Тем временем послышался разговор морпехов, обсуждавших между собой и нас, и свое незавидное положение.
— Кто это вообще?
— Добровольцы вроде.
— Ну, они-то ладно. А я в чем виноват? Виноват только в том, что ночью дверь открыл. Повестку вручили.
Привезли в часть, смотрю — а я уже морпех! И вокруг меня тоже все морпехи. Через неделю уже окопы копали…
Действительно, трудно сохранять доброжелательность и боевую мотивацию, когда тебя поймали, сделали морпехом и отправили под Угледар в бригаду, которую уже несколько раз пересобирали из-за постоянных потерь. Постоянно быть на острие и не получать от этого никакого удовольствия — просто жить, сжираемым собственным страхом и пониманием того, что ты живешь и умираешь против своей воли. Незавидная участь для человека, на которого ежедневно поглядывает ОстротА и стремится прибрать к своим рукам.
Но в конце концов, это их участь. Моя же в том, чтобы после недолгого отдыха отправиться из «домика Ганса» назад, вглубь дач, за оставленным в одном из домов баулом с оборудованием, где лежали аккумуляторы, дроны и прочая техника. Тащить все вместе было решительно невозможно, поэтому мы вернемся налегке, заберем и придем сюда, в гости к старику Гансу — дел оставалось на полчаса. В том доме остался наш расчет АГС, туда опять пробираться по разрушенной и грозящей неизвестностью местности. Я решил немного расслабиться и не брать с собой антидроновую пушку, которая, на мой взгляд, затруднила бы путь, дополнительно нагрузив и без того уставшее тело. Ведь за все время нашего похода я не слышал ни одного дрона.
Но ОстротА не любит, когда ты расслабляешься. Острота вообще тебя не очень любит, она стервозна, склочна и вспыльчива. И время от времени карает тех, кто относится к ней легкомысленно — например, меня с Гиннесом, что пробирались за оставшимися вещами вглубь сметенных дач.
Что может случиться, если ты пошел и оставил средство борьбы с дронами? Разумеется, над твоей головой раздастся омерзительный, режущий ухо и вызывающий желание скрыться под землей звон пропеллеров. Я скатился куда-то под покосившийся забор, подпираемый реденьким кустом, и заорал, что нельзя шевелиться. Такое стойкое, подтвержденное опытом правило — не двигаться. Я сам неоднократно понимал, что где-то под дроном замечена не ветка и не кусок мусора, только после того, как вэсэушник начинал совершать какие-нибудь телодвижения (в том числе и танцевать, чистить автомат, переминаться с ноги на ногу). А теперь я сам замер в надежде на то, что камера была наведена не на нас с Гиннесом, что оператор в этот момент не жадно всматривался в экран, а решил закурить или поковырять в носу.
— Что, затаился? — раздался над головой вкрадчивый голос, в котором звучали злорадство и торжество, — затаился… Я тебя вижу. Я тебя чувствую, от меня не спрятаться.
Стальные когти ОстротЫ скользнули по моему затылку, будто бы ласково поглаживая, и я замер, а сердце начало колотиться куда быстрее. Если кто-то летает по ночам, то, скорее всего, оснащен тепловизором. Тепловизор нас однозначно может увидеть, поэтому не стоило бы сделать все наоборот и рвануть со всех ног, бежать, бежать, потом найти укрытие и нырнуть в него? В любой момент на голову может упасть ВОГ — осколочная граната для автоматического гранатомета, которая разлетается сотнями мелких осколков и шинкует все в радиусе нескольких метров. Ведь неподвижная цель куда более легка, чем бегущая. Но менее заметна. Что делать? Если бы, мать его, я не решил оставить ружье, все бы было иначе. А сейчас… Ну не стрелять же на звук из автомата. Самое тупое решение, пожалуй. Себя обнаружишь вспышками, а вероятность поразить противника нулевая.
Мысли в голове быстрые и хаотичные, но точные. Было принято решение лежать — значит, лежим. Значит, не шевелимся совсем. А ведь это сложно, лежать в неестественной позе на земле под забором и не двигаться. Хочется перемяться, лечь на бочок, сделать все что угодно, но не изображать замершую восковую фигуру, пока режущие ухо и воздух винты подкрадываются все ближе.
— Нет, нет. Не сможешь, не заберешь, не нашинкуешь. Сейчас я точно не дамся.
— Не дашься? Да кто тебя спросит, — захихикала ОстротА, лежавшая рядом со мной на холодной земле и игриво скалящая клыки. Бледное лицо, худое, молодое, но с печатью болезненности и сладострастия, было растянуто в улыбке. Глаза сверкали в темноте, делая богиню солдатской судьбы похожей на нимфоманку, уверенную в том, что скоро она получит дозу удовольствия и удовлетворения. Квадрокоптер висел над нами, и ОстротА была близка ко мне как никогда ранее.
Сначала дрон что-то прочесывал, патрулировал местность, постепенно приближаясь к нам. Ближе, ближе. Какова вероятность, что он целенаправленно идет сюда? К двум светящимся на черно-белом фоне фигурам, пытавшимся спрятаться от своей смерти? Висок стучит, организм воет об опасности, дыхание учащается. Страх ли был это? Не думаю. Скорее, ожидание скорой и тупой смерти, которое взводило организм, а не мозг.
Мозг же понимал, что дрон уже висит прямо над нами. Он, должно быть, прицеливается и стабилизирует подвешенный ВОГ. Сколько раз я запускал дроны! Я прекрасно понимаю, как звучит висящий в двадцати метрах от тебя квадрокоптер.
Какова вероятность? Об этом думал мозг. Я молился, чтобы повысить вероятность на выживание. Вероятность, вероятность. Постоянно зудящие расчеты в голове, попытки представить, насколько возможно, что ты умрешь на этой тропинке, в этом блиндаже, в этом выходе. Умрешь, отправившись за этим многострадальным баулом с техникой. Не знаю, помогало ли это мне выжить, но точно позволяло держать себя в руках, не проваливаясь в пучину панических мыслей.
Итак, какова вероятность того, что мне на голову сейчас упадет граната? Безумно, безумно велика. Ногам хочется вскочить и побежать, но нет. Тогда точно заметят, и я видел столько роликов, где на головы бегущим падают гранаты… Сейчас еще есть шанс. Призрачный, но есть. Даст ли ОстротА мне еще немного пожить или прижмет к себе и начнет погружать в меня свои когти, выпуская черную кровь и напиваясь ею?
Пропеллеры взвыли сильнее, но дрон не удалялся. Он нарезал круги где-то поблизости, он жужжал над нами. Господи, как же тупо, тупо-то как сдохнуть, потому что оставил ружье. Побежать? Нет, нет, не бежать. Ждать дальше. Ждать.
Чуть дальше — чуть ближе. Он будто играл на нервах, пытался сделать так, чтобы мы сдохли не от гранаты, а от сердечного приступа. Но нет, конечно же нет, запугать человека, который уже кучу раз мог умереть, не так уж и просто. ОстротЕ не удастся меня сломать, погрузить в панику. Я не покажу свой страх — страх точно даст ей повод наброситься на меня, как бешеной собаке. Молиться и ждать, ждать и молиться.
Кажется, опять патрулирование. Он просто случайно висел над нами? Или сейчас решил вычислить, куда мы побежим, и навести туда арту? В любом случае мы его слышим, значит, он может нас видеть. Нужно лежать дальше, пусть все мышцы, нервы и жилы тела были вытянуты в одну линию и готовы со звоном порваться в любой момент.
И дрон стих. Темная украинская ночь перестала оглашаться звоном несущей гибель «газонокосилки». Телу пора выстрелить, сорваться с места, как выпущенной стреле, натянутым жилам пора быть отпущенными.
— Бежим!
Я закричал и побежал, подальше от своей возможной могилы. По темноте, по разбитой и погибшей земле, по этим рассыпающимся на доски и кирпичи дачам. Еще немного, и мы будем на месте. Поворот, еще немного… И — за мной никто не бежит. Гиннеса рядом не было. Я постоянно шутил про то, что он любит куда-то теряться. Пропустить построение или еще что-нибудь в таком духе. Но теперь он пропал в этом крохотном аду, раскинувшемся на километры вокруг. Где его искать? Жив он? Взрывов не было, криков тоже. Или я не слышал? Может, слишком быстро бежал, может, не расслышал хлопок. Не может быть. Может, он уже на точке назначения? В том доме, где скрываются агээсники, там, где лежат оставленные нами дроны.
Нужно идти и проверить. Это совсем недалеко. Вот он, посеченный и разбитый, но дающий крепкую крышу над головой домик.
— Парни, это Граф! Гиннес здесь?
— Он здесь был и пошел тебя искать, — прозвучало из темноты.
Господи, сколько же мата должно было вырваться их моей глотки одновременно. Ушел. Он же теперь не вернется, пока меня не найдет. А если бы понял, что меня просто нужно немного подождать, то все было бы хорошо. А теперь… Теперь выходить и искать его нужно мне. Недалеко, чтобы не петлять и не разминуться, но нужно. Опять подвергать себя опасности, ведь если они используют ночные дроны, значит, в любое мгновение может либо вернуться старый, либо появиться новый.
— Гинне-ес, Гинне-е-ес! — раздался сдавленный крик. Чувствовал я себя очень тупо. Носиться в качестве живой мишени у линии фронта и звать потерявшегося второго номера — это проявление не то что непрофессионализма, а чего-то уже совсем за рамки вон выходящего.
— Гиннес! — уже громче. Кто меня тут услышит? Морпехи, которые сочтут меня идиотом? Да и пусть. Да, тупо, я и сам знаю. Но это единственный выход. А ОстротА и так знает, что я здесь. Я мог разглядеть ее жилистое, но какое-то нескладное тело, облаченное в превратившееся в тряпье светлое платье. Она была рядом, со смехом наблюдала за мной издалека, чтобы затем в очередной раз приблизиться и начать играть на моих нервах испачканными в крови пальцами. Лишь бы не в крови моего напарника — это было бы слишком тяжело и паршиво.
— Гиннес! — Крик терялся среди разрушенных домов и взорванных полисадников, когда я брел вперед. Но вот сливающаяся с фоном серая фигура. Он, родимый. Нашелся.
Теперь можно вернуться к агээсникам, можно немного отдохнуть от беготни, от переноски грузов, от всего. Отдохнуть в крохотном бетонированном погребе, потому что после того, как мы зашли в дом, рядом раздался мощный взрыв — украинцы завели миномет калибра 120 миллиметров.
Можно отдыхать и так. Мы под крышей, вокруг бетон. Взрывы… Ну что ж взрывы. Не факт, что стреляют именно по нам. Здесь и кроме нашего уютного укрытия есть множество достойных целей.