Обряд инвеституры символически передавал довольно сложную идею: он представлял не только императорскую власть, выступавшую в данном случае источником всякого законного правления в пределах империи, но и право князя-избирателя соучаствовать в этой власти. Преклоняя колено перед величием императора, произнося клятву верности и получая титул князя, члена империи и удельного правителя, вассал также был сопричастен священной легитимности Рейха. В каждом отдельном акте pars pro toto отражалась вся иерархия империи — в этот момент особенно сильно ощущалась принципиальная разница между князем-выборщиком и простым князем, тождественная той, которая отличала князя от некнязя (то есть того, кому лен был вручен перед Имперским надворным советом, а не лично императором). Таким образом, обряд инвеституры обнаруживает двусторонний характер имперской власти. Преподнося императору и империи свои вотчинные знамена и затем получая их назад, вассалы демонстрировали признание единой власти, из которой, в свою очередь, для них как для участников целого проистекала их собственная власть.
Значение этих обрядов становится особенно понятно на примерах изменений имперской титулатуры: например, в 1495 году, в момент обретения Вюртембергом статуса герцогства, или в 1548 году, когда Мориц Саксонский (1541–1553 [167]) получает курфюршеский сан, отнятый у его двоюродного брата, или в 1623 году, когда Максимилиану Баварскому (1597–1651) жалуется достоинство пфальцского курфюрста. Такие изменения титулатуры требовали много большей, чем обыкновенно, церемониальной щепетильности; по сути, их едва ли можно было легитимно осуществить, не прибегая к помощи обряда. Поэтому весьма важно было то, как много сеньоров принимает участие в торжественных церемониях, ведь личное присутствие каждого участника публичной церемонии означало одобрение принятого решения.
Как же изменялась ситуация в начале Нового времени? [168] Обряд инвеституры, украшенный знаменами на манер рыцарского турнира, постепенно в течение XVI века приходил в упадок. Последний раз он проводился в 1566 году при Максимилиане II (1564–1576) по случаю наделения леном Августа Саксонского (1553–1586) и великого магистра Тевтонского ордена. Действие все больше переносилось из имперских городов ко двору императора, который в результате становился центром всей феодальной системы империи. Это совпадало с общей тенденцией, при которой центр императорской жизни все больше перемещался из империи в наследственное владение, император реже лично появлялся на сеймах и посещал имперские города только в связи с выборами или коронацией. В результате князья-избиратели, за исключением нескольких показательных примеров, тоже не стремились лично участвовать в церемониях вручения лена или посылать высокопоставленных имперских чиновников для своего представительства. Только заместитель имперского канцлера, представлявший архиепископа Майнца, сохранял постоянное представительство. Уже при Фердинанде I (1558–1564) некоторые церемониальные роли были переданы высокопоставленным представителям двора; императорские инсигнии находились не при дворе императора, а в Нюрнберге; императорское облачение было заменено испанским придворным платьем, и зрителями церемонии были придворные, а не жители имперских городов. Это усиливало символическое значение императора, он становился единственным режиссером действия, но в ответ вассальные князья — и, возможно, это было наиболее важным изменением — больше не стремились лично являться ко двору императора и присылали своих представителей.
В течение XVII века ход церемонии записывается и закрепляется как юридическая норма. Регламент Имперского надворного совета, высшего имперского феодального суда, в 1654 году регулировал все — от порядка подачи прошения на продление поместного владения и предоставления по требованию необходимых сведений до составления поместных книг и учета многочисленных пошлин и штрафов. С 1652 года записи о персональных актах стали вноситься не только в поместный реестр, но и в церемониальный журнал венского двора. Избирательные капитуляции не позволяли императору отказывать в инвеституре без достаточных оснований (прецедент имел место в 1612 году).
Удивительно, что, несмотря на это, никто не ставил под сомнение необходимость церемонии, и ее так и не вытеснил письменный документ. Одной жалованной грамоты было недостаточно. На протяжении всего раннего Нового времени сохранялся принцип, согласно которому всякий раз при смене одного из правителей, будь то император или его вассал, возникала необходимость в новом обряде инвеституры, то есть в течение года и одного дня вассал должен был попросить об инвеституре, прибыть ко двору императора и пройти описанный выше обряд. Если он не делал этого лично, то должен был прислать высокопоставленного представителя и принести особые извинения за свое отсутствие. Император строго требовал этих извинений, потому что они напоминали о прямой обязанности каждого вассального князя преклонять колено в присутствии императора.
Еще в Средние века княжеское право на владение поместьем de facto стало превращаться в наследственное, так что император не мог без веской причины отказать в очередной инвеституре. Однако это обстоятельство никак не умаляло необходимости повторять этот обряд всякий раз со смертью феодального сеньора или вассала и тем самым возрождать отношения личной преданности. Никто даже не пытался ставить это под сомнение. Пока местный князь не был должным образом облечен полномочиями, его владение было нелегитимным. Поэтому император мог использовать отсрочку в проведении инвеституры как средство для оказания политического давления; например, так поступали Карл V (1519–1556) в отношении Эрнестинской династии саксонских князей и Фердинанд III (1637–1657) после Тридцатилетней войны в деле со шведской инвеститурой Западной Померании. В свою очередь, князья, чрезвычайно пышно обставлявшие присутствие своих делегатов во время церемонии, стремились демонстративно подчеркнуть свой статус и превзойти в этом других князей, тем самым превращая все действие в место многочисленных церемониальных конфликтов.
Обряд инвеституры впервые оказался в кризисном положении в 1740 году, и это было явным признаком структурного кризиса империи, вызванного слабостью представителя дома Виттельсбахов, императора Карла VII (1742–1745) [Noël 1968: 116f.; Stollberg-Rilinger 2009] [169]Король Пруссии Фридрих II (1740–1786) отдал свой голос на выборах императора 1742 года в обмен на право посылать делегата без извинений и коленопреклонения. В результате этого в среде имперских князей возникает практика отказов. Князья-избиратели, в частности из Саксонии и Ганновера, носившие, как Фридрих Великий, королевский титул и владевшие территориями за пределами империи, уже давно считали практику коленопреклонения перед императором при получении имперского лена плохо согласующейся в рамках международного права со статусом суверена. Этот обряд постоянно демонстрировал всему миру, что, несмотря на титул суверенного монарха, они вместе с частью своих владений оставались подданными империи. По этой причине «венценосные особы» стали требовать специального церемониального положения, чтобы избежать невыгодного сравнения с другими европейскими монархами. Со своей стороны, сохранившие влияние имперские князья не щадили сил, защищая во всех церемониальных вопросах положение равенства с другими суверенами, регулируемое международным правом и дарованное им по Вестфальскому договору. Поэтому в вопросе преклонения колена во время обряда инвеституры они ни в коем случае не могли допустить унизительного неравенства в сравнении с «венценосными особами». Поскольку никто не позволял другому добиться церемониального преимущества, оберегая принцип равноправия суверенов, обряд инвеституры почти полностью исчез, несмотря на десятилетние напряженные дипломатические усилия императорского двора. В итоге император попал в собственную западню: теперь он не имел возможности пускать в ход угрозы, которыми действовал прежде. Чем настойчивей пытался он устроить демонстрацию своего и имперского величия, тем очевиднее становилась его неспособность добиться этого силой. Из триумфа имперской мощи обряд инвеституры превратился в проявление императорского бессилия. Наконец в 1788 году Иосиф II (1765–1790) без единого слова оставил всякие попытки требовать проведения имевшихся инвеститур. В этот момент, по выражению современника, de facto распались «узы, оберегавшие имперский порядок и соединявшие ее [империи] голову с членами» [Reuß 1788–1789: 22, 321].
Второй пример продолжительного функционирования обряда в империи будет короче [Härter 2011]. Имперские сеймы раннего Нового времени тоже символизируют единство империи, хоть и иначе, чем инвеститура. Пока император принимал в них личное участие, и даже в тех многих случаях, когда он этого не делал, они сохраняли древние церемониальные черты судебных собраний; также их вид во многом был сформирован под влиянием церемониальных правил Золотой буллы. Разумеется, имперские сеймы не могут считаться обрядовым действием в чистом виде, то есть в смысле достижения ожидаемых результатов путем исполнения традиционных символических действий; они представляли намного более свободную процедуру принятия политических решений, которые (по крайней мере, в этом заключался их смысл) были обязательны для всех. Но имперские сеймы не всегда одинаково хорошо исполняли это требование. Они были больше чем просто механизмом принятия политических решений; иными словами, они были настоящим средоточием, в котором империя, объединившая многочисленных членов, обретала символическое воплощение своего единства в смысле repraesentatio identitatis, как это понимали правоведы позднего Средневековья.
Это проявлялось, во-первых, в торжественных открытиях и закрытиях сейма, во-вторых, в порядке совещаний, который тоже имел ритуально-символические черты. Древнейшее и наиболее прочное ядро церемониала содержалось уже в Золотой булле. И хотя она определяла только церемониальные правила торжественных собраний князей-избирателей, это были единственные юридически оформленные процедурные правила — они стали образцом при разработке процедурных норм для всего имперского сейма. Согласно церемониальным правилам Золотой буллы, представители имперских сословий собирались перед домом, где располагался император или его делегат, сопровождали его в организованной процессии до здания храма, где исполнялась инаугурационная месса De sancto spiritu; далее, они направлялись с ним в городскую ратушу, рассаживались там в строгом порядке, выслушивали предложения императора, благодарили его и в совместном шествии возвращались назад. Сходным был порядок заключительной сессии, когда оглашалось и принималось решение имперского сейма. В этой церемонии император выступал единственным главой происходящего: только созыв и церемония торжественного открытия, проведенные от его имени, делали имперский сейм имперским сеймом. Здесь располагалось общественное пространство, в котором (в церемониально-символической форме, до всякого обсуждения) выдвигались возражения и затевались споры: здесь пересматривалась иерархическая структура имперских сословий и решались вопросы социального статуса; здесь выносились на обсуждение отношения между императором и папой и конфессиональные конфликты. Все, что принимало и освящало зде