Зато Ксюша, прислушавшись к её молчанию, уверенно прошептала: «Да». Тимур, правда, не был уверен, к какому из предположений относилось это «да». Возможно, ко всем сразу.
— Так, всё, мне надоело! — Ольга Степановна, кажется, разозлилась всерьёз. Или очень талантливо скрыла за злостью испуг. — Если вы сейчас же не оставите в покое Ксению и не ответите, кто вы такой, я вызываю полицию! Хотя нет, я в любом случае вызываю полицию!
— Не надо, вам же потом обидно будет, что не дослушали. Мы и так наконец-то переходим к пункту «в-третьих». Я же не обсчитался, это было «в-третьих»? Ну, когда мы на лестнице стояли. В общем, разрешите представиться, меня зовут Людвиг Майер. Людвиг Валентинович, если хотите. Кстати, «В.» в дневнике Нади — это Валентин.
Тимур опять не знал, смеяться или плакать.
И этот человек скрывается от правосудия! Да ему осталось только значок с собственным именем на грудь повесить и в таком виде на улицу выйти, или в интернет выложить фото с координатами.
Ксюша за спиной Людвига удивлённо распахнула глаза. Она явно не ожидала, что план «объяснить, как всё было на самом деле» включает и рассказ о внезапно обретённой родне.
Однако польза от неожиданного признания всё же была: Ольге Степановне, кажется, резко стало не до полиции.
— Доказательства? — строго спросила она.
— Знаете, у меня паспорта с собой нет, и никакого теста ДНК тоже никто не делал, но… — Людвиг ненадолго задумался. Настолько ненадолго, что сразу стало понятно: следующая фраза заготовлена давным-давно. — Усы, лапы и хвост — вот мои документы.
— Людвиг, нет! — рявкнул Тимур. Даже сам от себя не ожидал такого командного голоса.
— Людвиг — да! — фыркнул несносный оборотень, после чего встряхнулся, приземлился на четыре лапы и приветливо завилял хвостом.
— Извините, он не всегда такой придурок, — вздохнул Тимур.
— Кажется, мне нужны объяснения, — пробормотала Ольга Степановна.
— И валерьянка? —догадливо уточнила Ксюша.
— Да, пожалуй, тоже не помешает.
Дорогой дневник, часть 3
19 сентября 2008
Я не помню его лицо. Не помню его имя. Не помню, о чём мы разговаривали.
Перечитываю записи в дневнике, пытаюсь ухватить хотя бы ощущение реальности — и не могу. В голове каша, как будто всё, что было, произошло по пьяни или по накурке. Я никогда наркотики не пробовала, но, наверное, ощущения похожие. Я даже не уверена, что сейчас воспринимаю всё правильно. Что сейчас мир вокруг меня реален.
А если бы дневника не было — что тогда? Что бы я подумала? На кого бы я подумала?
Если я увижу этого человека на улице — узнаю ли я его? Или пройду мимо?
Ненавижу себя за привычку писать здесь инициалы вместо полных имён. Но я же писала для себя! Мне никогда бы не пришло в голову, что однажды я забуду, как эти инициалы расшифровываются.
Наверное, я должна быть в шоке.
Мне почему-то кажется, что сейчас я должна быть в шоке. Должна биться в истерике. Должна кричать: «Верните мою память!» Должна искать этого В., искать зацепки, куда-то двигаться.
А зачем?
Очевидно, я ему не нужна. И никогда не была нужна.
Ксюха не нужна ему тем более.
И вот я сижу — не в шоке, не в истерике, просто в прострации какой-то. И с ребёнком на руках.
Ну, фигурально выражаясь, на руках. На самом деле она заснула наконец-то, всё утро голосила. Может, потому я и не реву, что за меня ревёт она?
Ревёт, и ревёт, и ревёт.
Маме хорошо, она ушла на работу — и сидит там до вечера. Потом приходит — начинает орать. А когда она орёт — Ксюха тоже сразу орать начинает.
Мне кажется, это никогда не закончится.
Я так больше не могу.
25 сентября 2008
Я написала Д., спросила: «Помнишь день, когда ты прошлой осенью пришла в универ в синяках?» Она ответила: «Помню». Я спросила: «А помнишь человека, на которого ты накричала, когда выходила?»
Она ответила: «Ни на кого я не кричала».
Я сказала: «Это очень важно. Мне надо его найти»
Она долго что-то печатала. Я уже думала, что сейчас напишет имя, адрес и всё остальное. Но она ответила только: «Тебе показалось».
Вот и всё.
Я, наверное, могла бы прийти к ней с этим дневником, показать первые страницы, объяснить, почему мне так важно его найти. Но… Я боюсь.
А вдруг мне правда показалось?
Вдруг ничего этого не было?
Вдруг я написала это… просто так?
Не знаю, как объяснить. Я же не помню. Я вижу только записи, сделанные моим почерком, но не помню, как и зачем я всё это писала. Может, это вообще не дневник? Может, я книгу написать хотела? Может, Д. решит, что я сошла с ума?
Может, я правда сошла с ума?!
19 декабря 2008
Почему она всё время орёт? Разве дети всегда так себя ведут?
По всем медицинским показателям она совершенно здорова. Нормально развивается, нормально на всё реагирует, нормально себя ведёт в поликлинике и во дворе. Посмотреть со стороны — идеальный ребёнок. Но как только я пытаюсь найти хоть пару минут на себя, чтобы просто сесть и отдохнуть — она сразу начинает орать.
Чего она от меня хочет? Чтобы я постоянно рядом с ней была?
А меня кто-нибудь спросит, чего я хочу? Уж ребёнка-то я точно не хотела! Мне хотелось учиться, а я сижу дома с этой мелкой козявкой, которая только и умеет, что выводить меня из себя.
Мне до сих пор кажется, что это какая-то дурацкая шутка! Или реалити-шоу. Типа: «А давайте подсунем случайной девице ребёнка, убедим, что это её, и посмотрим, что будет дальше».
Только вот я знаю, что это мой ребёнок. Я помню беременность. Помню, как рожала. Помню, что была счастлива, несмотря на то, что мать вечно орала и истерила. А она кричала, что я сама виновата, дурная малолетка, и что она меня предупреждала, и что мы все умрём с голоду.
Почему-то меня это совсем не пугало. Как будто я знала, что это ерунда и всё закончится хорошо.
А потом у меня в голове что-то поломалось, и я не понимаю, что. Словно я вдруг проснулась. Но нормальные люди просыпаются из кошмара в реальность, а я из дурацкого, но приятного сна проснулась в кошмар.
Господи, она опять орёт! Да сколько можно?!
2 февраля 2009
Я постоянно хочу спать.
Даже не спать, а… выключиться из мира. Чтобы меня больше не было. И пусть дальше всё идёт как идёт.
От меня всё равно одни проблемы.
Я устала.
Я так больше не могу.
20 февраля 2009
Мать нашла вторую работу, и теперь я виновата ещё и в том, что она стала больше уставать.
Как будто я её об этом просила!
Ну да, денег не хватало… Но лучше бы я пошла работать, а она сидела с Ксюхой.
Хотя кто меня возьмёт, дурынду без образования? И куда?
Не знаю.
Я уже, кажется, куда угодно готова идти, лишь бы подальше от дома.
Но в итоге я здесь заперта, как в долбаной тюрьме, а ночами эта мелкая опять орёт, а мать орёт на меня, чтобы я её заткнула и дала поспать.
И как я должна её заткнуть? Задушить?
Она же не телевизор, у неё звук одной кнопкой не выключается.
19 марта 2009
Я больше не могу.
Я больше не могу.
Я больше не могу.
2 июня 2009
Я её ненавижу.
Должна любить, но ненавижу.
Просыпаюсь среди ночи от очередного вопля и думаю, что больше не выдержу. Что я сейчас возьму подушку, положу сверху, надавлю… и она наконец-то заткнётся.
Пожалуйста, пусть она хоть ненадолго заткнётся.
8 июня 2009
Мне кажется, я схожу с ума.
Или давным-давно сошла.
Или я умерла, и это мой личный ад.
Пусть это закончится. Пожалуйста, пусть всё закончится.
23 июня 2009
Я так больше не могу…
Глава 15. Глубина воздействия
Продолжение беседы вышло тяжёлым, не смешным, но неожиданно спокойным.
К удивлению Тимура, Ольга Степановна при виде волка не стала орать, креститься или пытаться забить его табуреткой.
Нет, она, конечно, вздрогнула, обнаружив здоровенного хищника на собственной кухне, но исключительно от неожиданности, и немедленно потребовала превратиться обратно, пока еда не провоняла псиной, а кое-чей хаотично виляющий хвост не смахнул со стола чашки.
А ещё она готова была слушать.
За годы их знакомства Тимур привык, что Ксюшина бабушка предпочитает говорить, причём довольно категорично. Она всегда точно знала, как надо поступать, и категорически отвергала чужое мнение, если оно противоречило её собственному. Поэтому Ольга Степановна, которая спрашивает и уточняет, выглядела непривычно. Сильнее всех удивилась, пожалуй, её внучка — и ошарашенно промолчала почти весь разговор. И только Людвигу всё было нипочём.
Он действительно рассказал ей правду.
Почти всю.
В общих чертах.
Про двенадцать трупов в этом рассказе ничего не было, Людвиг вообще очень умело лавировал в потоках информации: ни слова про стройку, подвалы, Диану. Пара фраз про детство в Германии, про то, что жил не с отцом, а с бабушкой, и съехал в отдельную квартиру, как только смог за неё платить. Немножко про дружбу с Тимуром, про случайное знакомство с Ксюшей, про обнаруженный на пороге дневник, который они читали вслух, офигевая от открывшейся информации…
Ольга Степановна выслушала, покивала, устало потёрла глаза, а потом предложила Ксюше прочитать последние записи в дневнике. Даже из кухни ради этого вышла, проявив невиданную чуткость.
А может, чуткость была вовсе ни при чём, и ей просто хотелось побыть одной. Или тяжело было снова окунаться в события прошлого.
Впрочем, все они завязли в этих событиях, как глупые туристы в болоте. Причём Ксюша постоянно порывалась сделать вид, что никакого болота нет и всё в порядке, а сам Тимур устал настолько, что хотел просто сесть на ближайшую кочку — а там всё пусть идёт как идёт, можно даже ко дну.
И только Людвиг уверенно пёр вперёд по почти незаметной, одному ему видимой тропе. Под конец пути Тимуру начало казаться, что никакой тропы вовсе нет, просто местный водяной сговорился с лешим и теперь они сообща пытаются вытурить из своих владений гиперактивного оборотня, и если для этого нужна дорога — значит, будет ему дорога, указатели и банка варенья в придачу.