— Нет, чай тоже очень сейчас в тему. Он какой-то ягодный.
— Потому что это нагретый компот с мёдом и специями, — рассмеялся Лев, а я принюхалась и сделала глоток. И вправду, я будто пила безалкогольный глинтвейн. — Поговори со мной. Сможешь?
— Да, наверное, — я сделала ещё глоток, стянула плед с дивана и завернулась. Шум дождя заставлял думать, что в комнате холодно, хоть это было и не так. — Прости, я мерзлячка.
— И ходишь без чулок в сентябре! — он запомнил такую глупость… а мне даже стало стыдно. Но тот день был и правда довольно тёплым, это сейчас осень вовсю разыгралась.
— А я вообще всё неправильно делаю.
— Например?
— Ну, знаешь, мне очень страшно, что я не оправдаю ожиданий.
— Чьих?
— Не знаю. Всего мира. Меня спрашивают о каких-то вещах, о собственном теле, то, что я должна знать, а я… даже не задумывалась о таком. Какие-то вещи мне доступны, но что-то — нет. И мне кажется, что это всё моя вина. Я не знаю, что такое овуляция, оргазм, эмбриональный срок. Не знаю всего о собственном теле. Я читаю статьи в приложении и понимаю, что всё это для меня зачастую непонятно. И ужасно, что я не могу поговорить с другими, потому что они переходят к вопросам… быта, например, а в моей жизни его нет. Они говорят о готовке, обсуждают, как моют весной окна, говорят про ипотечные платежи, ремонт и страховки на машину. Я вообще ничего этого не знаю, и это при том, что съехала от отца, как только поступила в институт… А ещё все эти слова… я же ненавижу тему материнства. Вот давай представим, что я оставила этот пузырёк и он превратился в человека. Я приду на площадку, или в поликлинику, а там все говорят о детях. Я это вижу именно так, но может и неправа. Меня не умиляют фото с их детьми, я не вижу себя принадлежащей какому-то… человеку. Я всегда считала, что тема детей какая-то паразитическая… что их используют, чтобы сделать фильм драматичнее, а книгу интереснее определённому сегменту. Их используют в рекламе, в социальных клипах, потому что это мило. И все обожают о них говорить, а я — нет. В палате, где я лежала, почти всё время обсуждали без остановки детей, даже женщина, у которой их нет, говорила про каких-то младенцев, а я не понимала… зачем. Ну зачем вам обсуждать кто и как перенёс зубы… что вообще такое эти зубы? Почему они говорят какими-то… терминами? Они придумывают термины и говорят ими. И они говорят про своего ребёнка «мы». «Мы пошли в год»... Кто «мы»? Почему так? Почему я этого не понимаю? Неужели я стану такой же? Они с гордостью говорят, что ребёнок у них на первом месте, что он с ними спит, а муж переехал на диван, чтобы высыпаться, а я не понимаю, зачем это и зачем тогда вообще муж? Чтобы… сделать ребёнка?.. Ну вот! Мне сделали ребёнка, я могу даже никого никуда не выселять, но что-то внутри как-то…
— … пусто, — Лев протянул руку, отнял у меня кружку и крепко меня обнял.
Он просто гладил меня по голове, словно почувствовал истерику, а я молилась, чтобы он не сказал что-то про гормоны, которые меня «кроют». Потому что это не были гормоны. Это не было состояние истерики или полоумия. Я правда ничего не понимала и знала, что не понимают меня. Я очень боялась, что за эти слова меня обвинят, что я не должна всего этого чувствовать. Боялась, что все станут твердить, что это только эмоции, но почему я должна доказывать, что я не верблюд? Это похоже на то, как муравей кричит на человеческую подошву, человеку не слышно, он — махина, а ты просто муравей. Ори… не ори.
— Я на секунду, как ты и просила, представил, что ты оставила этот пузырёк. И он превратился в человека…
— И?
— И пытаюсь определиться, что сам про это думаю. И… слушай, ты не одна, окей? И я бы правда хотел, чтобы это стало человеком. Правда! И мы справимся…
— Мы? Но мы чужие друг другу, — я выпуталась, чтобы посмотреть Льву в глаза. Было ощущение какого-то подвоха, что-то тут было неправильно, нелогично. — Неужели мы будем одними из тех, кто общается ради ребёнка? Мы видим друг друга в третий раз в жизни… А я… может однажды захочу личную жизнь? Блин, да я не целовалась ещё нормально, не знаю даже, какие мне поцелуи нравятся. У меня не было секса нормального. Я не была на свидании… Ни разу! Я не флиртовала. Не кокетничала. Мне даже никто ещё не разбил сердце, и я никогда не приходила домой с цветами.
— Это наша ошибка, теперь уже…
— Стоп! Стой, — я отодвинулась. — Да, да. Ошибка. Ничего себе ошибочка! Но… нас не существует! Я планировала поговорить с тобой, выслушать и попрощаться. Я не хочу быть связанной с тобой, это навсегда! А я тебя не знаю. Я тебя не выбирала! Хватит того, что мне достались без моего выбора родственники, страна, внешность. Но когда уже я сама хоть что-то решу? Я же хотела… просто сама всё решать. Сама придумала себе первый секс. Сама придумала, что больше никогда и ни от кого не буду зависеть, даже от парня, который потом втопчет сердце в грязь. И вот какая-то ошибочка, и я блин опять завишу! Опять ничего не решаю! Да, да, да, я виновата, кто спорит, я не оправдываюсь, но какого чёрта… Это не должно так работать. А тебе придётся быть в моей жизни. Тебя это не пугает?
— Я… нет, — он покачал головой.
— Почему, блин!? Ты меня не знаешь! Влюбился с первого секса? Да ты меня прогнал с утра! Ты… мудак, разве нет? Ты живёшь, не парясь, трахаешься в гостиницах, а на утро никто ничего никому не должен. И самое смешное, ты имеешь на это право, но я то тут причём?
— Не знаю. Дерьмо случается. Ошибки случаются. И мы живём с этим дальше и…
— Сколько у тебя было таких ошибок?
— Таких — не было, но…
— Ты что… просто хочешь найти свой “смысл жизни” за мой счёт? За счёт этого пузырька? Мол, потерянный мужчина, который так боялся ответственности, и тут БАХ на его голову такие “ошибочки”, что просто деваться некуда. Это — не шутки!
— Да никто не шутит, Сонь. Это уже случилось.
— Но не говори, что это твой шанс или что это тебе нужно. И мне помощь не нужна. И зависеть ни от кого я не хочу, ни от алиментов, ни от графиков свиданий с ребёнком. И делить свою жизнь и ребёнка я тоже ни с кем не хочу, потому что я тебя не люблю и ты меня не любишь. Мы даже не можем говорить о том, чтобы попробовать что-то, потому что друг другу никто.
— Стой, — теперь он пытался меня остановить, а я не могла выразить, насколько сейчас уверена в собственных словах и насколько противлюсь любым возражениям. Не должно быть так. Не должно так работать.
Если мужчина хочет семью — пусть женится на женщине и заводит с ней ребёнка. Или нанимает суррогатную мать. Если женщина хочет ребёнка — она его рожает, и для этого ей даже не нужен мужчина, она может просто купить материал и сделать ЭКО. И почему какие-то права выставляют те, кто просто бездумно пихают свои причиндалы во что ни попадя, по пьяни, в номерах гостиниц. Почему какая-то путаница, недоразумение, ошибочка, должна дать кому-то права быть отцом. Из-за ДНК? Из-за того, что глазки у малыша будут его.
Нет. Нет. Нет, блин.
Я пьяна, он пьян. Я шла на свидание, он — нет. Он помнил про защиту, я помнила про защиту. Да у меня была полная сумочка презервативов. И порванный пакетик на полу я тоже помню. Что-то пошло не так — ок, да, он прав, дерьмо случается. Но почему теперь в моей жизни должен кто-то объявиться? Из-за грустной истории про рак и кошку? Из-за красивых глаз?
— Я, может, и не права. Я может и дура полная. Но то, что ты решил, увидев девушку в номере, её трахнуть и даже не удивился, что она не против — не значит, что ты чей-то отец. И ничего пробовать я не стану. И говорить, что я не одна не стану. Это мой ребёнок и моё тело. Ты им воспользовался только один раз. Спасибо. В качестве первого раза — было отпадно, у Лёхи бы так не вышло. Но больше — всё. Мне общение не нужно. Я обещала тебя выслушать и я выслушала. И не рассказывай про отцовский инстинкт, умоляю. Ты просто неудачно сунул и неудачно вынул, потеряв по дороге защиту. Поймал один шанс из миллиона, но это не твой шанс… а этого пузырька, если я его оставлю. Относись к этому, как к донорству спермы.
Двадцать пять минут назад
Ливень лаял по лужам как неудержимый пёс, сорвавшийся с цепи, и Льва это тяготило. Как любой представитель кошачьих, он дождь не любил и дом старался в такие дни не покидать.
Но сейчас обстоятельства казались исключительными.
Двадцать пять минут назад он смотрел, как такси увозит Соню. Или нет. Это было чуть раньше. Двадцать пять минут назад он спустился в парадную, где Соня сидела, прислонившись к мраморной стенке, и смотрела на то, как дождь заливает парковку.
В доме были фантастические двери в подъезды, остеклённые во всю высоту, и вот возле них Соня и сидела. А Лев сел напротив и тоже прислонился спиной к холодной мраморной плитке.
Она даже не обернулась, как любая истинная колючка. А Лев и не думал, что та девочка из номера такая, и только теперь увидел её реальное лицо. И прокляните его, обвините в мазохизме, но оно нравилось ещё больше.
Он колючку понимал.
И только теперь осознал, где прокололся.
Соня была, очевидно, из тех, кто всех вокруг себя старательно распугивает, давит, шипит и кусается. А того, кто пережил этот фестиваль — оставляет рядом. Она ни в ком не нуждается… якобы. И никого не любит… якобы.
Лев никогда таким не был, он — совершенная противоположность таким, как она. Он — свет, а она яростная тьма, которая просто хочет, чтобы её оставили в покое.
Порычит, порычит, огрызнётся, а потом скажет: “Да-да, идите, куда шли! Вам такое счастье, как я, ни к чему!”
И будет вот как сейчас, дёргать подбородком, делая вид, что не замечает никого рядом. Волчонок.
— Как так вышло? — Лев был спокоен. Максимально спокоен и умиротворён.
Он чуть задрал подбородок, показывая, кто тут вожак, и Волчонок тут же сник.