— Можно подумать, другим нравится разбирать то, что ты пишешь.
Тимура (да и не только его) всегда удивляло, что человек, который может начертить сигиллу от руки без линейки и транспортира и помнит уйму заклинаний на латыни, древнегреческом и прочих мёртвых языках, в обычной жизни пишет без знаков препинания, с дичайшими ошибками и как курица лапой. Причём пьяная курица левой лапой.
И это даже на происхождение свалить не получалось: Людвиг сам признавал, что по-немецки он пишет ещё безграмотнее, чем по-русски.
Ответное сообщение пришло быстро и оказалось коротким и ёмким: «Будь осторожен. Он убийца». Послание было явно адресовано Тимуру, но выглядело как ответ Людвигу. Потому что…
Тимур швырнул телефон на диван и обернулся к другу.
Сглотнул слюну, ставшую вдруг густой и горькой.
Крепко зажмурился.
И сказал. Впервые позволил себе произнести вслух:
— Я убийца. Я убил двенадцать человек.
— Ты нечаянно. — Голос Людвига звучал мягко, успокаивающе. Он словно не заметил резкой смены темы и не удивился ей. Возможно, он давно ждал, когда Тимура наконец-то прорвёт.
И вот — дождался.
— Нечаянно! По глупости! По ошибке! Какая разница? Всех этих людей… никого из них больше нет. И папы больше нет… Потому что я…
— Это было давно.
— Это было! Неважно, когда. Я это сделал! Я, своими руками… — Тимур распахнул глаза — для того, чтобы увидеть, как комната уплывает куда-то вбок. Против часовой стрелки.
Почему-то это казалось важным. Как будто если комната кружится по часовой стрелке, то это ещё нормально, а вот если против — то совсем трындец.
— Тима, Тима, дыши! У тебя сейчас опять температура поднимется. — Людвиг обхватил его за плечи, удержал от падения. В который уже раз за день?
— Да плевать на температуру! — Тимур попытался отстраниться, отступить к дивану, но понял, что не знает, в какой стороне диван. Так и остался стоять (скорее, висеть) в чужих руках.
— Не плевать. Я за тебя волнуюсь. Ксюха волнуется. Динка волнуется.
Людвиг сам подтолкнул его в нужном направлении, аккуратно усадил, подпёр подушками и плюхнулся рядом, как некая стабильная точка в этом вращающемся мире. Маяк посреди штормового моря. Тимур кое-как, почти вслепую, нащупал краешек его футболки (вообще-то — своей собственной футболки) и зажал в кулаке. На всякий случай. Чтобы не потерять и не потеряться. Чтобы не оставаться снова одному.
— Она ушла. Даже крокодила забрала.
— И что?
— Я его подарил. Давно, на какую-то годовщину. Знаешь, типа пять лет с первого свидания, семь лет с первого поцелуя. Она никогда не запоминала такие даты, а я помнил. Делал ей подарки, она удивлялась. Вроде как радовалась. Потом, когда у нас окончательно всё разладилось, она действительно спала отдельно. С крокодилом. Как будто даже крокодил лучше меня.
— И давно у вас… так?
— Пару лет, наверное.
— Давно бы уже разъехались нормально, нашли себе кого-нибудь ещё.
— Как-то не сложилось.
Или не попытались сложить.
Им обоим было привычно и удобно жить вместе: Диане — не искать квартиру, Тимуру — не киснуть в одиночестве. Им обоим хотелось иметь дом, или хотя бы ощущение дома. Место, куда можно возвращаться. Место, где ты нужен, где тебя ждут. Даже если у вас раздельные кровати.
— Кажется, я много пропустил. — Людвиг то ли вздохнул, то ли зевнул и растёкся по дивану сонной кляксой, вжав Тимура в самый угол.
— Да, немало.
— Расскажешь?
— Попозже.
Сейчас не хотелось ни рассказывать, ни даже думать. Только сидеть, откинувшись на спинку дивана, и наблюдать за потолком. Тот, к счастью, уже почти не кружился, да и волны истерики внутри понемногу успокаивались. Не до абсолютного штиля, конечно, но после полноценного шторма шестибалльное волнение уже не казалось катастрофой.
Телефон выплюнул очередное сообщение: Марина Александровна спрашивала, открыл ли Тимур больничный и до какого числа.
— Выключи его, — проворчал Людвиг, когда Тимур начал набирать ответ.
— Это по работе.
— Ты можешь хоть немножко думать о себе, а не о работе?
— Когда я думаю о себе, у меня температура поднимается.
— Тогда обо мне подумай. Или о Ксюшке. Кстати, хотел спросить…
Дверной звонок — длинный, настойчивый — почти заглушил последнее слово. Сердце тревожно ёкнуло. Лимит незваных гостей на сегодня был совершенно точно исчерпан, и Тимур боялся даже представить, кого ещё могло принести. Вариантов, как назло, было множество: от Фёдора (хотя нет, он бы предупредил) до делегации фанаток с цветами и воздушными шариками.
— Я открывать не пойду, — решил Людвиг, натягивая на себя угол пледа, как будто пытался под ним спрятаться. — В прошлый раз открыл — а там Динка. Ну её.
— А я болею. — Конечно, Тимур был вполне в состоянии выйти в коридор, но подниматься с нагретого места совершенно не хотелось, а с Людвига сталось бы немедленно занять весь диван целиком.
— Отлично. Значит, будем считать, что никого нет дома.
— А вдруг что-то случилось?
— Если бы что-то случилось, позвонили бы ещё раз. Или постучали. Или поорали.
Звонок действительно не повторился, да и на лестничной клетке было тихо. Значит, точно не фанатки, те галдели бы на весь дом.
А вот если кто-то узнал, что в квартире прячется Людвиг, и затаился, поджидая его на выходе… Диана, например, запросто могла настучать кому-то из родни… Или они сами, по запаху…
— Может, просто хулиганы балуются? Ну, как мы в детстве: позвонили и сбежали? — с надеждой предположил Тимур.
— А они у вас часто так развлекаются?
— Никогда.
— Слабаки! Ладно, так уж и быть, открою.
— Стой! — Тимур вскочил с дивана, не дожидаясь, пока Людвиг перейдёт от слов к делу . — Сиди здесь. Не надо, чтоб тебя лишний раз видели.
— Все, кому особенно не надо, меня уже увидели. Ладно, давай сам. Только не свались по пути.
— Не дождёшься!
Голова даже кружиться перестала, словно почувствовала важность момента. Тимур вполне бодро добрался до двери, на всякий случай пригладил растрепавшиеся волосы и решительно выглянул наружу.
На площадке никого не было.
Ни фанаток, ни соседей, ни Фёдора — вообще никого.
Только на придверном коврике лежала тетрадка — самая обычная, школьная, на сорок восемь листов. Причём часть из них, судя по толщине, были выдраны.
Поперёк обложки, над смешными пушистыми котятами, шла размашистая маркерная надпись «Дневник». Чуть ниже, обычной ручкой, крупным ученическим почерком было добавлено: «Фроловой Надежды».
Из тетрадки торчал лист бумаги — обычной офисной бумаги — на котором уже совсем другим почерком, мелким и резким, было написано: «Передайте Ксюше, пожалуйста».
— Этого только не хватало, — пробормотал Тимур и на всякий случай прислонился к косяку.
Дорогой дневник, часть 1
7 июня 2007 года
Сегодня опять поругалась с мамой. Из-за экзаменов, конечно.
Да, я завалила химию. Не то чтобы совсем завалила, нормальные баллы, на четвёрку тянут, но никакого бюджета мне теперь не светит. Особенно в медицинском. Ну и мама, конечно, сразу начала орать, что зачем она только деньги платила за курсы, если я всё равно дура, надо было меня после девятого класса в техникум отправлять. Всё как обычно, короче.
Нет бы пожалеть. Мне вообще-то тоже обидно. И я правда готовилась, и учила, и старалась, и всю ночь перед этим долбаным экзаменом не спала. Если бы спала — может, лучше бы написала. Но мне накануне тысячу раз повторили, что от этого экзамена зависит моя жизнь, судьба и карьера, и поэтому мозг решил, что мы не должны спать, мы должны повторять формулы и всякие там валентности. В итоге на экзамене я перепутала всё, что могла. Идиотка!
Вот И., например, пришла спокойная, как удав, быстрее всех написала и убежала. А сейчас у неё девяносто шесть баллов, она уже похвасталась. А у Д. вообще сто. Как они это делают, а? У меня ни по одному предмету столько нет, даже по математике. Хотя с математикой у меня тоже всё хорошо только из-за репетитора. С.А. умеет понятно объяснять, не то что наша школьная грымза. У той на всё один ответ: «Читайте учебник, там всё написано!»
Ага, как же, написано! То ошибки, то опечатки, то страницы перепутаны!
Может, мне надо было на какой-нибудь филфак идти, раз я даже в учебниках ошибки замечаю? Хотя тогда мама бы мне вообще весь мозг выела через уши чайной ложечкой, потому что с таким образованием денег не заработаешь. А ей обязательно надо, чтобы специальность была прибыльная и престижная. Она и на медицину-то согласилась только тогда, когда я триста раз объяснила, что хочу работать не терапевтом в поликлинике, а хирургом — и в больнице. Да и тогда она мне что велела? Идти в стоматологи, потому что у них большие зарплаты и всегда есть работа!
В стоматологи я не хочу, я их боюсь.
Хотя теперь-то что? Только мечтать и осталось, всё равно никуда на бюджет не пройду. Так что можно просто сразу идти в дворники, для этого даже учиться не надо. Или в продавцы, картошкой торговать. Или…
А вообще, если серьёзно, было бы неплохо найти какую-нибудь подработку и съехать наконец из дома.
Или поступить не в наш универ, а в московский, например. И тоже съехать из дома, но в общежитие. Мама, конечно, будет против, но это нормально, она всегда против всего, что мне нравится. Её послушать, так всё, что может приносить радость, — плохо.
Яркие платья — плохо. Но штаны, особенно если в обтяжку — тоже плохо. Шорты — просто ужас, лучше уж платья. Только не яркие. И не короткие. В паранджу завернись и так ходи.
А ещё лучше — не ходи никуда, потому что гулять тоже плохо. Только в школу. И в магазин. И за квартиру заплатить. И к соседке цветы полить, а то она в отпуск уехала. И на курсы, конечно, тоже надо. И к репетитору — только не в юбке. И не в шортах. И не в сарафане в цветочек, потому что у него спина открытая, вдруг люди что-то не то подумают!