семь лет садханы. Он может думать, что я не могу взять это, но я могу. Если я не могу, то кто может?» Такой у меня тогда был настрой — знаете, (смеётся) я был так уверен в себе.
Я не остался у него, я не прочёл ни одну из его книг, я задал ему ещё несколько вопросов: «Может ли человек когда-то быть свободным, а когда-то нет?» Он сказал: «Ты либо свободен, либо вообще не свободен». Был ещё какой-то вопрос, я его не помню. Он ответил очень странным образом: «Нет ступеней, ведущих тебя туда». Но я проигнорировал всё это. Эти вопросы не имели для меня никакого значения — ответы меня ничуть не интересовали.
Но этот вопрос «Можешь ли ты взять это?»… «Как он самонадеян!» — вот что я почувствовал. «Почему я не могу взять это, что бы это ни было такое? Что это такое, что есть у него?» — таков был мой вопрос, естественный вопрос. И вот сложился вопрос: «Что это за состояние, в котором были все эти люди — Будда, Иисус и вся эта компания? Рамана находится в этом состоянии — так считают, я не знаю — но этот малый такой же, как я, тоже человек. Чем он отличается от меня? То, что говорят другие, или то, что говорит он, для меня не важно; любой может делать то, что делает он. Что это? Он не может слишком сильно от меня отличаться. Его тоже произвели на свет родители. У него есть свои особые идеи по поводу всего этого. Некоторые люди говорят, что с ним что-то произошло, но чем он отличается от меня? Что там такое: что это за состояние? — это был мой главный вопрос, основной вопрос — он не оставлял меня. Я должен сам выяснить, что это за состояние. Никто не может дать это состояние; я тут сам за себя. Мне придётся отправиться в это неизведанное море без компаса, без лодки, даже без плота. Я сам выясню, что это за состояние, в котором находится этот человек». Я очень хотел этого, иначе я не отдал бы всю свою жизнь на это.
В.: Это «дать-взять» — я не понимаю.
Ю.: Я не могу сказать, что он имел в виду, когда говорил: «Я могу дать, но можешь ли ты взять это?», но это в какой-то мере помогло мне сформулировать мой собственный вопрос. Понимаешь, если бы кто-то сейчас задал мне похожий вопрос, я бы сказал, что тебе нечего получать от кого бы то ни было. Кто я такой, чтобы дать это тебе? У тебя есть то же самое, что и у меня. Мы все на улице Саннидхи, 25, а вы спрашиваете меня: «Где улица Саннидхи, 25?» Я говорю, что вы там. Не то чтобы я знал, что я там. Это желание знать, где ты, — вот какой вопрос вы задаёте.
(Юджи говорит, что он больше ни разу не был у Раманы или кого-то из «этого религиозного народа» и никогда не притрагивался ни к одной религиозной книге, кроме как для подготовки к экзаменам по философии.)
Тогда начался мой настоящий поиск. Во мне было всё моё религиозное воспитание. Тогда я начал исследование. Несколько лет я изучал психологию и философию (восточную и западную), мистицизм, все современные науки — всё, всю сферу человеческого знания, я начал исследовать самостоятельно. Поиск всё продолжался, и вопрос мой был: «Что это за состояние?», и он обладал собственной силой. Итак, «Всё это знание не удовлетворяет меня. Зачем всё это читать?» Одним из моих предметов для получения степени магистра была психология — к сожалению, в то время она входила в нашу учебную программу. Я интересовался психологией по той простой причине, что меня всегда интриговал ум: «Где этот самый ум? Я хочу что-нибудь знать о нём. Здесь, внутри меня, я не вижу никакого ума, но все эти книги говорят об уме. Посмотрим, что могут сказать об уме западные психологи». Однажды я спросил своего преподавателя: «Мы постоянно говорим об уме. А сами вы знаете, что такое ум? Мы изучаем столько книг — Фрейд, Юнг, Адлер и вся эта компания. Я знаю весь этот материал — я читаю определения и описания в книгах — но знаете ли вы сами что-то об уме?» Он сказал: «Не задавай таких неудобных вопросов. (смех) Это очень опасные вопросы. Если хочешь сдать экзамен, просто пиши конспекты, запомни их и воспроизведи в экзаменационной работе — и получишь свою степень». «Меня не интересует степень; я хочу узнать об уме».
(Его дед умер, и Юджи бросил Университет Мадраса, так и не получив степени. В 1934 г. он женился.)
Тогда я связался с Теософским Обществом, из-за моего происхождения. Я унаследовал от моего деда Теософское Общество, Дж. Кришнамурти и кучу денег. Так что мне было просто: тогда было много денег — пятьдесят или шестьдесят тысяч долларов — и я мог всем этим заниматься. Я стал лектором в Теософском Обществе (и со временем Юджи был избран Объединённым генеральным секретарём Общества в Индии), но в глубине души был далёк от этого: «Всё это подержанная информация. Какой смысл читать лекции?» Я тогда был очень хорошим оратором, не то что сейчас. Я был первоклассным оратором, повсюду давал лекции, на каждой трибуне. Я выступал во всех университетах Индии. «Это не является для меня чем-то настоящим. Любой, у кого есть мозги, может собрать эту информацию и потом вываливать её. Что я делаю? Зачем я впустую трачу своё время? Это не средство к существованию для меня. Если ты зарабатываешь этим себе на хлеб, ладно, это я могу понять — ты повторяешь, как попугай, одно и то же и так зарабатываешь на жизнь; но для меня это не средство существования. И всё же что-то в этом представляет для меня интерес».
Потом (в конце 1940-х, ближе к завершению теософского периода в жизни Юджи) появился Дж. Кришнамурти. Он только что вернулся из США и начал свой новый…
В.: Вы с Кришнамурти родственники?
Ю.: «Кришнамурти» — это всего лишь наречённое имя, не фамилия. Его фамилия Джидду — «Кришнамурти» довольно распространённое имя — Джидду Кришнамурти.
Я связался с ним. Я слушал его семь лет, каждый раз, когда он приезжал. Я никогда не встречался с ним лично, потому что вся эта история с «Мировым Учителем» и прочее создавали определённую дистанцию. Я не принадлежал к узкому кругу приближённых; я всегда оставался на периферии, не желая впутывать себя. Там присутствовало то же самое лицемерие, в том смысле, что в их жизнях ничего не было; они были пусты — учёные люди, властители дум, выдающиеся фигуры. «Что это? Что стоит за этим?»
Потом ситуация изменилась и семь лет спустя обстоятельства свели нас вместе. Я встречался с ним каждый день — мы с ним обсуждали всё. Меня совсем не интересовали его абстрактные рассуждения. Я сказал ему как-то: «Ты уловил современный психологический жаргон и пытаешься выразить нечто с помощью этого жаргона. Ты перенимаешь анализ и приходишь к выводу, что анализ — это не то. Такой анализ лишь парализует людей, а не помогает им. Он парализует меня». У меня был тот же самый вопрос: «Что такое есть у тебя? Эти абстракции, что ты изливаешь на меня, они меня не интересуют. Стоит ли что-то за этими абстракциями? Что это? У меня есть какое-то чувство — не могу сказать, откуда — что стоящее за этими абстракциями, которые ты высказываешь, и есть то, что меня интересует. Я почему-то чувствую — это, может быть, моё воображение — что ты (приводя знакомое, традиционное сравнение), возможно, и не попробовал сахар, но, по крайней мере, как будто смотрел на него. То, как ты всё описываешь, даёт мне ощущение, что ты хотя бы видел сахар, но я не уверен, что ты его попробовал».
И вот так мы с ним бились год за годом. (смеётся) Между нами были некоторые индивидуальные различия. Я хотел от него прямых, честных ответов, которых он не давал по каким-то своим причинам. Он был очень осторожен — он что-то защищал. «Что тебе защищать? Повесь своё прошлое на дерево и оставь всё это людям. Зачем тебе защищаться?» Я хотел прямых, честных ответов о его подноготной, а он не давал мне удовлетворительных ответов. И вот в конце концов я настоял: «Ну же, есть ли что-нибудь за абстракциями, которые ты изливаешь на меня?» И этот парень сказал: «У тебя нет никакого способа знать это самому». Всё — это был конец наших отношений, знаете — «Если у меня нет способа знать это, тогда у тебя нет никакого способа передать это. Какого чёрта мы делаем? Я потратил семь лет впустую. Прощай, я не хочу больше видеть тебя». И я ушёл.
(Где-то в это время Юджи был поражён появлением определённых психических сил.)
До того как мне исполнилось сорок девять, у меня было столько сил, столько опытов, но я не обращал на них никакого внимания. Стоило мне только увидеть человека, я мог видеть всё его прошлое, настоящее и будущее, он мог ничего и не говорить. Я не использовал их; я был удивлён, поражён, понимаете — «Почему у меня есть эта сила?» Иногда я говорил какие-то вещи, и они всегда происходили. Я не мог вычислить механизм — я пытался — «Как могу я говорить нечто подобное?» Эти вещи всегда происходили. Я не играл с этим. Потом были определённые неприятные последствия, некоторые люди пострадали.
(Юджи путешествовал по всему миру, по-прежнему давая лекции. В 1955 г. он со своей женой и четырьмя детьми переехал в Соединённые Штаты с целью лечения полиомиелита его старшего сына. К 1961 г. его деньги закончились, а он начал ощущать в себе потрясающий переворот, который не мог и не хотел контролировать и которому предстояло продлиться шесть лет и закончиться «катастрофой» (как он называет своё вхождение в естественное состояние). Его брак распался. Он посадил свою семью на самолёт в Индию, а сам отправился в Лондон. Он прибыл туда без гроша в кармане и начал скитаться по городу. Три года он бесцельно жил на улице. Его друзья видели, что он безудержно катится по наклонной, но он говорит, что в то время его жизнь казалась ему совершенно естественной. Позднее религиозно настроенные люди, описывая те годы, прибегли к выражению мистиков «тёмная ночь души», но, с его точки зрения, тогда не было «ни героической борьбы с соблазном и приземлённостью, ни схваток души с желаниями, ни поэтических кульминаций, но лишь простое увядание воли».)
Было похоже на то, будто у меня больше нет головы: «Где моя голова? Есть у меня голова или нет? Кажется, голова есть. Откуда приходят мысли?» — такой вопрос стоял передо мной. Голова отсутствовала, и только эта часть передвигалась. Не было никакой воли, чтобы что-то сделать: это было похоже на лист, носимый ветром туда, сюда, куда угодно, живя никчёмной жизнью. Это всё продолжалось. Наконец — я не знаю, что произошло — однажды я сказал себе: «Такая жизнь никуда не годится». Я был практически бомжом, который жил на подаяния каких-то людей и ничего не знал. Не было воли — я не знал, что делаю — я был практически сумасшедшим. Я был в Лондоне, бродил по улицам — жить было негде — и я бродил по улицам всю ночь напролёт. Меня всегда останавливали полицейские: «У тебя нет жилья? Мы посадим тебя в каталажку». Такую я вёл жизнь. Днём я сидел в Британском Музее — я мог достать билет. А что читать в Британском Музее? Мне было ничуть не интересно читать — книги меня не интересовали — но, чтобы делать в