Люди подумают, что на дворе лето, вот и всё. Все ходят в этих сарафанах — и нормально. А мне нельзя.
Как будто С.А. вообще волнует, во что я одета! Мне кажется, он не обратит внимания, даже если я голая приду, у него же одни формулы на уме. А мама бесится, потому что он молодой совсем, только недавно универ окончил, а значит — обязан реагировать на мои голые коленки и совершать всякие там поползновения. А он не реагирует. Не то чтобы я была против… Но нет, он на меня смотрит как на… Хотела написать «как на пустое место», но вообще-то нет. Мы нормально общаемся, и даже не только про математику, он хороший парень. Просто я ему не интересна.
Но маме же не объяснишь. Я пытаюсь, как умею, а она сразу кричит, что я ей вру. Что у мужиков только одно на уме, да и у меня тоже, а ей лучше знать; что она меня насквозь видит, и чтобы я снимала немедленно этот сарафан с голой спиной.
Потому что вдруг я с голой спиной кому-то понравлюсь?! Можно подумать, в свитере и тёплых штанах я никому понравиться не могу… Вот с П. мы вообще зимой на остановке познакомились, на мне пуховик был, а я в нём как толстая гусеница — с головы до ног зелёная и поперёк себя шире. И ничего, разглядел как-то!
Но мы с ним в итоге не очень долго встречались. Так, погуляли за ручку, поцеловались пару раз, а больше ничего и не было. Но самое смешное, что мама этого совершенно не замечала, хотя я даже не скрывалась особо. Просто жила своей жизнью, а она — своей.
А когда замечать? С утра она уходит на работу, сидит там весь день, возвращается совершенно без сил — и сразу спать. Ладно, сначала ужинать — а потом спать. Но иногда и без ужина. В выходные у неё опять либо работа, либо подработка. Либо парикмахерская, маникюр, магазины и знакомая портниха, потому что дела делами, а выглядеть надо прилично, чтобы никто не подумал, что она устаёт и ей тяжело.
Так что в те несколько часов в неделю, которые мы проводим вместе, она изо всех сил пытается запихать в меня лошадиную дозу воспитания. Получается так себе. За пару часов она успевает повздыхать, как же я быстро выросла, поругать меня за оценки (Почему четвёрка? Надо, чтобы была пятёрка!), наорать из-за какой-нибудь ерунды, пожаловаться на жизнь и триста раз напомнить, что встречаться с мальчиками — это ужас и кошмар, даже не вздумай, если увижу, как ты с кем-то обжимаешься, — убью обоих.
Не убьёт, конечно, но по шее дать может, рука у неё тяжёлая. Не то чтобы мне это когда-то мешало…
Понятно, что это у неё личное: сама в восемнадцать лет замуж выскочила за первого встречного, да ещё и по залёту, а этот козёл ей изменял налево и направо, потом вообще бросил, а потом спился и помер. Туда ему и дорога.
Но с чего она взяла, что со мной обязательно должно случиться то же самое? Она меня полной дурой считает, или что? Чтоб в таком возрасте заводить ребёнка и выходить замуж — это надо совсем головой не думать, только гормонами.
Не хочу я никаких отношений, я учиться хочу. Как положено, шесть лет, а потом ординатура. А потом работа. И вот только тогда можно и про семью подумать, и только если человек хороший, а не тупица, как П., или зануда, как Б.
Правда, учёба мне теперь не светит.
Обидно — жуть.
Говорят, через год пересдать можно. Я, может, попробую. Осталось только как-то этот год прожить…
Глава 5. Всё тайное остаётся тайным
— Нам не стоит читать дальше. — Тимур захлопнул тетрадь так резко, что пальцы Людвига остались между страниц. И вытаскивать он их, похоже, не планировал. Наоборот, примеривался, как бы ловчее перехватить контроль над дневником.
— Почему? Мне любопытно. Там же наверняка потом что-нибудь интересное произойдёт.
— Что бы там ни произошло — нас это не касается.
— Это, — Людвиг указал на тетрадь, — оставили у нас на пороге.
— У меня на пороге, — машинально поправил Тимур.
— Хочешь сказать, что тебе можно читать, а мне нет?
— Хочу сказать, что никому нельзя. Я отдам тетрадку Ксюше — и всё.
Сейчас он ни капли не сомневался в своём решении.
Надо было сразу поступить правильно — когда только подобрал дневник и увидел записку. Например, спрятать тетрадь в шкаф, а потом написать Ксюше, чтобы заскочила на пару минут в гости и забрала. Или даже не прятать, ладно уж, показать Людвигу, но потом убрать в какой-нибудь файл или папку и, опять же, позвать Ксюшу.
А не сидеть бок о бок с Людвигом на диване, вчитываясь в неровные строчки, сталкиваясь лбами и спрашивая друг друга: «Ты всё? Можно переворачивать?»
Но любопытство Людвига было слишком заразительным. Казалось, его разорвёт на два десятка мелких неугомонных щенков, если содержимое дневника останется тайной. Он и сейчас беспокойно ёрзал, глядя на тетрадь, как Голлум на Кольцо Всевластия. Разве что про мою прелесть не шептал.
— Если бы её хотели отдать Ксюхе — отдали бы именно ей, а не бросали на коврик, — выдвинул Людвиг очередной аргумент.
— Может, не знали, где она живёт?
— То, что я не умею пользоваться современными телефонами, не значит, что я деградировал до полного идиота! Это же дневник её матери! Она что, собственный адрес не знает? Ксю говорила, что всю жизнь в одной и той же квартире прожила.
— Не факт, что дневник подбросила именно Надя. Это мог сделать кто угодно, знающий, что мы часто общаемся. Может, ему было по пути. Или этот человек боялся случайно столкнуться с Ксюшей. Или с Ольгой Степановной. Кто вообще в здравом уме захочет сталкиваться с Ольгой Степановной?
Тимур, например, совершенно точно не хотел.
Нет, Ксюшина бабушка была вежливой образованной женщиной, она не закатывала истерики (по крайней мере, в школе), не требовала невозможного и не наговаривала тонны голосовых о том, как надо правильно учить её внучку. Но рядом с ней Тимур всегда чувствовал себя немножко неполноценным и заторможенным, как Кай рядом со Снежной королевой. Или того хуже — как Эдмунд Певенси рядом с Джадис.
За малейшую оплошность — растрёпанные волосы, чернильное пятнышко на пальце, мимолётную запинку в разговоре — Ольга Степановна награждала его таким суровым взглядом, что хотелось немедленно провалиться в школьный подвал и не позорить звание учителя.
По словам Ксюши, Тимур её бабушке нравился, она его уважала и радовалась, что хоть кто-то нашёл подход к её непутёвой внучке. Скорее всего, так и было, только вот к тем, кто ей нравился, эта суровая женщина предъявляла вдвое больше требований, чем ко всем остальным, и соответствовать им было нелегко.
— Я уже почти хочу познакомиться с этой прекрасной дамой, — решил Людвиг.
— Не хочешь. Тебе не понравится.
— Я обаятельный.
— Ты когда-нибудь пытался обаять моток колючей проволоки? И вообще… Фу! Место! — Тимур едва успел переложить подальше тетрадь, которую друг уже почти перетянул к себе на колени.
— Вот это сейчас обидно было! — Людвиг демонстративно надулся. — Я тебе дрессированная собачка, что ли?
— Прости. Но дневник я тебе не отдам. Это не наше дело!
— Ты знаешь, что случилось дальше? — неожиданно спросил Людвиг.
На самом деле это был не вопрос, а утверждение. И утверждение отчасти верное.
— Кое-что знаю, кое о чём догадываюсь. — Тимур накрыл тетрадь ладонью. — Но запросто могу ошибаться, потому что… Ну, вдруг там написано ещё что-то важное, о чём я даже не подозреваю? Или, наоборот, вообще нет ничего особенного, только хаотичные мысли о платьях, оценках и домашних скандалах?
— Зачем столько лет хранить дневник, если в нём нет ничего, кроме платьев?
— Из ностальгии?
— А подбрасывать под дверь?
— Ну… — Тимур пожал плечами.
Доводы Людвига звучали вполне логично. Наверное, Тимур и сам в подобной ситуации размышлял бы точно так же.
Впрочем, он и размышлял. Ему тоже было любопытно, откуда вдруг всплыл старый дневник и кто (а главное — зачем!) оставил его под дверью. Только вот без спроса вчитываться в историю чужой семейной трагедии не хотелось. Тут со своей бы разобраться!
— Ладно, хватит увиливать. — Людвиг демонстративно поднялся с дивана, показывая, что не посягает на тетрадь и гораздо больше озабочен тем, чтобы убрать остатки торта в холодильник. — Давай начистоту: ты знаешь, кто Ксюхины родители и где они сейчас?
— Где сейчас — не знаю. Да и вообще про отца ничего не знаю. А про мать… Слушай, это не такая уж тайна. Она всю жизнь прожила в этом районе, окончила нашу школу, на курсы ходила вместе с Динкой, вон в тот киоск за хлебом бегала, вон с тех качелей однажды грохнулась и руку сломала. Она постоянно была на виду. Конечно, все знают, что случилось.
— Тогда, может, мне тоже стоит знать? — вкрадчиво спросил Людвиг.
И, наверное, действительно стоило. Хотя бы для того, чтобы не ляпнуть ненароком в разговоре какую-нибудь глупость. Только вот Тимур сомневался, что имеет право рассказывать.
— Спроси Ксюшу.
— Я пытался. Она не говорит.
— Тогда и я не скажу.
— Да какой смысл скрывать, если это не тайна?!
Тимур и сам не знал. Наверное, просто не хотел служить источником и передатчиком слухов. Просто не хотел — вот и всё. А своими глазами он видел не так уж и много. Ему в тот период было немножко не до посторонних девчонок с их семейными проблемами.
— Спроси у бабушек на лавочке, ты же обаятельный!
— И спрошу! — Людвиг выглянул в окно. — Правда, там нет никого. Холодновато уже для посиделок на лавочках, да и дождь опять собирается. О, кстати… Дай-ка тетрадку!
— Зачем? — напрягся Тимур. Резкий перескок темы с погоды на дневник выглядел подозрительно, хоть и вполне привычно для беспокойного оборотня, вечно думающего о нескольких вещах одновременно.
— Да не буду я его читать, расслабься. Понюхаю только. Нюхать-то можно? Ну быстрее, пока на улице все следы не смыло.
В итоге тетрадь практически вырвали из рук Тимура.
Сперва Людвиг нюхал её в человеческом облике, потом недовольно фыркнул, превратился в волка и обнюхал ещё раз, так старательно, словно пытался втянуть в себя не только запахи, но и все буквы со страниц. Выскочил на лестничную клетку, исследовал коврик и, почти вжавшись носом в ступеньки, метнулся вниз по лестнице. Тимур припустился следом, едва успев обуться.