— Не стоит. Сань, дай еды. Ужин, посытнее.
— Кхм… — хмурый повар стал ещё более хмур.
— Прошу прощения Игорь Тигранович. Нет ли у вас ужина… на двоих.
— На двои-их… — пропела Гелла, подошла ближе ко Льву и взяв его за руку повела к длинному столу за которым сидел Саня.
Будучи явно слабым звеном в семейной связке Гелла-Саша, Петров всегда немного сникал при появлении сестры. Вот и теперь опять с головой погрузился в цифры, только и кивнув повару, чтобы шёл собирать ужин гостю.
— Не сейчас, — покачал головой Лев. — Я бы не хотел говорить.
— Расскажи мне, — она уселась так, будто приготовилась внимательно слушать. — Что нового у тебя… дружок?
— Ничего такого, на что стоит обращать внимание. Некоторые изменения…
— … связанные с той девочкой? Я уже не твоё доверенное лицо, милый?
— Гелла, — спокойствие удава медленно уступало приближающейся злости. — Спасибо тебе за поддержку, я перед тобой в долгу. Но я бы не хотел посвящать всех и каждого в свою личную жизнь. И даже тебя. Вообще никого. Тем более что нет там личной жизни, только партнёрские отношения, и я надеюсь, доверие.
— Она сделала…
— … нет. И об этом я пока тоже не хотел бы говорить.
Гелла сощурилась и в общем-то Лев даже жалел что говорит всё это, но уж что что, а обещаний он Петровой точно не давал.
Она никогда не вызывала у него никаких особенных желаний, разве что год назад, когда будучи одиноким и неразделённо влюблённым он вдруг увидел в подруге какой-то отклик, что-то до боли знакомое и понятное. Прошло на первом же свидании. Больше недёргалось.
— М-м… может посидим в баре? Пока ужин готовят? — улыбнулась Гелла, словно не заметив ничего обидного в словах Льва.
— Нет. Игорь Тигранович, сколько примерно ждать?
— Да три минуты, — гаркнул хмурый повар.
— Как видишь, Гелла… три минуты.
— Не понимаю я тебя, — пропела она, заходя с новой стороны. — Какой-то ты стал другой… что с тобой, Лёва?..
— Знал бы ответил, — и Лев, увидев знак от Игоря Тиграновича, и брошенные на стол контейнеры, потянулся и в порыве вдохновения чмокнул Геллу в лоб, а она сморщилась и отступила.
Лев почувствовал на губах землистый привкус пудры или чего-то подобного.
Хмыкнул, забрал контейнеры и попрощался с Саней, который будто и не слышал разыгравшейся перед ним драматичной беседы.
***
Соня спала, свернувшись в кресле-мешке. А рядом, привалившись к её животу дрыхла и Принцесса Падла.
Мусорные мешки в количестве шести штук стояли посреди кухни, посудомойка была открыта но уже ничего неприятного не источала. Все шкафчики распахнуты, видимо сушились. Со стола содрана не меняная уже много лет скатерть. Штор нет, свалены в прихожей. На подоконнике чашка с грязной водой.
Лев выгрузил ужин на стол, вынес мусорные мешки, поражаясь тому, сколько хлама нарыла Соня на одной только кухне.
Вылил чашку с водой, осознав какими грязными были окна и подоконники, нашёл ещё две такие же чашки на столешнице. Присвистнул от вида выставленных в ряд листов для запекания, сверкающих чистотой.
А потом, когда эти последние штрихи были сделаны и кухня стала будто окончательно идеально-чистой, сел рядом с креслом-мешком и всмотрелся в хорошенькое Сонино лицо, не в силах сдержать улыбку.
Она спала, обнимая кошку и прижав её к своему животу.
Лев потянулся и поцеловал её лоб. И задержал на её коже губы, наслаждаясь тем, что нет там никакой пудры, есть какой-то особенный “сонин” вкус. И мягкие волосы, коснувшиеся его носа.
Она во всём такая смешная, как маленький всклокоченный воробей. Никакой женской хитрости, ни в одежде, ни в лице, ни в повадках.
“Ей нужно поесть, или плохо будет” — подумал Лев, глядя на девчонку и не в силах сделать хоть что-то чтобы разбудить и не прослыть романтиком.
Не спугнуть.
А потому зажмурился, проклиная себя и свою стратегию войны “за Соню” и с силой хлопнул в ладоши.
— Э, красавица, — насмешливо выдал он. — Вставай, ужин на столе!
Тридцать два — несчастливое число
Тридцать два… несчастливое число. Это у меня с детства пошло. Во-первых ни в одном месяце нет тридцати двух дней, вопреки моим надеждам во время заполнения дневника. Во-вторых, тридцать вторая маршрутка возила меня в универ и она была вечно переполненной, а люди там дьявольски злые, да ещё и чесать от неё до ВУЗа было не особенно близко, а другие варианты только с пересадкой. В-третьих, тридцати двухлетие было последним днём рождения когда я написала маме письмо и навсегда закрыла эту страницу в жизни, убедившись, что люди ничего тебе не должны.
С тех пор, всякий раз, когда видела это “тридцать два” была уверена, что встретила знак и весьма дурной.
Тридцать два дня назад я пошла в “Ромашку”.. так что-ли?
Или тридцать один?
Мы со Львом сидели за столом и ужинали на новой чистой кухне, в которой я бы и рада уже всё расставить по своим местам и притащить пакет с ништяками из “Икеи”, но сил почему-то не было.
— Выглядишь очень уставшей, — не то ухмыльнулся не то усмехнулся Лев.
— Да, наверное… Мало спала. Потом магазин. Уборка.
— Сейчас иди спать, а утром поедем за твоими вещами, если их можно спасти.
— Я сама, — резко выпалила и подалась вперёд, отчего ударилась коленкой о стол и завопила. — Ай-й, блин… я сама, короче. Не надо. На чём тут можно доехать?
Тут же достала телефон, чтобы хоть как-то замять неловкую паузу после столь бурного восклицания, и с ужасом поняла, что Лев живёт вообще-то совсем рядом с ВУЗом, одна остановка буквально разницы… “Тридцать второй”. Выходит, если останусь тут — попрощаюсь навсегда с этой гребаной тормознутой маршруткой, которую можно и не дождаться порой, особенно когда на улице холодно или ливень льёт.
— Ты не хочешь, чтобы я тебе помог?
— Это как-то входит в наш контракт? Полагаю, что нет. Посуда — на тебе, — быстро протараторила, составила тарелки в раковину, отметив что кто-то (и явно не Падла) убрал мусор и чашки с мыльной грязной водой. Даже ведра с половой тряпкой не наблюдалось.
Пока я поднималась в свою новую комнату, так и подмывало обернуться. Вдруг стоит там отверженный мною Лев, как грустный котик, а я такая ухожу… нет! Взрослые мужчины с кошачьими глазками вслед не смотрят.
И я имела право отказаться от помощи.
Меня и так пугал тот факт, что я с кем-то тут собираюсь жить. И да, я сублимировала стресс по этому поводу в уборку, выложилась даже больше чем планировала, чтобы оплатить сразу побольше долга, это в моём стиле, но легче-то особо не стало. Ну куда с добром? Это всё по-прежнему странно. И Мотя там наверное рвёт и мечет… Только с тех пор, как я скинула ей деньги, мы больше никак не контактировали.
Я упала на свой диванчик, кайфуя в который раз от его мягкости и запаха свежевыстиранного белья и мгновенно провалилась, будто меня весь день били палками, а теперь дали, наконец-то отдохнуть.
И проснулась через час, чтобы поплестись в туалет. Проклятие моё… в жизни никогда не просыпалась среди ночи, вообще подобных проблем не знала! Дайте мне уснуть и вы меня не увидите до утра. Но нет, теперь моя жизнь подчинялась каким-то иным законам.
Дорога в туалет, для начала вела в длинный коридор за отдельной дверью, из которого также можно было попасть в прачечную (маленькая холодная комната с протекающей крышей, бетонными стенами и стиральной машинкой. Жуть) и в студию Льва, куда я носа не совала, боясь показаться наглой.
Даже туалетом пользовалась тем, что был на первом этаже, и в сторону шикарной ванны не смотрела. Быстро в душ и на выход.
Но тут… свет в конце тоннеля.
В студии, что была самой последней по коридору отсутствовала дверь, буквально горел свет. И не знаю, наверное, долг гостя был проверить не забыл ли хозяин его выключить?
Как дочь бюджетника, я понимала как дорого стоит не выключенная лампочка. Потому на цыпочках, осторожно подкралась к проёму из которого коридор заливало мягким желтоватым светом и заглянула в оббитую мягкими треугольничками комнату.
Лев был там. Сидел над синтезатором или чем-то вроде того, в больших наушниках на которых крупными буквами значился неизвестный мне лейбл. Он качал головой в такт чему-то что я не слышала, периодически касался клавиш, а потом водил по тачпаду стоящего рядом ноутбука.
Сначала я думала что быстро-быстро смоюсь, пока меня не поймали с поличным, но через пару минут поняла, что уже довольно долго тут стою и не шевелюсь (а пара минут, к слову, это только на словах мало).
А ещё поняла, что слежу за длинными пальцами порхающими по клавишам, и мысли возвращаются на тридцать один… уже два дня назад. А ещё к тому, что я всё-ещё чувствовала его поцелуй на лбу, возможно приснившийся, допускаю и такое. И к тому, как он обнял меня в этой квартире, у камина, когда я снова потерялась. И как терпеливо сидел напротив меня там, в подъезде.
Жгучий стыд за себя-колючку.
Ты его, Соня, потеряешь.
Я его и не находила. Он не мой, не для меня и всё такое… И эта сказка закончится очень скоро, я точно знаю.
Я снова захотела в туалет и так же на цыпочках ушла, оставшись незамеченной.
***
Тридцать два — несчастливое, проклятое число. Это точно!
Шестое октября оказалось-таки тридцать вторым от той ночи в “Ромашке” и я весь день ждала катастрофы, будто мало их случилось за последние дни.
Октябрь вообще начался так, что ни дня без прикола.
И когда это всё закончится — непонятно. Потому что ещё две беды свалились на мою голову, в который раз доказывая, что ничто не вечно и не прекрасно в этом мире. Проснувшись в десять утра и обрадовавшись своему официальному больничному на ближайшую неделю, я сползла вниз, позавтракала и поехала в старую квартиру.
Митинги, конечно уже закончились, пожарных спустя два дня не наблюдалось, зато наблюдалась жуткая грязь у дома, до сих пор грязный подъезд и какие-то объявления у лифта, про ремонт потолков и стен. На трагедии активно наживались.