Честно говоря, я был не в состоянии определить, подрезал он его или нет. Если да, то ему пришлось позаботиться ещё и о том, чтобы обработать повреждённые концы каким-нибудь инструментом, дабы создать видимость естественного обрыва. Но при всём том я полагал, что он всё-таки подрезал приводной ремень, и если так, то меня ждут ещё куда большие неприятности.
— Ты, конечно, знаешь, что я не могу продолжать путь без приводного ремня? — спросил я у него.
Он снова ухмыльнулся своим ужасным искривлённым ртом, обнажив изъязвлённые дёсны.
— Если вы сейчас поедете, — сказал он, — то закипите через три минуты.
— Так что же ты предлагаешь?
— Я достану другой приводной ремень.
— А ты можешь?
— Конечно. Здесь есть телефон, если вы заплатите за разговор, я позвоню в Исмаилию. А если в Исмаилии их нет, я позвоню в Каир. Нет проблем.
— Нет проблем! — воскликнул я, выбираясь из машины. — А когда, скажи на милость, они доставят его в это проклятое место?
— Каждое утро около десяти часов здесь проходит почтовый грузовик. Завтра и получите.
У этого человека на всё был ответ. Он отвечал даже не задумываясь.
Этот ублюдок, подумал я, и раньше разрезал приводные ремни.
Теперь я был начеку и не спускал с него глаз.
— В Исмаилии вряд ли найдётся приводной ремень для машины этой марки, — сказал я. — Придётся высылать из Каира. Я сам позвоню туда. — То обстоятельство, что здесь есть телефон, немного успокаивало меня. Телефонные столбы тянулись вдоль всей дороги через пустыню, и я видел, что от ближайшего к моей машине столба к лачуге отведены два провода. — Я попрошу агента в Каире срочно отправить сюда специальный транспорт.
Араб посмотрел на дорогу, ведущую в Каир, от которого нас отделяло миль двести.
— Кто поедет шесть часов сюда и шесть обратно только для того, чтобы привезти один приводной ремень? — сказал он. — С почтой будет не дольше.
— Покажи мне, где телефон, — сказал я и направился к лачуге, но тут меня осенила страшная мысль, и я застыл на месте.
Как смогу я прикоснуться к этому заражённому аппарату? Прижать к уху мембрану, поднести ко рту микрофон, ведь они почти наверняка соприкоснутся. Я в грош не ставил мнение медиков, согласно которому сифилис невозможно подхватить иначе, чем через прямой контакт. Сифилитический микрофон есть сифилитический микрофон, и ничто меня не заставит поднести эту заразу ко рту, нет уж, благодарю покорно. Я туда и близко не подойду.
Я стоял под палящим послеполуденным солнцем и смотрел на араба, на его жуткое, обезображенное болезнью лицо, а араб смотрел на меня невозмутимо, безмятежно, будто ничего не случилось.
— Вам нужен телефон? — спросил он.
— Нет. Ты умеешь читать по-английски?
— Да, конечно.
— Прекрасно. Я напишу тебе фамилии торговых агентов и марку машины, а также свою фамилию. Они меня знают. Ты скажешь им, что мне нужно. И послушай… попроси их сразу же выслать специальную машину за мой счёт. Я хорошо им заплачу. А если они откажутся, скажи им, что они должны доставить ремень в Исмаилию так, чтобы его успел захватить почтовый грузовик. Ты понял?
— Нет проблем.
Итак, я написал всё, что нужно, на листе бумаги и отдал его арабу. Он своей медленной тяжёлой походкой направился к лачуге и исчез внутри. Я опустил капот машины. Затем вернулся и сел на место водителя, чтобы обдумать своё положение.
Налив себе ещё порцию виски, я закурил сигарету. На дороге должен быть какой-нибудь транспорт. Кто-нибудь обязательно появится до наступления ночи, но спасёт ли это меня? Нет, вряд ли — если только я не решусь проголосовать и оставить «лагонду» и весь мой багаж на милость араба. Готов ли я это сделать? Не знаю. Может быть, и да. Но если придётся провести ночь здесь, я запрусь в машине и попытаюсь не спать как можно дольше. Ни за что на свете я не войду в лачугу, где живёт это существо, и не дотронусь до его пищи. У меня есть виски и вода, у меня есть половина арбуза и плитка шоколада. Этого вполне достаточно.
Жара была невыносимой. Термометр в машине стоял где-то на 104 градусах. Снаружи, на солнце, было ещё жарче. Я был весь мокрый от пота. Господи, где меня угораздило застрять! И что за компаньон!
Через пятнадцать минут араб вышел из лачуги. Я смотрел, как он идёт к машине.
— Я говорил с гаражом в Каире, — сказал он, всовывая голову в окно машины. — Приводной ремень прибудет завтра с почтовым грузовиком. Всё устроено.
— А ты не спросил, нельзя ли его прислать немедленно?
— Они сказали, что это исключено.
— А ты уверен, что спросил их?
Он склонил голову набок и ухмыльнулся своей нахальной, хитрой ухмылкой. Я отвернулся и ждал, когда он отойдёт. Он не двигался с места.
— У нас есть дом для гостей, — сказал он. — Вы можете там хорошо выспаться. Моя жена приготовит еду, но вы должны заплатить.
— Кто ещё живёт здесь кроме тебя и твоей жены?
— Ещё один человек. — Он махнул рукой, указывая на три лачуги по ту сторону дороги, и я, повернув голову, увидел в дверях средней из них невысокого, кряжистого человека, одетого в грязные брюки и рубашку цвета хаки. Он стоял в тени дверного проёма совершенно неподвижно, и руки его висели по бокам. Он смотрел на меня.
— Кто это? — спросил я.
— Салех.
— А что он тут делает?
— Он помогает.
— Я буду спать в машине, — сказал я. — И твоей жене нет надобности готовить мне еду. У меня есть своя.
Араб пожал плечами и пошёл к лачуге, где был телефон. Я остался в машине. Что ещё мне было делать? Часы показывали половину третьего. Через три-четыре часа жара начнёт спадать. Тогда я смогу немного пройтись и, может быть, поймать нескольких скорпионов. А тем временем следовало хоть как-то воспользоваться своим положением. Я перегнулся к заднему сиденью, где держал коробки с книгами, и, не глядя, взял первую попавшуюся. В коробке лежало тридцать или сорок из лучших в мире книг, каждую из них можно перечитывать сотни раз, и с каждым разом она становится всё лучше. У меня в руках оказалась «Естественная история» Селборна. Я наугад раскрыл её.
«…В этой деревне больше двадцати лет назад жил слабоумный юноша, которого я хорошо помню и который с детства питал какое-то особенное пристрастие к пчёлам: пчёлы были его пищей, его развлечением, его единственной страстью. И поскольку у людей его типа редко бывает больше одной привязанности, то и он направил всю свою энергию на это увлечение. Зимой он коротал время у огня в отцовском доме в состоянии вялой апатии и редко покидал своё место у камина; зато летом он словно оживал и всё время проводил, охотясь в полях и на солнечных берегах. Его добычей были пчёлы-медоносы, шмели, осы, где бы он их ни находил. Он не понимал, что они могут его ужалить, и хватал их nudis manibus[7], мигом лишал оружия и высасывал из брюшек мёд. Иногда он в великом множестве засовывал своих пленников под рубашку, иногда заточал в бутылки. Он был настоящий merops apiaster, или большой любитель пчёл, и являлся подлинным бичом для всех, кто их держал, поскольку проскальзывал на пасеки, усаживался на землю перед ульем и принимался стучать по нему пальцами, собирая выползающих пчёл. Бывали случаи, когда он переворачивал ульи, чтобы добраться до мёда, который любил сверх всякой меры. Всюду, где варили из мёда какие-нибудь напитки, он слонялся вокруг чанов и бочек, выпрашивая хоть капельку того, что называл медовым вином. Где бы его ни встретили, он всегда издавал губами звук, похожий на пчелиное жужжанье…»
Я оторвался от книги и огляделся. Человека, неподвижно стоявшего на другой стороне дороги, не было видно. Поблизости ни одной живой души. Царившая вокруг тишина внушала суеверный ужас, покой, мёртвый покой и запустение повергали в глубокое уныние. Я знал, что за мной наблюдают. Знал, что каждый глоток виски, каждая затяжка не остаются незамеченными. Я не приемлю насилия и никогда не ношу оружия. Но сейчас оно могло бы мне пригодиться. Какое-то время я размышлял, не завести ли мотор и не рвануть ли по дороге, пока не закипит вода в радиаторе. Но как далеко я смогу уехать? При такой жаре, да ещё без приводного ремня, — не слишком далеко. Может быть, милю, самое большее две…
Нет, Бог с ним. Останусь там, где я есть, и почитаю.
Должно быть, примерно через час я заметил тёмную точку, которая двигалась по дороге со стороны Иерусалима. Не отрывая от неё взгляда, я отложил книгу. Двигаясь с огромной, поистине удивительной скоростью, точка становилась всё больше и больше. Я вышел из «лагонды» и быстро подошёл к обочине дороги, чтобы дать знак водителю остановиться.
Машина приближалась и на расстоянии примерно в четверть мили от меня начала снижать скорость. И тут я обратил внимание на форму радиатора. Это был «роллс-ройс»! Я поднял руку и не опускал её, пока большой зелёный автомобиль с мужчиной за рулём не съехал с дороги и не остановился рядом с моей «лагондой». Я чувствовал себя на седьмом небе. Будь это «форд» или «моррис», я не был бы на седьмом небе. Тот факт, что это «роллс-ройс» хотя «бентли», «исотта» или ещё одна «лагонда» тоже подошли бы, — был надёжной гарантией, что я получу необходимую помощь; ведь — не знаю, известно вам это или нет, — владельцев очень дорогих автомобилей связывают крепкие, почти братские узы. Они автоматически уважают друг друга по той простой причине, что богатство уважает богатство. Пожалуй, нет в мире никого, кого бы очень богатый человек уважал больше, чем другого очень богатого человека, и именно поэтому они, естественно, ищу друг друга, где бы ни оказались. При встрече они пользуются самыми различными опознавательными знаками. Среди женщин это, как правило, массивные драгоценности, но дорогой автомобиль приемлем для представителей обоих полов. Это своего рода дорожный рекламный щит, публичная декларация богатств и как таковой служит членским билетом для входа в блестящее неофициальное общество — Союз Очень Богатых Людей. Я сам являюсь членом этого общества с большим стажем, что доставляет мне немалое удовольствие. Когда я встречаю другого его члена, как сейчас, я немедленно ощущаю наше родство. Я испытываю к нему уважение. Мы говорим на одном языке. Он один из нас. Таким образом, я имел все основания быть на седьмом небе.