— Ж-жалостью?
— Не. Перебивай!
Да уж, с этой так просто не справиться.
— Ты знаешь, что разлучницы всегда…
— Простите! — я решительно выкрикнула это и Цаца холодно вздёрнула бровь, как бы позволяя мне вякнуть. — А кого и с кем я разлучила? Вы кто?
— Не делай вид, что не знаешь, милочка… Я та, кто его понимает, как никто другой… Его ранимую творческую душу. Его… полёт фантазии. Он такой душевный человек, так разделяет чужие страдание…
...ага, а потом даёт визитку юриста.
— Лев — это несчастнейший и добрейший человек. И ему ничего не стоит разбить сердце. И такие как ты с его сердцем не справятся.
— М-м-м…
— Да, он немного… потаскун…
— Да что вы?
— Ну это вовсе ничего не значит. Но знай! Он ушёл к тебе уйдёт и от тебя!
— А ушёл-то он от вас, — я делала упор на “выканье” рассчитывая, что Цаца обидится, но она не обижалась.
Эта была явно поумнее предыдущей… где ж только Лев их берёт этих умничек. Снюхивается, пока я тут кукую? Не иначе.
Мудак!
Соседушка.
— Не ушёл. Я не держала. Он не телок, — меланхолично и капельку влюблённо ответила Цаца. Она прошла по квартире не разуваясь (овца) и огляделась.
Интересно, она раньше тут бывала? Это что, проходной двор?
— Хм… всё так… изменилось…
Бывала.
— Так если не держ…
— Ц-ц-ц, — процокала Цаца. — Все мы знаем, как мало нужно мужчине, чтобы проникнуться женщиной. Но Лев… такая сложная натура.
Да сколько можно его воспевать тут, как греческого бога? Сама же сказала потаскун.
— Но с правильной женщиной… он остепенится. Ему нужно спокойствие… забота… секс. Ну что ты можешь ему предложить… девочка?
— М-м… и правда. Ничего. Но я… его дочь, — занавес!
Глаза Цацы вытаращились, как у лягухи, щеки стали пунцовыми.
Поверила.
Ну а что? Выгляжу я вдвое младше её, ну уж не на тринадцать конечно, но мало ли сколько лет потаскуну нашему. Может она к нему в паспорт не заглядывала.
— Д-дочь? — прошептала Цаца. — Какая ещё дочь…
— Внебрачная. Ага, — с улыбкой и теплотой ответила я.
— А все говорят… что Лев жениться собрался…
— На ком? На ком мой отец собрался жениться? — обеспокоенно воскликнула я, как о-очень плохая актриса, а Цаца с готовностью втянулась в диалог.
Актриса. Всё ясно. Причём полёта, наверное, не очень высокого. Мою фальшь не распознала.
— Ну молоденькая профурсетка… она его обманывает, — шёпотом последнее слово, для пущей драмы.
— Да… вы… что… — и я села на стул, прикрыла глаза рукой, поглядывая на Цацу сквозь растопыренные пальцы. — Поверить не могу…
На самом деле есть хотелось безмерно и играть до конца было тяжко. Выгнать бы претендентку на руку-сердце-рыжую макушку, поскорее. Не из ревности… мне бы чисто пожрать, потом пускай возвращается.
— Мы тоже, — Цаца села на стул рядом, начала машинально переставлять с места на место предметы, видимо, оживляя сцену беседы “Дочери и будущей мачехи”.
Итак… акт второй. Блудный отец.
Сцена первая. Страшная правда!
На сцене: актриса больших и малых драматических театров Софья Обломова и Цаца, заслуженная шмара России
Ремарка:
— Мне нужно заесть эту новость, — вставила я до того, как Цаца успела отреагировать.
— Конечно конечно!
Конец ремарки.
Обломова: Неужто и правда, кто-то окрутил моего милого несчастного папу… снова! Совсем, как моя мать! (жуёт бутерброд)
Цаца: Ах, ваша мать была…
Обломова: Не будем о ней, это сейчас не важно… что там папа?
Цаца: В наших кругах говорят…
Обломова: В каких кругах?
Цаца: Ну… в тех где вращается твой отец, милая.
Обломова: А-а… в тех кругах… (делает чай)
Цаца: И говорят, что окрутила его малолетняя девка. И притворяется… беременной! А сама-то нагуляла.
Обломова: Да вы что? Я и не знала…
Цаца: Да-да… Это просто трагедия…
Обломова: А источник проверенный?
Цаца: У меня — самый проверенный. И Лев не такой как обычно. И не приходит совсем… он же не из этих, он не в отношениях. Он… ну словом без заморочек. Его так просто… не окрутить. Там точно криминальная история.
Обломова: Точно-точно… (поражённо жуёт бутерброд)
Конец первой сцены
Я хохотала, как безумная, стоило двери за Цацей закрыться. Ну бывают же такие драма-куин, я и не надеялась… думала меня уличат во вранье и выведут на позорную площадь. Одним бутербродом тут не обойтись.
Что я узнала?
Лев перестал ходить куда-то там… звучит, как масонские собрания или бордель, что-то из этого. Плюсик.
Все судачат о моём появлении в его жизни, но как и откуда? Неужели сам треплется? Минусик.
Они считают меня будущей женой… малолеткой, и что я выдумала беременность. Вообще странно.
А ещё он потаскун! Ну в этом я не сомневалась.
Не заморачивается значит… ага. Ясненько, ну это я ещё в нашу первую встречу заметила.
И почему все добрые милашки так широко душу раскрывают, прямо расщедриваются изо всех сил!?
Личную жизнь он не обсуждает… а я сама обсудила. Без его участия.
В общем жевала уже третий и четвёртый бутерброд, который казался теперь недостаточно вкусным и тосковала.
Ну где же принцы, когда они так нужны? Ай… все как один по-тас-ку-ны… Права была Цаца, не понять мне тонкой душевной организации рыжих мужчин.
Цаца дала мне свой инстаграм, чтобы если что-то замечу я написала ей в директ, и путём несложных махинаций и откровенного шпионажа, я нашла аккаунт Льва.
Чуть чаем не подавилась.
А он там… совсем другой. Цаца бы его не узнала, если бы видела только фото. Огромный медведище, волосы в хвост, доброе лицо, плечи широченные… Я и не подозревала, что человек может так измениться. Высохнуть. Теперь Лев был жилистым, хоть и не совсем уж слабым. Волосы, видимо, только начали отрастать. Лицо осунувшееся. Я видела, что он всё ещё пьёт какие-то таблетки по утрам, но не решалась спрашивать.
Да уж… вот этот человек с фото в инстаграме мог быть ого-го каким потаскуном, да ещё и из этих, благородных, которым всё прощают. Такие одинокие котяры без заморочек, в вечном поиске “той самой”, которой может никогда и не будет.
Эх…
Нет, на фото он, конечно, хорош. Не то чтобы сейчас хуже… вовсе нет. Ещё в первую нашу встречу меня больше всего поразила его великолепность. Что-то невидимое глазу, от чего ты становишься послушным кроликом. Он как усталый после битвы Лев…
Ой ё…
Как же я романтизирую…
Нет, и так тоже нельзя.
Собралась быстро, Соня! И иди занимайся! Завтра пары!
***
И я уснула, как самая слабая слабачка, прямо в “библиотеке” над конспектом, которые нас всё ещё заставляли писать от руки. Ну вернее, как заснула. Заснула, чтобы проснуться и весьма эффектно. На руках у прекрасного принца-Льва.
— Э-э! — я попыталась вырваться, но он покачал головой.
— Что-ты, доченька, детей же носят на руках, — посмеялся он.
— Уже знаешь, — я скрестила руки на груди и покорно поехала на Льве в спальню.
— А как же. Сразу узнал…
— За тебя все так переживают.
— Какая очаровательная у тебя ревность, Обломова, — усмехнулся Лев и… поцеловал меня в щёку. — Ты такая мартышка, просто слов нет.
У меня слов тоже не было. Только слюни и эмоции. Потому что стоило Льву опустить меня на диван, я взвилась и бросилась его колотить.
Мартышка?
Ревность?
МАРТЫШКА?
РЕВНОСТЬ?
Он хохотал… хохотал, как самый ужасный на свете человек, как слон отгоняющий моську… и с этим человеком я хотела ребёнка воспитать. И к нему я стала привыкать? О нём стала думать перед сном?
— Ты! Животное!
— Да. Дикое, — кивнул он.
— Замолчи сейчас же! Тебе слова не давали.
— Да, моя госпожа, как скажете. Вам может с юристом…
— В жопу твоего юриста!
Он получал за каждое слово по разным частям тела и кулаками и подушкой. И судя по острой боли в пальце, я его ещё и поцарапала на славу. А когда ему надоело, скрутил меня и перевернул на спину.
Ветер ворвался сквозь приоткрытое окно. Шторкой шуршал… измывался над ней.
А я застыла, мечтая глотнуть этого ветра, для храбрости, как шампанского, но увы, весь воздух для меня на сегодня кончился.
— Истеричка, — вздохнул Лев, затыкая мне рот.
Тридцать девять минут, чтобы сменить градус отношений
Я понятия не имею, что со мной всякий раз делают его поцелуи. Особенно, как выяснилось, когда я в ярости. Это какой-то сдвиг, я заболела.
Нельзя смешивать вместе два очень взрывоопасных элемента и целовать девушку в истерике, не понимаю откуда в таких условиях берётся это желание ответить, да так, чтобы на всю жизнь… запомнил… гад.
Интересное кино, конечно.
Но я с не меньшим усердием целовала его тёплые уверенные губы, которые будто совершенно точно знали, как именно мне нравится.
Я даже укусила его, и услышав рычание, настолько удовлетворилась, что сделала это снова. Рычание… ой, оно где-то внутри отдалось ответным сладким спазмом. Слишком хорошо, чтобы быть правдой.
И целоваться трезвыми, лёжа — нельзя. Противозаконно.
Потому что оправданий нет, а сумасшедшее желание губами что-то доказать — есть.
И самое, почему-то, страшное — это прикосновение… языка к моему языку.
И тишина.
Можно себе представить, что всё замерло и перестало жить, в своём упорстве и в своей агонии достигнув пика. Отсчитало секунды, мучительно сладкие и терпкие, как красное вино. Дало мне распробовать этот момент, будучи в своём уме и трезвой памяти.
Сделать вдох.
Содрогнуться.