Данилова и продержал в объятьях с полминуты. Сегодня от него пахло не одеколоном, а крепким сивушным духом. «Вискарь, — определил опытный Данилов. — Поллитра, не меньше».
Засели в кофейне через дорогу, где вкусно пахло ванилью, корицей и сдобой. Уютные домашние запахи подействовали на Полянского умиротворяюще — взгляд из трагически-печального стал нейтральным, из голоса улетучился истерический надрыв, а девушке, которая принесла им кофе и круассаны, лучший друг приветливо улыбнулся. Девушка, похожая на Ким Бейсингер в юности, определенно заслуживала внимания. «Не так-то уж все и плохо», подумал Данилов, разглядывая друга.
— Мы разводимся! — сказал Полянский с видом Кутузова, отдающего приказ об отступлении из Москвы. — И с этим уже ничего не поделать!
— Не гони лошадей, — посоветовал Данилов. — До вторника еще три дня. За это время многое может измениться.
— Почему до вторника? — опешил Полянский.
— Сегодня у тебя в загсе заявления не примут, потому что ты сильно навеселе и вообще, насколько я знаю, по субботам только женят. Завтра и послезавтра загсы не работают. Так что запустить процедуру развода будет можно не раньше вторника. У вас куча времени для того, чтобы передумать. Или не у вас, а у тебя? Или у нее?
Супруги Полянские были убежденными чайлдфри и, насколько представлял Данилов, болезненный дележ имущества им не светил. У каждого была своя квартира, своя машина, а у Сашеньки даже дача, где-то на задворках Тверской области. Поэтому им можно было разводиться в загсе, а не в суде.
— У меня, — ответил Полянский. — Впрочем, и у нее тоже. Но я не передумаю. Если уж не сложилось, то лучше расстаться, а не мучить друг друга.
— Мне всегда казалось, что вы идеально совпадаете, — сказал Данилов и надкусил круассан.
— Мне тоже так казалось, — вздохнул Полянский. — Но темпора мутантур…[35] Сначала восторг превратился в привычку, затем привычка превратилась в рутину, а с некоторых пор Сашенька стала меня раздражать. Такое впечатление, будто запотевшие очки протер. Смотришь на человека — и не узнаешь его… Сашенька когда-то была такой, что — просто ах! — Полянский развел руки в стороны так широко, будто собирался обнять весь мир. — А теперь от этого «ах» ничего не осталось… — последовал пренебрежительный взмах рукой. — Рядом со мной живет совершенно чужая мне женщина, которая может только требовать, не давая ничего взамен…
Данилов расправился с круассанами, заказал блинчики с черничным вареньем, которые тоже недолго пробыли на столе, а затем медленно наслаждался куском яблочного пирога, пока Полянский пережевывал свою «трагедию» в кавычках. Кавычки были не случайными, поскольку ничего страшного, по сути, не произошло. Муж сказал жене, что их брак иногда кажется ему ошибкой, жена ответила в том же стиле, супруги наговорили друг другу колкостей, а на пике скандала Полянский решил уйти из дома (из своей собственной, к слову будь сказано, квартиры, Сашенькину «хату» они сдавали). Дело житейское и вполне поправимое, но Полянскому нужно было пережить трагедию, и он ее проникновенно переживал.
Когда Полянский сказал, что совершенно не представляет, как ему теперь жить и стоит ли жить вообще, Данилов хлопнул ладонью по столу и скомандовал:
— Стоп!
Полянский умолк и удивленно посмотрел на Данилова — уж слишком резким был переход от внимательного слушателя к строгому командиру.
— Твоя трагедия не стоит и выеденного яйца, — строго и веско сказал Данилов. — Подумаешь — наговорили друг другу колкостей! Вот вам рецепт — разъезжайтесь на месяц-другой по своим квартирам и подумайте о том, насколько вы нужны друг другу. Если поймете, что нужны, то с радостьюсыграете повторную свадьбу, на которой я снова готов выступить в роли свидетеля. Если же решите, что вам лучше расстаться, то с радостью расстанетесь. Ключевые слова: «с радостью». Вся твоя трагедия сейчас заключается в том, что ты усердно накручиваешь себя на развод, хотя внутренне ты к нему не готов и, как мне кажется, вообще его не хочешь. Могу предположить, что ты просто хотел изменить что-то к лучшему, но огреб обухом по кумполу.
— Ты все совсем не так понял…
— Понял именно так как надо! — Данилов пристально посмотрел в глаза Полянскому. — Хочешь я провожу тебя до дома и выступлю в роли буфера-примирителя?
— Сашенька сейчас в Лианозово, у своей подруги, — сказал Полянский с таким видом, будто поведывал сокровенную тайну. — Пробудет там пару дней. Она прислала эсэмэску, просила не волноваться…
— Значит, ты ей небезразличен, — констатировал Данилов. — Иначе бы ей было до лампочки, волнуешься ты или нет.
— Сашенька просто очень деликатная, — вздохнул Полянский. — Домашнее воспитание, семья с традициями… Только вот дружит с кем попало. Эта подруга, к которой она уехала, настоящая хабалка. Матюки вставляет через слово, тихо разговаривать не умеет, смеется, как стоялый конь, любовников меняет как перчатки. А с виду — интеллигентная женщина, наша с тобой коллега, между прочим. Работает физиотерапевтом в сто восьмой больнице…
— В сто восьмой больнице? — переспросил Данилов.
— Это на Лобненской, — Полянский недоуменно посмотрел на Данилова. — Ты разве не помнишь? Мы там акушерство проходили.
— Да помню я! — ответил Данилов. — Там еще главная медсестра была вредная, вечно к студентам придиралась… Слушай, Игорь, я тебе вот что скажу — если эта подруга не вызывает твоего доверия, то Сашеньку нельзя оставлять под ее влиянием в такой ответственный момент!
— Думаешь? — усомнился Полянский. — Но как…
— Уверен! — перебил Данилов. — Сам посмотри — я тебя выслушал и посоветовал не торопиться с действиями, так ведь? А ведь мог бы и накрутить — давай, мол, разводись скорее, мужик сказал — мужик сделал, во вторник с утра нужно подать заявление… И ты бы, скорее всего, повелся. Повелся бы или нет?
— Мог бы повестись, — признал Полянский.
— А тебе хочется, чтобы кто-то сейчас настраивал твою жену на развод?
— Нет! — не раздумывая ответил Полянский. — Совсем не хочется. Одно дело, если Сашенька сама так решит…
— Знаешь, где живет эта подруга? — спросил Данилов.
— У меня ее адрес в Юбере вбит, мы к ней недавно на день рождения ездили, — Полянский достал из кармана своих замечательных штанов телефон. — Череповецкая, восемь…
— Вызывай такси и поедем спасать Сашеньку! — распорядился Данилов и жестом попросил девушку за стойкой принести счет. — Она оценит, что ты за ней приехал, это, знаешь ли, показательный поступок, а я помогу сгладить острые углы, а заодно и познакомлюсь с подругой-физиотерапевтом. При моем протезированном колене, — Данилов притопнул левой ногой, — такое знакомство лишним не будет.
По пути Данилов попросил водителя остановиться у супермаркета, соседствовавшего с цветочным магазинчиком.
— Букет должен быть потрясающим воображение! — строго сказал он Полянскому, а сам купил большой шоколадный торт, килограммовую коробку курабье и две бутылки красного вина — гулять, так гулять!
Полянский вернулся в машину с охапкой красных роз.
— В магазине что-нибудь осталось? — иронично поинтересовался Данилов.
— Надо было бы переодеться и побриться, неудобно ехать в таком виде… — заволновался Полянский.
— Не надо, — возразил Данилов. — Сашенька должна понять, что ты мчался к ней, по зову сердца, не думая об условностях и приличиях.
— Жениться едете? — уважительно поинтересовался скуластый водитель.
— Вроде того, — сухо ответил Данилов, давая понять, что они не готовы обсуждать личные проблемы с посторонними людьми.
Подруга Нина, которую Полянский назвал «хабалкой», оказалась милой интеллигентной женщиной. За время полуторачасового общения Данилов не услышал от нее ни одного нецензурного слова, да и смеялась она не как стоялый конь, а тихо и мелодично.
Все сложилось самым наилучшим образом. Полянский с Сашенькой около часа общались наедине где-то в глубине квартиры, а Данилов с Ниной в это время пили на кухне чай с принесенным печеньем. Торт и вино приберегли до возвращения примирившихся супругов (в том, что они помирятся, никаких сомнений не было). Начав с поиска общих знакомых, которых в конечном итоге набралась целая дюжина, Данилов перешел к интересующей его теме.
— Вся больница понимает, что Сапрошина нагло подводят под монастырь, но никто не может этому помешать! — сказала Нина, сердито сверкнув глазами. — Раевский — знаменитость, у него связи, администрация наша перед ним на цыпочках ходит… А Сапрошин — рядовой врач. К тому же расклад не в его пользу — четверо на одного, три хирурга плюс операционная сестра, которая якобы слышала, как анестезистка Пружникова говорила Сапрошину, что пузырьковый датчик сломался, а Сапрошин на это сказал, что сойдет и так. А Пружниковав апреле умерла от ковида и не может опровергнуть эту наглую ложь.