Еще в Вайгельсдорфе Смысловский приступил к подготовке кадров для ведения повстанческих действий на территории Восточной Европы и СССР. В Эшенбахе эта работа продолжилась. Для ведения партизанской войны, как и положено в таких случаях, отбирались люди, имевшие боевой опыт и ходившие за линию фронта. В апреле 1945 г., когда проходило формирование 1-й РНА, у Смысловского, безусловно, имелись подготовленные боевые кадры, в противном случае запланированный отход в Лихтенштейн не имел бы шансов на успех.
Откровенно лживыми являются заявления Ряснянского о том, что в течение второй половины апреля Смысловский дважды хотел избавиться от подчиненных. В первый раз, когда он якобы сообщил о желании германского командования отправить строевой состав в чешские горы для партизанских действий, а второй — когда он якобы пытался убедить офицеров в необходимости сдаться французским войскам в Западной Баварии. Обе «инициативы» якобы отвергли офицеры штаба ввиду их несуразности[556].
Во-первых, возмущение Ряснянского по поводу желания германского командования направить части 1-й PHА в чешские горы для ведения партизанских действий может только удивлять. Возникает ощущение, что Сергей Николаевич так и не понял, где он оказался. Ведь это была не служба в пограничной страже в Королевстве СХС, не работа в должности преподавателя военных наук в Николаевском кавалерийском училище в Белой Церкви, а служба в должности начальника штаба 1-й восточной группы фронтовой разведки особого назначения Генерального штаба ОКХ, часть личного состава которой как раз готовили для повстанческих действий. Сам Ряснянский носил псевдоним «Репнин» и обязан был выполнять указания, поступавшие от органов немецкой разведки и своего командира[557].
Во-вторых, Смысловский совершенно не собирался сдаваться в плен. Как пишет Фогельзанг, «Хольмстон не хотел капитулировать перед американцами или французами так как была слишком велика вероятность, что его сдадут Красной армии»[558].
Помимо этого, Борис Алексеевич, державший при себе двух польских и одного английского офицеров, продумывал варианты, как их лучше использовать, чтобы найти для своей армии убежище. Смысловский планировал отправить их вместе с Блюмером в Швейцарию для установления контакта с англичанами. Но в Меммингене он отказался от этого плана, так как возникли трудности с переходом границы. К тому же, как вспоминал Генрих Блюмер, если бы не удалось проскочить в Лихтенштейн, три иностранных офицера могли бы выступить посредниками в переговорах с американцами или французами[559].
Словом, Борис Алексеевич о плене даже не помышлял. В отличие от Власова, он знал о договоренности союзников выдавать русских коллаборационистов советской стороне.
Генерал Б. А. Смысловский в Лихтенштейне. 1945 г.
И, в-третьих, нелепыми выглядят заявления Ряснянского о том, что офицеры штаба могли отвергать какие-либо инициативы Смысловского, считать их несуразными. Исходя из этой абсурдной логики, следует, что именно штаб во главе с Ряснянским принял решение идти в Лихтенштейн. Однако это было не так.
Борис Алексеевич прочно держал власть в своих руках и никому не давал спуску, о чем свидетельствует такой факт. Во время марша в некоторых подразделениях 1-й РНА появились тенденции к разложению. Крайне изнурительные переходы, постоянные удары авиации по колоннам негативно отражались на моральном состоянии военнослужащих. Наряду с этим, в самые трудные дни марша, за несколько дней до подхода к нейтральной границе Швейцарии обострились отношения между офицерами-эмигрантами и группой, состоявшей из бывших советских офицеров и солдат. Эмигранты стали подозревать, что в частях действуют «коммунистические шпионы и комиссары». Вскоре поступили сведения о дезертирстве восьми человек, еще 20 готовились к побегу, но сбежать так и не сумели. Борис Алексеевич приказал штабу исключить этих людей из списков части и расстрелять. Еще два человека было расстреляно в Оберштауфене. Приговор привели в исполнение перед строем. Эти карательные меры достигли цели: больше желающих нарушать порядок и дисциплину не было[560].
Надо сказать, что в последние месяцы войны, когда в германской армии все чаще отмечались случаи деморализации и дезертирства, расстрелы стали частым явлением. Подразделения полевой жандармерии и отряды СС беспощадно вешали на деревьях солдат и офицеров, покинувших свои части[561]. Смертные приговоры, отмечает историк П. Гайгер, выносились и в войсках КОНР, где также боролись с «советскими шпионами» и «разложенцами», которых становилось все больше[562]. Немецкий исследователь Роланд Кальтенэггер, в частности, приводит факт деморализации военнослужащих частей 1-й дивизии ВС КОНР генерал-майора C. K. Буняченко. «В подразделениях дивизии, — пишет он, — отмечался упадок сил и недостаток дисциплины. Солдаты грабили население, уходя к баварско-чешской границе. Части их удалось даже просочиться в Баварию»[563].
Собственно говоря, на этом фоне эксцессы, произошедшие в 1-й РНА, выглядят обычным явлением, с той лишь существенной разницей, что Смысловскому удалось железной рукой восстановить порядок и двигаться дальше.
А вот о том, как себя проявил полковник Ряснянский во время марша, знают немногие. Борис Алексеевич, доверив ему командование частями своей армии (о чем он, кстати, пишет прямо: «Выполняя мои директивы, мой начальник штаба, ген. штаба полковник Ряснянский, повел кадры Первой Русской Национальной Армии в направлении Меммингена»[564]), надеялся, что пока он будет решать последние вопросы в ОКХ, Сергей Николаевич выведет людей в назначенный район и будет строго и точно выполнять все поступающие приказы. Но на деле все вышло иначе. В дневнике лейтенанта Г. Симона-Томина, шедшего на соединение с 1-й РНА, встречаем запись от 19 апреля 1945 г.:
«…Штаб сматывается и уезжает, а с нами как-то потом разыгрывается "Венская" история. Наконец, обещают сегодня автомобиль в 1 ч. дня, но этому ни я, ни другие не верят.
А вот как уедет начальник штаба, то пропадет и последняя надежда на чью-либо помощь, и тогда опять надо будет действовать только по собственной инициативе.
…5 ч. вечера. Штаб уезжает маленьким грузовиком. О нас не думают, спасая свою шкуру. Теперь ясно, что о нашей шкуре нам надо самим заботиться»[565].
Может быть, полковник Ряснянский потом прислал автомобиль, чтобы подобрать группу Г. Симона-Томина? Находим в дневнике запись от 21 апреля 1945 г.:
«Мы окончательно брошены. Перекрестились и сели в поезд, который идет только до Фрайзинга, а там будем пробираться путями, указанными нам Богом…»[566].
Следующая запись — от 23 апреля 1945 г.:
«Случайно встречаю полковника Соболева и получаю приказ немедленно включиться в его колонну, идущую на юг»[567] (т. е. на четвертые сутки после того, как Ряснянский и некоторые офицеры штаба бросили группу из газеты «Борьба», Г. Симон-Томин случайно встретил командира 1-го полка особого назначения полковника Тарасова-Соболева).
Такими же лживыми следует признать утверждения Ряснянского (а вместе с ним и В. Ф. Климентьева), что подчиненные Смысловского носили на немецким мундирах шевроны РОА, и даже (как заявляет Климентьев) срывали их накануне перехода границы, заменяя спешно нашитыми трехцветными ленточками[568].
Против заявлений Ряснянского и Климентьева свидетельствуют фотографии, сделанные в Лихтенштейне Эмилем Брунером, Оскаром Брунхартом и Эдуардом фон Фальц-Фейном. На этих снимках очень хорошо видно, что офицеры и солдаты армии Смысловского на левом рукаве кителей носили тканый шеврон с цветами национального флага России («смысловцы» носили его еще осенью 1941 г., например, в Валгской разведшколе, что подтверждается данными оперативной группы Управления контрразведки «СМЕРШ» 2-го Прибалтийского фронта; Ряснянский тоже носил шеврон с российским триколором, и это запечатлено на снимке, где Борис Алексеевич приветствует митрофорного протоиерея Давида Чубова). Ефрейторы и обер-ефрейторы пришивали шеврон с российским триколором выше шеврона, обозначавшего их ранг. Выбор такого шеврона был очевиден: Смысловский совершенно не хотел, чтобы возникали какие-либо ассоциации с ВС КОНР.
В телефонном разговоре с Ф. И. Трухиным он не случайно сказал: «…на Западном фронте были взяты тысячи пленных в форме РОА»[569]. Понятно, речь идет не о форме, так как у всех она была стандартная — полевая униформа (цвет — Feldgrau), а именно о шевронах.
Разумеется, никакие трехцветные ленточки никто не пришивал. Личному составу 1-й РНА было не до ленточек: люди настолько вымотались во время переходов по горной местности, что валились с ног от усталости. Кроме того, будь у военнослужащих 1-й РНА ленты на рукавах, это непременно бы зафиксировали лихтенштейнцы, для которых война началась и окончилась в ночь со 2 на 3 мая 1945 г. и которые с интересом наблюдали за каждым шагом интернированных.
«Смысловцы» могли срывать символы вермахта — орлов со свастиками, которые пришивались над правым нагрудным карманом кителя. И это, кстати, подтверждают лихтенштейнские фотографии.
Ряснянский также писал, что Смысловский объявил о переименовании «Зеленой армии» в 1-ю Русскую национальную армию накануне перехода в Лихтенштейн, на совещании в штабе, приблизительно в период с 30 апреля по 2 мая