По мнению черного котенка, корнем зла в этом мире был ботинок хозяина. А именно левый, подтекающий. Зло требовалось немедленно уничтожить, однако хозяин этому почему-то сопротивлялся и раз даже крепко встряхнул спасителя мира за шкирку. Однако кот был не из тех, кто сдается: извернувшись, скосив глаза и сдвинув уши, он азартно впился когтями в карающую длань. Да как впился-то! Михаил еле оторвал. Вытер кровь, сгреб его – маленького, худого, под черной шерстью легкие косточки, – прижал к груди и держал крепко, наглаживая и приговаривая:
– Борзый стал, да? Зве-ерь… Зверюга.
Они договорились, что ботинок зверь трогать все-таки не будет, даст ему просохнуть под батареей – Михаил же в свою очередь выделит на растерзание один свой носок.
Принес из кухни кружку с чаем, опустился в скрипнувшее кресло. Вытянул к батарее ноги – одну в носке и одну босую. Чай крепкий любил: наливаешь – поднимаются в кипящей струе взбаламученные чаинки… Сделал крупный глоток. За окном шумел дождь, капли барабанили по жестяному карнизу. Там что-то ворочалось, шевелилось, задувало, временами срываясь на вой, – и тогда котенок отвлекался от скатанного в бублик носка, который гонял по полу (в подозрительной все-таки близости от ботинка), поворачивал голову и настораживал уши.
7. Тьма
За продуктами Михаил теперь ходил только в «ПровиантЪ», который оказался и правда хорошим магазином. Тут продавали свежие фрукты и овощи, хлеб из собственной пекарни (часто он доставался покупателям еще теплым), сыр, молоко и вообще все, что нужно. Кроме продуктового отдела был отдел бытовой химии с товарами для домашних животных: горой навалены разноцветные мячики, кольца, метелки из перьев на длинных палках. Порывшись в этом легком хламе, Михаил выудил ярко-синюю мышь. Сколько можно бедняге моими носками играть?
За кассой сидела Вика. При виде Михаила сжалась, напряглась. Он понял, здороваться не стал. Выложил на ленту продукты, вставил в ридер пластиковую карту.
И тут зазвонил мобильник.
– Михал Иль-ич… – Он не сразу узнал голос, потому что голос плыл, пропадая. – Гена… везде кровь…
– В скорую сообщили? – быстро спросил Михаил.
– К нам не поедут…
– Поедут! Обязаны! Ладно, я сам… Адрес!
Дом был в двух шагах. Михаил выскочил на улицу, на ходу диктуя адрес диспетчеру скорой помощи.
Руку парень пластанул не слишком сильно, и на ней уже был косой заборчик шрамов. Зебра был Гена. Зебра злостная, упорная и тупая. Всякий раз, наверное, вены режет, когда денег на дозу нет… Жгут накладывать было неудобно, еще и видно плохо: одна слабая лампочка на длинном шнуре горела под потолком. Гена со своей стороны делал все, что мог: выл, стонал, изгибался. Сальные волосы прилипли ко лбу, несло от него потом и страхом. Вера Сергеевна наклонилась к ним тоже, и хотела, и не знала, чем помочь, руки ходили ходуном, кофта надета наизнанку, глаза – словно раны на смятом лице.
– Идите на улицу, фельдшера встречайте, – скомандовал Михаил. Надо было ее отвлечь, занять хотя бы видимостью дела.
Вот тут оно и случилось.
Или не тут. Или раньше, а он только сейчас заметил. Перчатка лопнула, болтался полуоторванный лоскут, и рука была в крови.
Рука в крови, рука, облитая алым, под лампочкой атласно блестящим. Вера Сергеевна ушла встречать скорую, и Гена замолчал наконец. Стало тихо, Михаил слышал, как свербит в лампочке вольфрамовая нить. «Приплыл, – сказал кто-то острым презрительным тенорком. – Завтра пойдешь на прием к самому себе».
В этот вечер на улицах Баженова погасли фонари.
Сначала свет еще давали окна домов, но и они, одно за другим, гасли: в конце концов тьма воцарилась полностью, безраздельно. Исчез Баженов, нелепый город, со своими домами, улицами, широким проспектом Ганди; со своими заботами, гремящими ведрами, злобой дня; со старшеклассниками-зомби и старшеклассницами-ведьмами; с бабками, за сто рублей готовыми продать каждому божью тварь, порождение мрака, гарант несчастий. Исчез! Только шумели невидимые теперь сосны.
8. В областном СПИД-центре
В окно вплывал слабый свет, имевший тот оттенок свежести и беззащитности, который возможен лишь раз в году, в день первого снега. Лицо Льва Семеновича с одной стороны озарялось этим свежим светом, а с другой его окатывал голубоватым холодом компьютерный монитор. Эх, Миша, Миша… Лучшим ведь был на курсе… Учился остервенело. Говорили, везде и всюду ходит с аптечкой: жизни готов спасать! Невольно усмехнувшись, профессор отметил, что аптечка и сейчас при нем. В больницу – со своей аптечкой. Доктор. Герой. Сколько он проработал? Так, ординатура у меня… Потом воткнули его в этот Баженов… Всего три месяца, значит. Похудел… Но морда, как и была, – упрямая. Как он там кинулся сразу во все стороны! Приемы вел, лекции школьникам читал, с милицией какие-то дела… На местном сайте пишет чего-то… Эх, если бы там не наркоман был! У них вирусная нагрузка обычно зашкаливает, где им помнить про таблетки-то… Доктор. Теперь сидит вот, плечи к ушам тянет. Стыдно ему. Ему, поганцу, стыдно!
Михаил действительно сидел ссутулившись и свесив руки между колен. Взгляд его не отрывался от полированной пепельницы на столе. Пепельница была из бледно-голубого уральского лазурита, ее до краев заполняли железные канцелярские скрепки.
– Мне теперь работу менять?
– Работу? – переспросил Лев Семенович острым презрительным тенорком. – Конечно менять! – Он достал скрепку, разогнул, согнул снова. – Какой ты инфекционист? Ты на руки свои посмотри. Думаешь, спрятал, не вижу? Я чему вас учил? Отвечай, это вопрос!
Михаил положил руки на колени. Пробурчал, глядя в угол:
– «Любая царапина – входные ворота инфекции».
– Помнишь! – Тенорок профессора стал не просто острым – колючим. – Помнишь, а что творишь? Входные ворота! Тебя что, кошки драли?
Михаил спросил снова:
– Мне теперь – работу менять?
В общем, он знал: да, менять. При подозрении на инфекцию врача отстраняют. И почему-то подумал, что так и не купил себе в кабинет чайник.
9. «Есть такие решения, коллега…»
Согласно инструкции, перед использованием чайника надо было дважды вскипятить воду, каждый раз дожидаясь, пока гладкий металлический корпус остынет полностью. Михаил сидел, дожидался – в белом халате, который надел, как только пришел, хотя до начала приема было еще целых два часа.
Чайник уже вскипел вторично, когда в дверь постучали.
– Михаил Ильич, вы вчера расплатились, а продукты-то бросили.
Короткое, как вздох, шуршанье: на пол опустился пакет из «Провианта».
– Я домой забрала все, в холодильник поставила.
В ярких карих глазах отражалось невидимое солнце. Михаил моргнул. Простое слово «спасибо», которое было бы уместно сказать сейчас Вике, на ум ему не пришло. Вместо этого он стал выбираться из-за стола. Вытягивал одну ногу, другую, затем оперся руками о столешницу, начал привставать, одновременно отодвигая позади себя стул, – выбирался, выбирался и в конце концов преуспел.
– Вы так быстро убежали… Это вам кто позвонил?
Вика подождала ответа, не дождалась и вздохнула.
– Думала сначала, что вернетесь, сложила все, ждала-ждала, а вас нет… – Она посмотрела себе под ноги. – Ну, пойду…
Но не пошла, стояла.
– Вы не на работе сегодня? – нашел, что спросить, Михаил.
– Выходной… Мы два через два работаем.
– Так не торопитесь! – Он подхватил пакет. – Давайте чаю попьем.
– А вам это нормально – пить со мной чай?
– У меня прием только в три начнется. Нормально.
– Нет, я… ну, вы не брезгуете?
– Вика!
Имя вырвалось само. До сих пор он называл ее так только про себя, но сейчас она что-то сместила этим своим пакетом, то есть, конечно, его пакетом – взяла и принесла, вот если б он еще не успел нацепить этот чертов халат…
– ВИЧ-инфекция так не передается, – казенным голосом сообщил Михаил.
Да. Она по-другому передается. Например, ваши руки расцарапал ваш кот, а вы подорвались спасать наркомана, несясь впереди скорой помощи, и распороли перчатку.
Когда он спросил: «Мне теперь – работу менять?», скрепка в руках профессора хрупнула и сломалась. Лев Семенович бросил обломки в пепельницу. Сказал сварливо:
– Факт заражения не подтвержден. Так что будешь работать как миленький. – А потом, уже другим тоном, добавил: – Кстати, о работе. Вот, полюбуйся, раз уж ты здесь…
Пошарив на столе, вытащил какие-то листки в белом конверте.
И кто-то злобный сорвался с цепи, заорал в лицо из-за забора восклицательных знаков: «Все вы врете! Честных врачей не осталось!!! Деньги решают все! Сколько людей вы запугиваете, говорите, что у них ВИЧ? Этой болезни нет и не было!!! Вирус никто никогда не видел!!!!!!!!!»
Михаил, прочитав, поднял глаза:
– Ну ясно.
– Ясно ему, – проворчал профессор. – Двадцать пять лет – и все ясно. Мне вот восьмой десяток идет, мне ничего не ясно. Ведь это человек, Миша, женщина, мать! У дочки шестьдесят иммунных клеток. Шестьдесят! Ей ребенка надо спасать, а она меня письмами забрасывает.
– Как вы ей ответили?
– Никак, разумеется! Я, дорогой мой, слишком стар, чтобы общаться с идиотами. По крайней мере, с незнакомыми идиотами… – он бросил на Михаила острый взгляд. – Сообщил куда надо, дочку отберем и будем лечить. А эта дама не мой пациент.
– Но ведь это неправильно!
– Есть такие решения, коллега: неправильные, но единственно возможные. – Профессор забрал у него письмо и бросил в корзину для мусора. – Я не могу помочь человеку, который меня об этом не просит, который моей помощи сопротивляется.
– Да ведь она эту чушь разносит! Она же сама как вирус, Лев Семеныч! Таких людей надо останавливать как-то, объяснять…
– Объяснять! – Профессор, казалось, был чем-то доволен. Откинулся на спинку кресла, на щеках показался румянец. – Школьникам своим объясняй. А эти люди уже во всем себя убедили. Ты зачем в Баженов устроился? Вот этим и занимайся. А столкнешься со СПИД-диссидентом – не лезь.