Соня была настолько тонкой и смешной, настолько странной, что ею хотелось наслаждаться вот так со стороны. Глаза чёрные, даже не карие, и какой-то пепельный оттенок тёмных волос. И правда волчонок с острыми когтями.
— Что ты такая колючка, — пояснил Лев и чуть улыбнулся, самой наглой своей улыбкой. Совершенно кошачьей и ленивой.
Соня открыла рот, широко распахнула глаза и нахмурилась. Она такого не ожидала. Она думала, что победила.
— Ну? Трудное детство? — она покачала головой, плотно сжав губы.
— Выросла без отца… нет, кажется нет, — он припомнил, что рассказывали ему про Обломовых. — Без матери. Ясно. Весь мир тебя теперь как бы предал…
Он не смеялся над ней, а констатировал факты, и Соня сразу вся сжалась от этого, будто её убежище раскрыли. Опустила голову и снова уставилась на парковку.
— Ты испугалась, верно? Меня. И решила, что лучшая защита — это нападение.
Соня снова вскинулась, встрепенулась и уставилась на Льва.
Была бы Волчонком — зарычала, а потом стала понемногу отходить.
— Всё стало реальным, — тихо произнесла она. — Всё стало настоящим, когда ты мне рассказал о себе.
— А ты ещё верила, что это фантазии. Наш мозг уникальная штука, и в стрессовых ситуациях порой работает как иммунная система. Ты знаешь, что при попадании инфекции мозг способен перевести тело в режим комы для защиты? Отключить все системы и уснуть до лучших времён. Не помню, откуда это, но если правда — то это фантастика. А ты, выходит… решила, что если закрыть глаза, всё само пройдёт. И тут я. Мужчина под ключ.
Она не ответила.
Лев даже понимал, что ей, вероятно, стыдно, как и всем волчатам, сорвавшимся на лай без повода и погнавшимся за собственным хвостом, решив, что это враг.
— Я бы предложил тебя отвезти, но думаю, что тебе нужно такси. Я уже вызвал.
Лев кивнул, и Соня оживилась, увидев машину на парковке. Словно зверёк, клетку которого открыли, она не прощаясь вылетела из подъезда, и Лев с улыбкой наблюдал, как уезжает такси.
Она вернётся, это точно.
Просто подход нужен другой.
Разгадка-то на поверхности.
И вот теперь, спустя двадцать пять минут после того, как Лев нашёл Соню, он ехал по залитой водой дороге и улыбался, хоть и ненавидел всей душой дождь. Улыбался, потому что на душе стало тепло и легко.
Донор? Так она его назвала?
Ну ничего, за это ещё прилетит.
Никто ничего никому не должен?
Ну не ему она будет рассказывать, как это работает.
Что там ещё было? Что-то много она натарахтела, всего и не припомнишь…
Лев припарковался во дворе серой девятиэтажки со старой убитой в хлам площадкой, где в солнечные дни, наверняка, куча детей. Окинул двор взглядом и представил, как по нему бежит кудрявая черноглазая девочка, возможно даже, у неё были подружки, с которыми она вечно ссорилась. А может, и это вероятнее, были парни-друзья, которых она колотила палкой и показывала языки.
Потом эти парни пытались её звать на свидания, а она смеялась. И они звали других девчонок. И Волчонок был уверен, что они предатели. Да-да, Лев хорошо это понимал. И… улыбался.
— Ох, вы пожалеете, что ввязались в это, — улыбнулся Льву высокий, подтянутый Лев Львович прямо с порога. — Она же дикий зверёк.
— Назад ходу нет, Лев Львович, — кивнул Лев отцу Сони. — Поговорим?
***
Квартира, в которой выросла Соня, была удивительно холостяцкой. Никаких украшательств, даже шторы не прикрывали окна. Всё чисто и строго, максимально просто.
И Лев Львович — красивый молодой мужик, прямо-таки образец благодетельного “хорошего человека”, а уж точно не такого шалопая, как Лев, одиноко в этой квартирке сидел.
Маленькая кухонька. Длинный узкий коридор, где умудрился поселиться велосипед, загородив проход.
— Чай. Кофе. Коньяк? — слово “коньяк” Лев Львович протянул с самой безумной интонацией, намекая на качество продукта, или напротив, отсутствие такового.
Но достал семилетнюю “Старейшину”, потряс в воздухе, и, махнув на всё включая ключи от машины, Лев согласился.
— Значит вы — отец?
— Отец.
— Староваты на мой вкус, — хохотнул Львович.
— Какой есть.
— Ну, спрашивайте.
— Почему она такая колючка? — Лев стал нарезать, предложенный ему лимон, пока Львович разливал по рюмкам.
— Сначала во-от, — он поставил перед Львом “Старейшину”. — А там и поговорим.
Двадцать шесть стопок коньяка
— А по батюшке вы?..
— А по батюшке я мудак, ну и по мнению вашей дочери. А так, Григорьевич.
— Как же Лев Григорьевич так вышло?
— Удивительнейшим образом, Лев Львович. Но вот. Это я нашёл в кармане. Не мое, даю руку на отсечение.
— Да уж, вижу, что не ваше. Эти удивительные образцы от советской резиновой фабрики я покупал ещё в конце восьмидесятых…
— Ну, собственно, вот и ответ…
— А я ж их шутки ради приволок Соньке…
— Шутка удалась.
— Да уж… ошибочка вышла.
И Львович разлил по стопкам, «Старейшина» шла к концу, но этого добра в шкафчике было полно.
— Эх, Соня… не вовремя ей это. Она ж ещё ребёнок, — вздохнул Львович. — И я это не к тому, что… — и замолчал, будто не желая произносить вслух то, что думал.
— Она оставит? Как по вашему? — спросил Лев.
На кухне Обломовых он уже обосновался, Львович ему нравился, коньяк тоже. Сидели душевно, без напряга. И на душе по-прежнему было спокойно, будто кто-то извне подталкивал в нужном направлении.
— Сложно сказать… Соня непростой персонаж. И всегда была такой. И не без моего участия, конечно, — Львович почесал затылок и скрестил на груди руки. — Вам я, конечно, должен бы морду набить, спросить как и почему вышло всё так, но не стану. Не сочтите за неуважение, но я всегда был убеждённым пацифистом и противником решения конфликта силой. И мне интересно, какова тут ваша сторона, а вот за Соню я ответить, увы не могу… Не имею права, я бы так сказал…
— Кхм.. — Лев отодвинулся, устроился удобнее.
Коньяк сделал движения более плавными, тело ватным. Голова соображала на удивление ясно, а вот окружение отставало.
— Вы мне можете не верить… но… я сдаваться не хочу. И оставлять её одну не хочу. Это было бы глупо и неправильно. Только Соня не готова делить свою жизнь ни с кем.
— Это правда. Она и от меня убежала. Как колобок. И от бабушки ушёл, и от дедушки ушёл… и от тебя серый волк — уйду, — усмехнулся Лев Львович.
— Почему? Я никак не могу понять. Возраст? Юношеский максимализм?
— Я, — коротко ответил Обломов. — Я и только я… ну и всё вышеперечисленное. И вот вы хотите сказать, что и правда готовы стать отцом? Воспитывать его с незнакомой девушкой?
— Да мне без разницы с кем. Я вообще не объединяю, пожалуй, эти понятия. Мне кажется, что этот ребёнок, если он будет, мне нужен. А она… интересна. Но в любом случае, Соня не должна оставаться одна.
— А вот она хочет, — пожал плечами Лев Львович. — И трудно поспорить… И что же, будете биться с ней?
— Да.
— Тогда вам будет полезно… словом. Вы же знаете, что мамы у Сони нет, верно?
— Ну да, это я понял.
— А мама была. Только ушла от меня и от Сони, даже вещи толком не собрала… Родила она её рано, я был не самым лучшим мужем, дома не появлялся. А потом как-то пришёл, а с Соней соседка сидит. Супруги нет. И не предвидится.
— И вы поняли, что были неправы и…
— Нет. Я разозлился, обиделся на женский род и стал работать вдвое больше, чтобы Соню тащить на зарплату врача. Женщин в дом не водил, всё делал “по книжкам”, и тд и тп…
— А она с кем была?..
— Да с кем только не была. Моя мать уехала к себе в другой город, хотела Соню забрать на воспитание, но я не дал. Из вредности больше. Из гордости. Платил санитаркам из других смен, знакомым, сколько мог. Соседка сидела за талоны к терапевту. Старался, чтобы Соня особенно ни к кому не привыкала, какая-то паранойя началась, что нас все хотят бросить. В то время ещё уход матери из семьи был чем-то… ну нонсенс одним словом. А вот когда Соня однажды сказала, что сняла квартиру и будет жить отдельно, я и понял, что был немного… эгоистом. Всё себя, дурак, жалел.
— Какая-то история печальная… — Лев засунул целую дольку лимона в рот и стал жевать.
— Не то слово печальная. Сонька меня любит. Но на расстоянии, теперь. Как она мне сказала: “Пока не разберёшься в себе — не вернусь!”
— Обижается?
— Нет. Себя винит.
— Себя?
Лев Львович пожал плечами, а Лев уставился на него, чувствуя, как начинает дёргаться глаз.
— К большому моему сожалению… Соня винит себя. И считает, что забрала у отца жизнь. И ушла она не с обидой, а села и сказала, что мне нужно личное пространство и личная жизнь, а она только мешает. Я так старался сделать для неё всё, что в итоге… Легко с ребёнком, который винит в своих бедах тебя, а вот с тем, кто…
— Значит ей в неполной семье было плохо.
— Ей со мной было плохо, только она этого не понимает. Я — инфантильный мальчишка-максималист. Обидчивый к тому же. С комплексом жертвы и ещё кучей умных слов…
— Что ж вы всё это не исправили, если знали?
— Так я это понял… когда уже поздно стало.
— А сейчас поговорить?
— А что я ей, детство верну? Нет, она-то считает что это было весело. Папа, отец-одиночка. Доктор. И больше никого. Мы с ней про всё говорили, про мальчиков, про подружек она мне рассказывала. И в зоопарк по выходным. У нас даже своя песенка была. И всё как бы хорошо, только думаю сейчас… а оно ей было надо? Я её взросления боялся, как ядерной войны. И она, наверное, это чувствовала.
— Вы что же, сапожник без сапог? Собственную дочь на темы взросления не просвещали?
— Не-а… я вместо этого с ней беседовал у себя в кабинете, как врач с пациенткой.
— И..
— И она перестала мне доверять. Стала относиться ко мне как к шуту гороховому. Вроде как мы друзья. Вроде как отец я неловкий, а вот друг хороший. И что это обо мне заботиться нужно. Ну это я так думаю, что она думала.