Гоблин внимательно наблюдал, как менялось лицо Ынтхак.
– Что, такая красивая была? Вы про нее даже в дневнике писали.
– Она очень красивая… Всегда.
– О, вижу, вы очень больны. Состояние критическое. Спите уже. Без разговорчиков.
Ынтхак не хотела показывать своего разочарования, поэтому решила замаскировать его грубым тоном. Только что она бережно гладила Гоблина по волосам, а теперь, поднимаясь, нарочно с силой надавила ему на плечи.
– Не уходи…
– И что? Продолжите рассказывать своей невесте, какой красивой была ваша первая любовь?
– Если присмотришься, поймешь. Не уходи, – сказал он, снова закрыв глаза.
Ынтхак надулась, но промолчала. Она снова легла рядом и положила ладони под голову. Может, она и не первая его любовь, но уж точно его первая и последняя невеста. Он имел наглость рассказывать ей о своей возлюбленной, но он же заставлял ее сердце трепетать, даже когда просто лежал рядом с закрытыми глазами. И он казался таким печальным. Поэтому она побудет с ним рядом еще немного.
Ынтхак пыталась не думать о возлюбленной Гоблина, но получалось плохо. Перед глазами то и дело вставали слова, торопливо записанные на полях: «Она была моей первой любовью». Ей казалось, что станет легче, если она прочтет ту запись целиком. Впрочем, не исключено, что это только больше огорчит ее.
Не в силах сидеть спокойно, она переписала страницу из дневника Гоблина себе в тетрадь и положила ее перед Докхва. Он ведь хвастался, что выучил свою первую тысячу иероглифов еще в три года. Верить ему, конечно же, было нельзя, но она готова схватиться за любую соломинку.
– Что это?
– Это мое тайное расследование. Хочу разузнать все о первой любви твоего дяди. Только, чур, секрет!
– Да что ж ты раньше молчала!
Докхва внимательно рассматривал страницу, полностью покрытую иероглифами и комментариями к ним. Он читал медленно, от иероглифа к иероглифу, и вдруг его глаза задержались на одном из них.
– Этот означает «слышать». На всякий случай, а то вдруг вы не знаете, – пояснила девушка.
«Было время, когда я думал, что эта жизнь – моя награда, но в конце концов она оказалась моим наказанием.
Я помню все их смерти.
А Бог по-прежнему глух к моим просьбам».
– Бог по-прежнему глух к моим просьбам…
Губы Докхва слегка скривились, он сжал тетрадь в руке. Заметив это, Ынтхак буравила Докхва взглядом, ожидая объяснений.
– Это любовное письмо.
– Любовное письмо?
– Ага. Трагическое признание в любви.
У девушки ком стал в горле, она закусила губу. В хитром взгляде Докхва горели искорки. Глядя в тетрадку, но куда-то между строк, он начал декламировать:
– Через сотню лет, в один прекрасный день…
Не желая слушать дальше, Ынтхак захлопнула тетрадку. Что ж, очень даже может быть. Она уже не раз думала о том, что за девятьсот лет он вполне мог встретить женщину, которую не в силах забыть. И все же теперь, когда она убедилась, что он посвятил этой женщине целое письмо, настроение у нее испортилось окончательно.
Оставив Ынтхак пыхтеть от негодования, Докхва направился в дом Гоблина. У него было поручение – вернуть свиток, который Гоблин оставил мэтру Ю, собираясь уйти в небытие. Юноша уже несколько раз собирался это сделать, но все как-то не складывалось.
До недавнего времени Докхва и не знал, что2 в этом свитке, которым Гоблин так дорожил. Там была изображена женщина. Докхва она показалась благородной и красивой, но он не видел в портрете ничего такого, что могло бы тронуть до слез. Однако когда они вместе с Мрачным Жнецом тайком развернули свиток, у Жнеца из глаз вдруг потекли слезы. Возвращая свиток Гоблину, Докхва рассказал о том, что произошло.
– Он заплакал?
В голосе Гоблина слышалось недоумение, он был неприятно удивлен этим странным известием. Отчего бы ни плакал Жнец, настроение у него испортилось. Сжимая в руке свиток, он тут же пошел в комнату к Жнецу.
– Докхва сказал, что ты плакал. Даже я не плакал. Тебе-то с чего?
Мало того, что Гоблин ни с того ни с сего ворвался к нему комнату, так еще и сразу с порога стал задавать вопросы. Жнец мрачно покосился на Докхва, стоявшего в коридоре. Все ему выложил, значит. Жнец и сам был в полном замешательстве. Слезы потекли из его глаз, когда он увидел Санни, то же самое случилось, когда он увидел портрет. Он даже подумал, не заболел ли какой-то странной болезнью. А может, ему поухаживать за другой девушкой? Может, так получится забыть о Санни? Между ним и Санни явно была какая-то связь.
– Я и сам не знаю, что это было. Уже столько раз думал об этом. Похоже на синдром Стендаля…[1] Сильно сдавило грудь, эмоции захлестнули. Кстати, кто она, эта девушка на картине?
– Зачем тебе это знать? – нарочито холодно бросил Гоблин.
Жнеца не покидало смутное ощущение, что он вот-вот вспомнит, кто она.
– Да просто… Показалось, что я ее уже где-то видел… – сказал он.
«Видел?!» У Гоблина глаза на лоб полезли.
– Не знаю уж, кого ты там видел, но, вообще-то, она моя сестра.
Докхва и Жнец удивленно уставились на него: они впервые слышали, что у Гоблина была семья. Казалось, он всегда был один, свалился откуда-то с неба, и на тебе – сестра. Хотя, если подумать, когда-то ведь и он был человеком и у него вполне могла быть семья.
– Ты действительно считаешь, что видел ее? Где это было?
– Точно не помню… Она могла быть одной из тех, кого я провожал в иной мир, но я не уверен.
– Она переродилась? Когда?
– Говорю же, это не точно. Просто предположение. Сколько душ я проводил в последний путь за сотни лет, а всех помню. Но тут… У меня нет воспоминаний – только ощущения… Просто вдруг стало невыносимо грустно… Даже сердце заболело.
От одной лишь попытки что-то вспомнить у него защемило сердце.
Жнец еще долго подыскивал правильные слова, чтобы описать свое состояние, но Гоблин уже погрузился в свои мысли и не слушал его. Он не сумел защитить свою сестру. Это одна из его неизлечимых ран.
Обстановка нагнеталась, и Докхва подал голос:
– Слушайте, я знаю! Кажется, я понял! А может, Мрачный Жнец – реинкарнация вашей сестры? Попробуйте сказать «братец».
Мужчины смерили Докхва недобрым взглядом.
Гоблин был разочарован. Надежда найти сестру, едва зародившись, рассыпалась в прах. Они с Докхва ушли, а Жнец остался стоять напротив зеркала. Вот оно как, сестра Гоблина. Ему стало не по себе. Она одна из душ, которых он провожал в загробный мир, или же он знал ее в прошлой жизни? Было странно думать о том, что она может быть связана с его прошлой жизнью. Его воспоминания были полностью стерты. Он помнил себя только с того момента, как стал Мрачным Жнецом.
Недавно он услышал от подчиненного такую историю: один жнец должен был забрать душу покойной, но к нему внезапно вернулись все его воспоминания. Он вспомнил, что эта душа в прошлой жизни была его женой, и сбежал вместе с ней. Жнецами становились те, кто в прошлой жизни совершил страшный грех. Но о своем грехе, как и о прошлой жизни, Мрачный Жнец ничего не помнил.
«Как же тому жнецу удалось вспомнить свою прошлую жизнь?» – задумался вдруг он. Если воспоминания возвращаются, значит, так оно и должно быть, если же нет – такова воля богов. Ему стало ужасно любопытно, с какой целью боги возвращают утраченные воспоминания. Мрачному Жнецу, как и большинству его коллег, наверное, не суждено вспомнить прошлое. Пройдет время, и сомнения вытеснят из его памяти эту девушку и ее портрет.
Солнце уже начало свой путь к горизонту, небо затянула прозрачная дымка. Переодевшись в удобную домашнюю одежду, Гоблин позвал Жнеца, только что вернувшегося с работы, они вместе сели на террасе и открыли по баночке пива. Сегодня Жнец провожал в последний путь ребенка, еще не испорченного этим миром, и от этого чувствовал себя особенно уставшим. Его тяготили такие непростые задачи, но, увы, приходилось терпеть, ведь таков был путь к искуплению страшного греха, который он совершил в прошлой жизни.
– Как хорошо бывает выпить днем. Особенно когда работа закончена, – пробурчал себе под нос Жнец.
Гоблин пристально посмотрел на него:
– Назови меня братцем.
– Жить надоело?
– Похож. И кожа такая же светлая, как у нее.
Гоблин явно издевался. Смерив его взглядом, Жнец сжал в руке банку из-под пива. Она тут же превратилась в ледышку. Не обращая внимания на его гнев, Гоблин перевел взгляд куда-то в сторону.
– «Уйти в Ничто»… Что это вообще значит, интересно? Что превратишься в пыль, растворишься в ветре или дожде? Прах развеется по миру?
– Главное, чтобы вместо Ничто не получилось Нечто.
Жнец расхохотался над этой неожиданной попыткой пошутить, отчасти потому, что уже немного захмелел.
– Да что ты переживаешь? Ынтхак ведь все равно не может дотронуться до меча.
– Теперь – может. Она даже сдвинула его с места. Она и правда моя невеста. Было очень больно. Я еще никогда такой боли не чувствовал.
Голос Гоблина снова стал печальным. Узнай об этом Ынтхак, она бы очень обрадовалась, но у Гоблина на душе скребли кошки. Жнец удивленно смотрел на него, а затем, будто вспомнив что-то, спросил:
– А ты сказал ей, что уйдешь в Ничто, если она вытащит меч?
– Пока нет. Сперва не было необходимости, потом я упустил нужный момент, а в итоге вышло так, что я уже не могу этого сделать. Нельзя же просто попросить, чтобы она убила меня собственными руками.
– И что же делать? Меч ведь сдвинулся.
– Я планирую скрывать от нее правду.
– Как долго?
– Не знаю… Лет восемьдесят?
Жнец сразу понял, к чему клонит Гоблин, и зажмурился.
– Человеческая жизнь. Максимальный срок, который Ынтхак может прожить.
Рука Гоблина, крепко сжимавшая банку, бессильно разжалась. Он не был уверен, что все получится, как ему хотелось. Он мог бы еще восемьдесят лет оставаться здесь, а потом, когда Ынтхак проживет отведенный ей век, уйти в Ничто. Это было бы хорошим завершением жизни.