а если и произошло, то только очень хорошее.
И Андреев понял — Валя простила. Но этого теперь показалось мало. Ему нужно было большего — Валиной любви. Любви, которая сберегала его на фронте, в бескрайних заснеженных полях, любви, ради которой он приехал. А она была. Валина любовь была. По крайней мере, полгода назад. Тогда она предстала перед ним доброй, доверчивой, ласковой. Так почему же та самая любовь сейчас прячется, не верит Андрееву. Почему женщина, хранящая ее, из-за снисходительности к постороннему человеку, а не ради встречи, оставляет его ночевать у себя? Почему?
Потому, что Валя потеряла веру в него, Андреева, любимого человека.
— Вы, Андреев, потушите свет, а то всякая мошкара налетит, — тоном хозяйки сказала Валя, скрываясь за ширмой.
Андреев исполнил распоряжение и, не раздеваясь, лег. Закрыв глаза, он почувствовал, что куда-то проваливается.
— Андреев, вы не спите? — спросила она.
— Нет, а что? — приподнялся на локте Андреев.
— Я хотела поделиться с вами новостью. У меня с Колей началась переписка, а вчера получила телеграмму — скоро, может быть, даже завтра будет дома. Оказывается, вы были правы. Николай воюет в армии. Мне почему-то все время кажется, что вы чуть ли не рядом воюете. Он сейчас начальник боепитания батареи. Орден получил. Может быть, вы слышали фамилию? Тупикин. Андреев? — позвала озабоченно Валя. — Почему вы молчите? Вы же не спите… Вы помните наш разговор о нем в ту ночь?..
Андреев молча встал и пошел к вешалке…
На улице было прохладно. Весенний воздух свежей струей спешил влиться — в легкие каждого, кто хотел жить. Бессчетное множество блестящих звезд осыпало черное, как плодородный чернозем, небо.
Андреев шел к Николаю. Дума в голове была одна. Уехать, уехать сегодня же.
Раньше, обычно после второй рюмки водки, у него начиналось головокружение, а теперь он пил четвертую, и голова оставалась по-прежнему светлой, глаза глядели строго и трезво, он не улыбался каждому пустяку.
Когда в комнате смешался солнечный, пока еще бледный, свет с электрическим, Андреев попрощался с Николаем и, взяв на этот раз неимоверно тяжелый чемодан, пошел на станцию.
…Тупикин выбрасывал из чемодана все новые и новые платья и. туфли. Шелка, крепы, легко шурша, растекались, словно вода, по недавно вымытому полу. Туфли громко стучали о доски.
Валя, опираясь на костыль, безучастными глазами глядела на голубые, розовые, ярко-зеленые куски материи и красные жилистые руки мужа. Когда чемодан оказался пустым, Николай вскочил и, сжав кулаки, подбежал к жене.
— Одевай все. Будь еще привлекательнее. Нравься офицерам. Молчишь.
Его немолодое, но еще свежее лицо, налитое кровью, покрывали белые пятна. Глаза озверело глядели на костыль.
— Обрадовалась, что муж погиб, — кричал Николай. — Дура! Я не погиб, я живой. Ты видишь, живой и невредимый, а ты, — он презрительно сощурил глаза, — а ты калека и проститутка… Мне рассказали, как ты вела себя здесь. Днем один, вечером другой…
Вале показалось, что ее кто-то бьет по лицу. Она отшатнулась.
— Не смей! — крикнула Валя, защищая лицо рукой. — Ты не имеешь никакого права меня оскорблять. Хам. Уйди отсюда. Уйди сейчас же. Я тебя ненавижу. Теперь я тебя до конца поняла. Ты любил не меня, а вот эти тряпки. Ты и меня избрал только потому, что я в тот вечер охраняла банковские деньги. Я до сих пор никому ничего не говорила о том, что ты бежал, захватив с собой семь тысяч казенных денег. В отряде думают, что эту сумму мы потеряли, когда уходили от карателей. Но я-то знаю…
— Врешь, врешь! — зарычал Тупикин, приближаясь к ней.
— Я позову сейчас соседей.
— Соседей?! — вскипел Николай. — Тебе понадобились соседи, а когда ты тут принимала офицеров, соседи были ни при чем. Нет, — злорадствовал Тупикин, засовывая руки в карманы галифе, — так просто я не покину этот дом. Я по крайней мере буду доволен теперь тем, что набью тебе морду.
Валя отступила к столу и, схватив тяжелую бронзовую чернильницу, тихо сказала:
— Уйди. Честью прошу, уйди.
Николай попятился, но тут же, овладев собой, уже более спокойно произнес:
— Ну, хорошо, я, конечно, уйду. Было. бы бессмысленно после всего оставаться здесь, но давай поговорим на прощанье.
— Мне не о чем говорить с тобой.
Но Николай, не обращая на нее внимания, сел на порожний чемодан.
— Мне больно, Валя, — сказал он тихо. — Я ведь тебя любил. Я там на фронте жил только для тебя. А ты… Ты не смогла оценить меня. — Николай нагнул лысеющую голову и, немного помолчав, так же тихо продолжал: — Все это, что я привез… Ты не знаешь, как оно мне досталось. Дорого, очень дорого. Порой я рисковал отдать богу душу, но все-таки брал, не брал, а честнее — воровал. Для кого? Для тебя. А ты… Ну, что ты? Женщина, которая потеряла все на свете.
— А именно? — спросила Валя, ставя чернильницу на место.
— Мужа, совесть и честь…
— Честь, — усмехнулась Валя, — не понимаю, как может говорить о чести человек, который не имеет представления о ней. Мне это напоминает Пушкина. Может, помнишь, художник и сапожник?
— Нет, не помню. И ты, пожалуйста, сейчас не говори всяких глупостей, не раздражай меня. — Николай встал. — Очень жаль, что меня не свела судьба с этим молодчиком. Уж кому-кому, а ему, наверное бы, досталось. — Он остановился против Вали: — А ты по-прежнему хороша, костыли тебя немного портят. — Тупикин опустился на кучу привезенного шелка. — Ах, Валька, Валька, какая же ты дура… Деньги, тряпки — все это для тебя, ради тебя.
Гордеева увидела, как его большие рыжие ресницы часто захлопали и губы начали вытягиваться. Тупикин рукавом смахнул слезу.
Вдруг он вскочил и, подбежав к Вале, сильно обнял ее.
— Валя, Валенька. — Горячие губы обожгли ее лицо. — Валентина, милая, зачем, зачем все это? — шептал Тупикин. — Лучше бы написала сразу, легче, ей-богу, легче. Куда ты теперь годна с этими палками?
Валя одной рукой слабо обнимала шею мужа.
— Коля, ты не расстраивайся за меня. Я проживу. А что у нас с тобой так получилось — значит, судьба…
— Судьба? — откинул устало голову Тупикин. — Судьба, говоришь? Нет, врешь. Почему другие годами ждут?
— Потому что верят и любят, — равнодушно ответила Валя.
—. А ты, выходит, не верила. Думала — подох. А я назло тебе жив. И буду жить. Но не с тобой. Я найду себе достойную пару, а ты, ты меня извини, оставайся здесь и живи, как тебе хочется.
Он аккуратно сложил все вещи в чемодан и, одевшись, подошел к столу.
— Фото свое возьму. Не хочу, чтобы ты глядела на мою физиономию.
— Конечно, возьми, — согласилась Валя. — Она мне не нужна.
— Скоро вы нагостились, Андреев, — встретил сошедшего с попутной машины офицера начальник штаба Абакумов.
— Здравствуйте, товарищ подполковник, — сказал Андреев, приятно удивленный второй звездочкой на погонах Абакумова, и, чтобы не дожидаться вопросов, быстро заговорил: — Да скоро. Нет охоты отдыхать, когда такие дела затеваются.
— Какие дела? — спросил Абакумов.
— Наступать скоро будем.
— Это одно, — согласился подполковник, — Орденом вас наградили… Как, довольны?
— Так точно, доволен.
Они ушли к штабу полка.
— Андреев, а как у вас с той девушкой? — спросил Абакумов, останавливаясь перед дверью.
• — Плохо, — честно признался Андреев. — Она меня выгнала.
— Может, после войны все-таки сойдетесь, — сочувственно произнес подполковник. И, помолчав, добавил: — А у нас несчастье. Вчера похоронили Сковороду…
— Ваню? Как же…
— Ходили на операцию и его принесли.
Они вошли к командиру полка.
— Разрешите доложить, товарищ полковник?
— Доложите, — разрешил, обрадованный возвращением молодого офицера, командир полка.
— Старший лейтенант Андреев — прибыл из отпуска.
— Очень рад. Садитесь, Андреев.
Немного помолчали. Оглядели друг друга, улыбнулись одновременно.
— Вот, Федор Николаевич, а мы думали, кого послать. На ловца и зверь бежит. Верно?
— Безусловно, — согласился начальник штаба.
— Сегодня, Андреев, вами я больше чем доволен. Вы прибыли очень кстати. Я всегда верил в вас. Но это дело добровольное. — Лицо полковника вдруг утратило признаки веселости. Небольшие с проседью усы слегка зашевелились, дуги бровей сомкнулись, глаза глядели в настороженное лицо старшего лейтенанта.
Абакумов кивнул полковнику, и тот торопливо открыл сейф.
— Орден ваш… Чуть не забыл… — Он встал и, протянув Андрееву коробочку, тише обычного сказал. — От души поздравляю…
Абакумов, привинтив новую награду на китель, погладил рукой плечо Андреева.
Растроганный офицер сначала ни с того ни с сего начал кланяться и говорить «спасибо», но скоро, овладев собой, отчеканил:
— Служу Советскому Союзу!
— Да, — после недолгой паузы раздумчиво произнес полковник, — мне, Андреев, трудно расставаться с вами, но я еще раз повторяю, что операция, которую я вам сейчас предложу, — дело добровольное. Скажите, Андреев, вы готовы. выполнить любой приказ командования?
Андреев не ответил. Ему было совершенно ясно, что задание, которое предстоит выполнить, трудное и очевидно (при одной мысли вздрогнул) требующее огромной цены, иноче полковник не говорил бы в таком тоне.
— Может быть, вы подумаете? — спросил Абакумов.
— ДО, это лучше, — подтвердил полковник. — Идите, а к десяти дайте ответ.
Андреев не шевельнулся.
— Вы слышали, Андреев?
— До, я все слышал. Один вопрос. Это та операция, откуда не вернулся лейтенант. Сковорода?
Полковник медленно опустил голову.
— Я готов, — вытянулся Андреев.
…Далеко позади остался передний край. Они уже давно миновали первый эшелон немцев. Казалось, что у сегодняшней ночи не будет конца. Мелкий, колючий, как патефонные иголки, дождь бил прямо в лицо. Ему тоже, козалось, не будет конца. От сплошной черноты мокрой ночи с каждым движением вперед но душе откладывалось какое-то неприятное ощущение. Чего-то пройденного, но, кок думалось людям, не совсем удачного прошлого, а может быть, так себя чувствовал только Андреев. Он приостановился на мгновение и повернулся к ползшему за ним Мамаеву.