[48].
К рассмотренным пассажам, принадлежащим Стагириту, не следует, впрочем, подходить некритически. Надлежит помнить о том, что это — всего лишь личный взгляд на остракизм одного конкретного автора (пусть даже человека такого выдающегося ума, каким был Аристотель), а не общепринятое в греческом мире суждение. Кроме того, уже было отмечено[49], что его позиции не чужды определенные противоречия. В «Афинской политии» слова ύπερέχειν и υπεροχή в связи с остракизмом даже не употребляются, а главной функцией этого института оказывается борьба со сторонниками свергнутых тиранов. В «Политике» же акценты расставлены существенно иным образом; речь о каких-либо сторонниках тиранов по поводу остракизма даже не заходит. Впрочем, может быть, перед нами не противоречие, а взаимодополняющие суждения автора — одно применительно к конкретной ситуации в конкретном полисе, а другое — обобщающего характера? Или можно говорить об эволюции взглядов Аристотеля?[50] Но в таком случае в какую сторону шла эта эволюция, какую точку зрения следует считать последней? Работа над «Афинской политией» шла и до, и после написания «Политики». Кстати, отметим еще одно обстоятельство, несколько затрудняющее использование фактов, приводимых Аристотелем. «Афинская полития», как известно, дошла на папирусном манускрипте в далеко не безупречном виде. В частности, некоторые даты, выраженные цифрами, были искажены переписчиками, и в особенной степени это относится как раз к датировкам конца VI — начала V в. до н. э., т. е. того времени, когда был введен и впервые применен остракизм. В результате относительно дат некоторых из первых остракофорий существует определенная неясность (подробнее см. ниже, в гл. I). И тем не менее, несмотря на все сказанное, сведения Аристотеля об остракизме остаются, так сказать, «вне конкуренции».
В сборе материала для «Политий» и «Политики» принимал активное участие ближайший к Аристотелю сотрудник Ликея, впоследствии ставший преемником своего учителя на посту схоларха, — Феофраст[51]. Этот ученый, круг интересов которого был не менее энциклопедическим, чем у самого Аристотеля, наряду с дошедшими до наших дней сочинениями по ботанике, минералогии, этике писал также труды политического и правового содержания[52]. В частности, поскольку в его распоряжении оказалась в конечном счете колоссальная информация по политическому и правовому устройству греческих полисов, не вошедшая в «Политику», он воспользовался ею (причем, насколько можно судить, с большей степенью полноты, чем сам Аристотель) при написании своего трактата «Законы» (Νόμοι). Именно в этом трактате содержался обширный пассаж об остракизме, где должен был приводиться текст закона о введении этого института (вне сомнения, еще доступный Феофрасту) и прослеживаться его дальнейшее применение.
Трактат Феофраста «Законы» не сохранился (и это тоже одна из самых прискорбных утрат для антиковедов, занимающихся политической историей Древней Греции), однако, поскольку фрагменты из него донесены до нас цитатами позднейших писателей (Plut. Nie. 11 = Theophr.fr. 139 Wimmer; Schol. Lucian. Tim. 30), мы имеем некоторое представление о структуре его главы, посвященной остракизму. В ней, в частности, шла речь о выходе остракизма из употребления после изгнания Гипербола. Есть основания полагать, что на данных Феофраста — ученого, пожалуй, знавшего об остракизме больше, чем кто-либо в классической античности, — в значительной мере основывалась почти вся последующая греческая нарративная традиция об этом институте[53]. О зависимости от Феофраста можно говорить даже применительно ко многим из тех поздних авторов, у которых нет прямых ссылок на него (например, к схолиастам к комедиям Аристофана). Кроме «Законов», Феофраст касался остракизма также в трактате «Политические обстоятельства» (fr. 131 Wimmer, цитируется целым рядом позднейших писателей). Этот фрагмент интересен тем, что в нем второй схоларх Ликея выступает как основоположник традиции, согласно которой первым был изгнан из Афин остракизмом еще Тесей (этой традиции мы подробнее коснемся ниже, гл. II, п.2).
Об остракизме писал и еще один представитель перипатетической школы, ученик Феофраста (впрочем, судя по всему, он слушал еще и самого Аристотеля) Деметрий Фалерский, в течение десяти лет (с 317 до 307 г. до н. э.) являвшийся правителем-эпимелетом Афин под македонским протекторатом[54]. В диалоге «Сократ» Деметрий в неизвестной нам связи говорит об остракизме Аристида (FGrHist. 228. F43), указывая — вполне в русле устоявшейся к его времени точки зрения, — что эта мера применялась к людям знатным и вызывавшим зависть у сограждан (τοίς έξ οίκων τε μεγάλων καί διά γένους όγκον έπιφθόνοις).
Хронологически стоит уже в начале эллинистической эпохи, но стадиально также должен быть причислен к авторам, завершающим классическую традицию, Филохор — последний и самый крупный представитель аттидографического жанра, живший в конце IV — первой половине III в. до н. э. Из «Аттиды» Филохора до нас дошел чрезвычайно важный фрагмент (FGrHist. 328. F30), являющийся самым ранним из дошедших до нас свидетельств, в которых изложена сама процедура проведения остракизма[55]. Аттидограф сообщает о предварительном голосовании в народном собрании по поводу остракизма, о процессе подачи черепков на афинской Агоре, о подсчете этих «бюллетеней», отмечая при этом, что минимальным количеством поданных против одного лица голосов, необходимым для его изгнания, было 6000. Далее историк останавливается на сроке и условиях пребывания в изгнании лиц, ставших жертвой остракизма. Инициатором принятия закона об остракизме Филохор называет Клисфена, стремившегося изгнать сторонников низвергнутых тиранов; причиной применения этого закона он считает подозрения по поводу возможности нового установления тирании. Во фрагменте указывается также, что обычай остракизма вышел из употребления после изгнания Гипербола, подвергшегося ему διά μοχθηρίαν τρόπων.
Иногда считается[56], что интереснейшие сведения, приводимые Филохором об остракизме, восходят к Феофрасту. Позволим себе не согласиться с этим мнением. Филохор — афинский уроженец — специально и углубленно занимался вопросами истории родного полиса, в том числе и интересующим нас здесь. Он опирался и на предшествующую афинскую историческую традицию (в том числе аттидографическую), и, несомненно, на непосредственную собственную работу с документами[57]. Вряд ли у него была прямая необходимость ставить себя в полную зависимость от сочинения Феофраста — чужака в Афинах, писавшего об остракизме лишь постольку, поскольку это лежало в русле общегреческих государственно-правовых реалий.
После Филохора в нарративной традиции об остракизме обнаруживается (во всяком случаи, при нынешнем состоянии источников) значительная хронологическая лакуна, охватывающая большую часть эпохи эллинизма и прекращающаяся лишь в середине I в. до н. э.[58] Однако после этого информация об интересующем нас институте вновь становится обильной. Отметим, что остракизм теперь начинает привлекать внимание не только греческих, но и римских авторов. Так, Цицерон кратко упоминает об остракизмах Аристида (Tusc. V. 105), Фемистокла (De amie. 42). Более информативным оказывается его младший современник — биограф Корнелий Непот, автор сборника жизнеописаний знаменитых «иноземных» (преимущественно греческих) полководцев. В биографиях Аристида, Фемистокла, Кимона Непот рассказывает о том, что этих деятелей подвергли остракизму, приводя и кое-какие детали (пребывание Фемистокла в Аргосе во время изгнания; досрочное возвращение Кимона; происки Фемистокла как причина изгнания Аристида). Впервые (из дошедших до нас писателей) переданный Непотом анекдот об Аристиде и неграмотном крестьянине, попросившем его надписать черепок, стал со временем весьма популярным.
Из произведений собственно греческих историков I в. до н. э. особенное значение имеет «Историческая библиотека» Диодора Сицилийского. Добросовестный компилятор, Диодор старается точно излагать сведения, почерпнутые им, как правило, у достаточно ранних и авторитетных писателей, и при этом по большей части не допускает сознательных искажений в угоду какой-либо тенденции. Это делает приводимые им сведения весьма ценными, несмотря на не очень похвальное свойство данного автора — весьма редко прямо указывать источники своей информации. Об остракизме Диодор говорит в основном в контексте древнегреческой истории периода Пентеконтаэтии (XI. 54–55; XI. 86–87; ср. также XIX. 1)[59]. Давая общую характеристику рассматриваемого здесь института, историк неоднократно подчеркивает, что остракизм не являлся наказанием (κόλασις, τιμωρία), и называет его средством ταπεινώσειν τα φρονήματα των πλεΐστον ίσχυόντων. Естественно, есть у Диодора и упоминания в связи с остракизмом о таких категориях, как υπεροχή, φθόνος. Интересно, впрочем, что наряду с этими общими целями применения остракизма он приводит и более конкретные. Так, в Афинах изгоняли остракизмом людей, которых считали наиболее способными свергнуть демократию (μάλιστα δύνασθαι καταλϋσαι τήν δημοκρατίαν) или — тут, наверное, другими словами выражается та же мысль — наиболее способными установить тиранию (μάλιστα δύνασθαι τυραννειν).
Из конкретных связанных с остракизмом фактов, упоминаемых у Диодора, бросается в глаза определение срока изгнания — пять лет. Банальная ошибка, происшедшая от небрежности при компилировании, как обычно считается? Как нам представляется, дело обстоит несколько сложнее, тем более, что уже Филохор, которого трудно упрекнуть в небрежности, указывает: вначале остракизмом изгоняли на десять лет, а потом стали на пять. Вопрос настоятельно требует прояснения, что мы и попытаемся сделать ниже (гл. III, п. 4). Наконец, большая заслуга Диодора еще и в том, что он приводит уникальные сведения о сиракузском петализме — процедуре, практически полностью аналогичной афинскому остракизму