Стефан вспоминает и думает: «Был бы здесь Тассо, уж мы бы с ним поговорили… Я бы ему все рассказал и обо всем посоветовался… Завтра ведь Герман ребят со всего дома созовет, расспрашивать станет. «Кто из вас, — скажет, — гидрант открыл? Вчера во второй половине дня? Пусть выйдет вперед, если он здесь!» Так отец спросит завтра, а ребята — молчок, посмеиваются. Они ж ничего не знают про Губерта и Стефана, и смеяться они будут над Германом: поищи, старик, дурака, чтобы сам вперед вышел!
А тяжело как ждать! Нет сил — ждать до завтрашнего дня!»
Встал Стефан. Вышел из комнаты и прямо в столовую — ни секунды не колебался.
По телевизору показывают футбол. Отец сидит верхом на подлокотнике дивана, шея красная от напряжения. Мать сразу же оглянулась, ее смешит поведение отца, но Стефан не замечает ничего. Он говорит:
— Это я был. Я гидрант открыл.
У матери улыбка застыла на губах. Отец повернулся на пол-оборота. Комментатор истошно кричит и вдруг умолкает — стон прокатывается по стадиону, кажется, что сам экран стонет, видно, как мяч поднимается над трибунами, вот-вот уйдет из этого мира навсегда и… мимо, выше ворот.
— Ай-ай-ай! — переживает отец, и еще раз: — Ай-ай-ай! — и только теперь совсем поворачивается к сыну.
Стефан говорит:
— Мне пить захотелось.
Отец так и сидит вывернув шею. После долгого молчания он произносит:
— Пить, говоришь? Ты слышала, Сусанна? Пить он захотел. — И снова он поворачивается к экрану — вопрос для него исчерпан.
Мать вскакивает и выключает телевизор. Она делает это быстро и решительно, и отец не успевает даже рот открыть.
— Что такое?! — чуть не кричит он.
— Наш мальчик…
Отец поднимается, не говоря ни слова, включает телевизор, затем падает в кресло. Кресло трещит.
— Ну, знаешь ли! — говорит мать.
— Оставьте меня в покое! Незачем мне игру портить!
Но игра давно уже испорчена. Отец просто так смотрит на экран, и если спросить его — он даже не знает, какая команда сейчас в атаке.
— Герман, ты же отец… — говорит мать.
Отец сидит не шелохнувшись. Молчит.
— Стефан сам пришел. Сам все сказал…
— А мне — что, радоваться прикажешь? — Отец даже руки развел. — Так, что ли?
Не удержавшись, мать улыбается. Хотя дело серьезное, она улыбается и говорит:
— Понимаешь ли, видишь ли…
— Ничего я не вижу! — взрывается отец. — А если и вижу, то стоит передо мной глупый парень, глупей некуда.
4
Понедельник начался как все дни прошедшей недели: завтрак, лифт, и через мост — в школу.
Отец уже ушел, он в утренней смене, мать собирается уходить с Сабиной. Стефан спрашивает:
— Отец еще что-нибудь говорил?
— Нет, ничего. — Мать смотрит на него. Глаза большие, темные.
— Совсем ничего?
— Совсем ничего. Ни слова. А ты-то, ты о чем вчера думал?
— Я? — переспрашивает Стефан и долго молчит, должно быть обдумывая ответ, и вдруг чувствует, что мать кладет ему руку на голову.
— Ладно уж, — говорит она. — Все равно нам сейчас некогда. До вечера.
Хлопает дверь, щелкает замок — нет уже ни матери, ни Сабины, только слабый запах духов. Стефану он приятен. Еще слышны шаги на площадке. Но вот и они затихли…
Стефан выпил молоко — прямо из кастрюли, еще горячее, съел ломоть белого хлеба, ложку джема и включил радио на полную мощность. Нормально!
На улице уже полно ребятишек. Малыши важничают, те, что постарше, шагают с ленцой — это девятый и десятый класс. Девчонки с подведенными глазами, парни ржут. Один курит, двое дожидаются, когда даст затянуться.
Стефан идет один, но недолго. Кто-то торопливо его нагоняет. Наверняка Губерт.
— Эй! — окликает он его. — У меня — порядок! Никто ничего не заметил.
Лицо у Губерта веселое, а Стефану совсем не весело:
— Чего ты кричишь? Ну чего?
— Я и не кричу совсем.
— Еще как кричишь! Зря ты боялся.
— Это ты прав, — говорит Губерт, и мягкий свет его ласковых глаз сразу гаснет.
Они идут по направлению к главной улице, мимо старых домов с обсыпавшейся штукатуркой, со следами пуль и осколков. Один дом в лесах. Наверху стоят двое рабочих с мастерками в руках.
— Мне повезло, — говорит Губерт. — Телевизор помог.
— Футбол, что ли? — спрашивает Стефан. — Знаю, знаю.
— Ничего не футбол.
— Не футбол?
— Нет, — говорит Губерт. — По второй программе футбола не было. Мои старики футбол не смотрят.
Оба идут рядом, довольно быстро, и вдруг Губерт спрашивает:
— В школе уже кто-нибудь знает?
— Не меньше двадцати человек, — отвечает Стефан, — а то и тридцать. Все, кто вчера там был. И Краузе — тоже.
— Парис-то? По-настоящему он не знает. Никто по-настоящему не знает.
«Никто? — думает Стефан. — Отец знает, и мать — вот уже двое. Все совсем не так, как считает Губерт».
Не успели они зайти в класс — они занимаются на самом верху, окна выходят во двор, — как поступает первое сообщение. Делает его Парис Краузе. Он вчера видел, как подъехали пожарные машины, как по лестнице бежала вода. А на площадке девятого этажа она бурлила, точно в аквариуме…
— А потом, — горячится Парис Краузе, — прибежал кто-то длинный-длинный, ноги тонкие, как у цапли, в одних трусах. Будто чокнутый он прыгал по воде, все хотел к гидранту подскочить. А как попал под струю — к самой стенке отлетел. Твой старик это был! — выкрикнул Краузе и вытянутой рукой показал на Стефана.
Стефан стоит в сторонке, за его спиной — Губерт, и оба делают вид, как будто услыхали необыкновенную новость.
Стефан даже улыбается. На самом-то деле его зло берет, больше всего ему хочется швырнуть портфель в Краузе, по башке ему дать, но он только улыбается. Улыбается и Губерт.
— Вы-то опоздали, — продолжает Краузе, — пришли, когда все уже кончилось. Я вам махал, вы что — не видели? Я вовсю старался.
— Не очень-то старался, — сказал Стефан, садясь на свое место.
Мальчишки сидят отдельно — в крайнем ряду вдоль окон, всего их пока пять. Девочек уже девять, они занимают средний ряд, и средний ряд выглядит веселей.
Входит фрау Майнерт, учительница. Лицо круглое, гладкое, волосы волнистые, седые, сзади — пучок. Ребята уже знают, как она входит в класс: впереди большая черная сумка, за ней она сама. Быстро подойдет к столу, поставит сумку, глубоко вздохнет и скажет:
— Ну, как воскресенье провели?
Хорошо провели. Всякое было…
— Новенькие есть?
Нет, сегодня нет. И ребята и девчата оборачиваются, оглядывают парты, подсчитывают — четырнадцать. Теперь-то уже точно знают — новеньких сегодня не прибавилось.
— Нет так нет, — говорит фрау Майнерт. — А теперь посмотрим, каковы ваши успехи.
Сразу — шум, ученики, переговариваясь, достают тетради, на пол падает бутербродница, и фрау Майнерт спокойно говорит:
— Ну, ну, потише немного.
Тишина наступает мгновенно. Урок начался.
Пятеро мальчиков, девять девочек — маловато пока что.
— Итак, начнем, — говорит фрау Майнерт. — Кто первый?
Сразу поднимаются девять рук. Все девочки. Нерешительно поднимаются еще две руки — это уже мальчики, близнецы, как две капли похожие друг на друга, даже свитеры у них одинаковые — ручной вязки. Это братья Функе: Марио и Михаэль.
Фрау Майнерт обводит взглядом класс, приветливым взглядом останавливается на Рите Шмальберг, самой красивой девочке в классе.
— Вот с первой парты и начнем, Рита, прошу.
Стефан видит Риту сзади и немного слева. Щеки у нее розовые, светлые волосы подвязаны черной бархатной лентой, блестят. Голос ясный, звонкий, и как только она начинает читать, сразу понимаешь: Рита девочка самоуверенная, робость ей ничуть не свойственна.
Она читает первое, второе и половину третьего предложения, но тут раздается стук в дверь — короткий, решительный. Ясно, что стучит человек, который может себе это позволить.
Рита умолкает. Фрау Майнерт удивленно смотрит на нее.
— Стучат, — говорит Губерт Химмельбах.
— Да-а? — еще больше удивляется фрау Майнерт. Повернувшись к двери, она говорит: — Входите.
Дверь приоткрылась. Фрау Майнерт быстро выходит, рукой успокаивая учеников: тише, мол, продолжайте…
Рита читает, светлые волосы поблескивают, но Стефан смотрит мимо, смотрит на дверь. У него такое чувство, будто это ему стучали, это вызывают его и Губерта…
Губерт рисует человечков — ему что! Дверь, в которую вышла фрау Майнерт, для него просто закрытая дверь. Он рисует себе человечков на полях: один, другой — сто! Через всю страницу гирлянда.
Фрау Майнерт вернулась. Не одна. За ней худощавый человек. Это комендант Бремер. Его все знают. И директор Келер.
Мертвая тишина. Лица серьезные. У Губерта в руке застыл карандаш: последний человечек навсегда останется без головы.
— Прошу извинить, что мы прервали урок, — говорит директор. — Произошли события, о которых вы все знаете. О них нам необходимо поговорить. Немедленно.
Только с 6-м «Б» классом?
И почему именно с 6-м «Б»?
Но об этом директор ничего не говорит. Он сказал все, что счел нужным, отступил на шаг, и вперед вышел комендант. Прижав подбородок к груди, он говорит:
— Вы все живете в этом доме, вы все в курсе дела. Неизвестное лицо открыло гидрант. Были вызваны пожарные. Таков, так сказать, состав преступления. А там, где имеется состав преступления, есть и преступник. — Бремер повторяет: — Преступник! — Взгляд его останавливается на Стефане Кольбе. Стефан Кольбе — преступник.
Все смотрят на Стефана. Понять ничего не могут. Молчание. Но постепенно рождается любопытство, даже восхищение. Братья Функе, например, явно восхищены Стефаном, да и Рита Шмальберг тоже. Она не сводит с него глаз.
— Спрашивается, — говорит комендант, — что заставило человека совершить такое преступление, причинившее колоссальный ущерб? Я настаиваю — иначе как злостным хулиганством это не назовешь!
Бремер разозлился, как того и хотел. Класс замер. Никто уже не смотрит на Стефана — все уставились на Бремера. Директор Келер говорит: