Квартира трехкомнатная. Комнаты огромные и мебель в них тоже. Две стены до самого потолка занимают полки с книгами. Стоит старинное бюро и кресло такого же стиля. В углу рояль, а над круглым столом в центре с потолка свисает бронзовая люстра. Во второй комнате два шикарных дивана, трехстворчатый шкаф, трюмо и очень красивый торшер с большим колпаком. Третья комната — Наташина. У нее стоит японский стереомагнитофон, а стены завешаны фотографиями поп-групп, голыми бабами и мужиками.
Володя потащил одну бабу на кухню. Говорил, что та обязана приготовить жратву, это ее профессиональный долг, а Сима смеялась и отказывалась, но потом он ее уговорил. Серьезный парень, которого звали Костей, включил магнитофон. У Кости даже прическа серьезная, а похож он на ковбоя из американского боевика. Телом сухой, как вобла. Узкий, и плечи на одной линии с бедрами. На правой руке серебряный перстень. В него вправлен прозрачный камень, под которым нарисовано женское лицо с ползающими по нему муравьями. Перстень ему сделал Валерий.
Костина баба, Виктория, сказала, что у нее болит голова от этой музыки. Ну и дура! Володя закричал из кухни, чтобы она положила вату в уши и не мешала всем тащиться. Она вообще противная баба! Лицо как смытое дождем объявление: все выцветшее, только губы, накрашенные алой помадой, как у вампира, напившегося крови. Брюки на ней такой ширины, что каждая штанина, если ее зашить с одного конца, сгодится Виктории спальным мешком или саваном. На левой брючине вышита роза. На теле тельняшка, поверх которой джинсовая куртка. Помесь пирата с ковбоем, а на ногах — босоножки на платформе.
Я спросил Валеру, где его жена. Он сказал, чтобы я лучше поинтересовался, где хозяйка дома. Я пошел искать Наташу. Она курила, пуская дым над роялем: Я спросил, чего она ушла. Наташа сказала, что не выносит Тамару, с которой пришел Валерий. И вообще, женился — так ходи с женой.
Володя позвал всех к столу. Валерий говорил разные тосты, а мы пили. Здесь он вел себя развязно: все время лапал Тамару и лез к ней лизаться. Она баба ничего.
Володя с Симой пошли танцевать. За столом Сима все время молчала. На ней было платье весенней травы в черную полоску, и она походила в нем на гусеницу, потому что все время словно хотела свернуться и вела себя так, будто боялась, что с нее сейчас свалится вся одежда и мы на нее будем глазеть. Она часто смотрит в одну точку и все время молчит. Она темная и измятая. Стрижка короткая, но только подчеркивающая, что Сима старше всех. На лице меньше косметики, чем у остальных. Она все время снимала Володину руку со своего зада и недовольно на него смотрела, а Володя говорил, что она напрасно это делает — ведь он считается лучшим массажистом глубоких морщин.
Валерий о чем-то базарил с Костей. Он говорил ему очень интересные вещи, которые не везде услышишь, а Костя отвечал то, что я уже давно слышал, к чему привык и что мне надоело. Я хотел это сказать Косте, но он закрыл мне рот рукой, назвав мальчоночкой, и посоветовал выпить сельтерской. Я не обиделся на него, потому что он гораздо старше, чем я, как и все ребята, и потом, ведь я попал в их компанию случайно, задарма ем и пью — чего же выступать? Я закурил и стал смотреть на Костю: у него благородный профиль, но я уверен, что он не прочь поживиться, а говорит глупости.
Володя с Симой перестали танцевать и вышли. Виктория пошла за ними, вернулась и сказала, что они уже «того». Валера сказал ей, что она сегодня нетерпелива. Назвал ее «цыпой». Пригласил танцевать. Я пригласил Тамару.
Мы выпили уже половину бутылок. Девушки — портвейн, мы — водку. Мне нравилось здесь. Хотел поцеловать Тамару, но кто-то ущипнул меня за задницу. Это был Валерий. Он сказал, что не хотел бы конфликтовать с такой деткой, как я. Хотел ему что-нибудь ответить, но тут вбежал Володя и заорал, что больше не подойдет к Симе на пушечный выстрел и что ему нужна тачка. Хлопнула входная дверь. Это ушла Сима. А мы взялись за руки и понеслись по кругу. Потом, закружившись, упали. Я упал на Тамару и поцеловал ее в губы. Костя с Викторией во время падения закатились под стол, но оттуда, видно, еще долго не собирались вылезать. Вошел Валера, назвал Тамару мамочкой, сказал, что пора плыть. Они ушли, взяв с собой Володю. Наташа сказала ребятам, что они могут идти в спальню. Они, взявшись за руки, вышли. Наташа стала скромнее, когда мы остались одни. Я пригласил ее танцевать. Танцевали спокойно. Я поцеловал ее в шею. Она прижалась ко мне. Кроме ощущения того, что пьян, я чувствовал, что какая-то сила сейчас сомнет меня в комок и бросит к ней в ноги, чтобы потом распрямить уже другим человеком. И я встал на колени и целовал ее руки. От нее очень приятно пахло. Я поднял ее на руки и отнес на диван.
Когда мы легли, я раздел ее. Она все время повторяла мое имя. Я замирал и ждал — она что-нибудь скажет, но Наташа только склоняла голову на мое плечо. Я целовал ее и понимал, что меня уже захватывает новое чувство. И когда она хотела помешать, то я властно прошипел: «Лежи!»... И она подчинилась.
Из дневника Гали.
Мама предлагала мне поехать до конца лета к бабке, а я не согласилась. Конечно, надежды нет никакой, но я все равно жду. Почти не выхожу из дома. Целыми днями слушаю музыку. Мама сдержала обещание и купила мне магнитофон, а Сашка притащил разных кассет с самыми попсами.
Я очень люблю музыку. Но не однообразную и дикую, а более человеческую, не такую злую, какую любят ребята. Когда слушаю, то часто дрожь берет. И будто музыка мне что-то рассказывает и отвечает на мои мысли. Не могу пересказать этого словами, но сердце понимает, и иногда мне чудится, будто музыка говорит, что у Миши есть девчонка красивей и умней меня и он сейчас с ней и целует ее, а меня не любит. А если мы с Мишей встретимся, то нас ожидают какие-то огромные события, и я чувствую, какие они громадные и важные. А чаще всего чудится мне в музыке, что там тоже кто-то тоскует, сидит и ждет любимого человека, а может быть, не встретится с ним никогда. И тут же всем телом чувствую стену между мной и Мишей, и чем нежнее мое чувство, тем меньше надежды проникнуть любви через эту стену, и вижу себя с расстроенными глазами.
Из дневника Миши.
Вот я и стал мужчиной. Но странно — кажется, что я уже давно все это делал и даже привычка была какая-то. А когда к чему-то привыкаешь, это тебя уже не трогает. Вообще Наташка после этого стала для меня из двух половинок, как фильм: люди на экране, а звук из динамиков.
Из дневника Гали.
Иногда мне кажется, что я ненавижу Мишку. Я злюсь на него и думаю, что никогда о нем не вспомню. Но потом вспоминаю и очень хочу, чтобы он хоть минутку побыл рядом, чтобы я могла просто внимательно на него посмотреть. Мне даже хочется поймать Мишку и запереть у себя, чтобы он не мог выйти. Тогда я всю жизнь буду с ним.
Из дневника Миши.
Не могу больше ходить к Наташке. Она понимает, что я ни капельки ее не люблю и нужна она мне как баба. Она говорит, что влюбилась в меня с первого раза. Раньше любила Валеру, но он хоть и талантливый художник, а человек плохой. Баб у него много, а она гордая и не хотела его делить с другими. Я пришел как раз в тот момент, когда у них эти дела разваливались и она его тогда вызвала из комнаты сказать, что не любит и не хочет видеть. Мне Наташка сказала, что я хоть и дикарь, но она меня любит.
А я все время вспоминаю Гальку, даже представляю, что это она со мной, когда сплю с Наташкой. Очень хочу увидеть Гальку. Как странно устроен человек. Вот я: в меня влюблена баба, которая в самом соку, денег у нее завались, и всегда хата. Ее предки сейчас в Венгрии на каком-то конгрессе. Отец — большой ученый, а мать не работает и всю жизнь следит за собой. Они для Наташки ничего не жалеют. Она закончила третий курс театрального института — будет играть в театре. Ну вот, а я рвусь от Наташки к Гальке, к девке, у которой ни кола ни двора, которая не читала ни Шекспира, ни Гете. Но ничего не могу с собой поделать, а ведь даже не знаю, за что ее люблю. Передо мной часто возникают ее глаза — большие, шоколадные и обиженные, как у ребенка. Неужели мы больше никогда не увидимся?! Но как я к ней пойду? Ведь я изменил ей?! Да и она, наверное, сейчас с этим балбесом, как его — Сева?! Тоска!!!
Из дневника Гали.
Он спал на диване одетый, лежал головой к окну, а на его лице было солнце. Я подошла и села рядом. Его загоревшее лицо слегка вспотело на солнце, оно было спокойно. Около носа несколько прыщичков. Странно, но мне это совершенно не казалось противным, как у других ребят. Мне было интересно, что он видит во сне? Наверное, зоопарк, куда хотел меня повести.
Миша был сегодня ночью со мной. Он позвонил вчера вечером. Спросил, можно ли зайти. Конечно, можно! У мамы отпуск, и на две недели она уехала в санаторий. Но даже если бы она была дома, то я пустила бы Мищу.
Он был выпивши, но не сильно. И опять мы сидели с ним, и он был похож на маленького мальчика, а потом стал серьезный, но серьезный как ребенок. Он взял мою руку, поцеловал и стал говорить, что не может жить без меня, что понял, как я ему дорога, что у него нет — нет никого, кроме меня. А я поняла, что не могу без него, и сказала ему об этом, и разревелась как дура. Он целовал меня. Я хотела стать его, но он сказал, что лучше потом, и мы проспали остаток ночи вместе просто так.
Миша хочет на мне жениться! Я сказала, что ничем не хочу стеснять его свободы. И не требую от него ничего. А если он полюбит кого-нибудь, то я ему ничего не скажу.
Из дневника Миши.
Вчера я не выдержал и позвонил Гальке. Она разрешила мне прийти. Я пришел, мялся, а потом сказал, что у меня нет никого на свете, кроме нее. Она плакала, говорила, что все время ждала меня. Я и сам чуть не разревелся.
Я очень хочу жениться на ней. Жалко, что нам только шестнадцать!
1974
ПОНЕДЕЛЬНИК
Жалость забыта Каем вместе с другими чувствами, но когда вдруг он испытывает ее, то это похоже на ощущение инвалидом ампутированной конечности. Сейчас, с трудом себя пробудив, Зверев чувствует до смеха реальный ком в горле, наблюдая красными гноящимися глазами за Ириной. Женщина мечется, зажав ладонью рот, мучимая позывами, в насмешку завещанными прерванной беременностью. Кай растирает отекшее лицо. Смеется. Кашляет.