— Ага! Она без мордобоя и не кончит. Да, у меня были такие. Одну за волосы тяни, другой уши рви. Всякая, знаешь, разная придурь у баб развивается. Одну, скажем, пацанкой, елдой напугали, другая подсмотрела, как батя мамане вдувает.
Черт сообщает, что когда он совокупил триста женщин, то перестал вести им счет. Однако, несмотря на амплуа Казановы, в семейной жизни он не обнаруживает подобного диапазона. Будучи в разводе, вновь сошелся с женой, после того, как и она, и он жили с другими спутниками. «Молодые» зарегистрировали расторженный брак, детей у них нет, но «она баба сильно грамотная», и это окупает все! В жизнеописание внедряются эпизоды с девяти- и семилетними девочками, с двенадцатилетней племянницей. «Они, если хоть раз этого дела попробуют, — потом как наркоманы». Бес поглаживает вздыбившиеся трусы. «У меня это теперь не часто. Считай, как праздник. А был один студент; на медосмотре попался. Так я стою, это, значит, перед ним как в бане, а он кабинет запер и говорит: «Никто не узнает». А я говорю, даже если кто и узнает, то что ж? Не я тебе, а ты — мне! Не думай, что я такой чистенький, — я мужик порченый и балованный». Глаза смотрятчерез запотевшее стекло лет.
— Ну что, Кумтыква, спать? Ты у нас останешься? — Я скрываюсь в своем отсеке.
— Если не прогонишь. — Шаландер в нерешительности посреди кубрика.
— Ложись в капитанском, а я — у себя. Думаю, гостей больше не будет. — Город за иллюминатором приобретает отстраненность. Кто мы — захватчики, инопланетяне?
— Зря ты ее все-таки шуганул. — Тело взгромождается на шконку. — Куда она теперь денется?
4. ЛИЧНАЯ НЕОСТОРОЖНОСТЬ
Один на один с травмой: боль и предположения. Принцип неподчинения недугам. Карабкаюсь на теплоход. На камбузе — Санта-Клаус. «Что?» Мысли о дальнейшем. Травма на производстве? Один — против всех. Вызвать «скорую» или «неотложку»? Дойти самому? Поликлиника — рядом.
Санта-Клаус готов сражаться за «производственную». А Гуляй-Нога? Пьяный, он выковыривал из ноги фрагменты костей. «У тебя будет остеомиелит». — «Ну и что?» — Он так и остался хромым.
Наш новый капитан — Адидас — разорвал голеностоп о кнехт на палубе катера — «по дороге на работу». Летом утонул работник земмашины — «не связано с производством».
В те же дни Душман во время швартовки угодил ногой в колышек — ему чуть не срезало стопу, — он тоже отказался от притязаний на законность.
Обдумай все до мелочей. Ты — один. Факты — неопровержимы. 8.00 — прием вахты. Влетел на судно, сбежал по трапу в кубрик, пил чай, смеялся. 8.15. — вахта спустилась на берег. Выхожу следом. В перспективе гаснут силуэты коллег. Причал. Утренняя изморозь.
Санта-Клаус страхует меня на понтоне. «Я сам». Идем к фургону. «Ты чего?» — разложившийся пролетариат в амплуа двух алкоголиков обозначается проблесками папирос. «Да на причале поскользнулся». Посильное сочувствие. Дворняжьи мозги изыскивают возможную поживу.
В бытовке остальной контингент и вахтенный матрос. В искусственно освещенном объеме ожидание выгоды обрекается на диффузию с участием. «Ну, ничего, ты — спортсмен», — утешение относится, впрочем, к говорящим. Методом алкогольного шаманства работяги возвращают чувства к равнодействующей. «Давай я тебе гипс наложу». Подымите Мне Веки прокашливается от спазм аврального смеха.
Атаман — на чемпионате по хоккею. Полип — на занятиях по ГО в конторе. Спускаемся на берег. Эманация фонарей выявляет Эгерию. «Вы кого ищете? Ты что хромаешь?» Мастер рекомендует визит к хирургу. Больничный лист по поводу свежей травмы — игнорировать это будет невозможно. Она тоже к специалисту. Только что взяла номерок. «Очереди нет. Иди скорей».
Мы соболезнуем отражениям в ветровом стекле регистратуры.
Врач скверно слышит. Он стар и опытен. Да, он видел и не такое. И даже то, что я, видимо, не в силах вообразить. «А вы знаете ли, доктор...» — нет, я докладываю исключительно о несчастье.
Три разноформатных клочка — в лабораторию, на рентген и на УВЧ.
Медсестра не верит в мою трезвость.
— Я вообще не пью. Ну, разве в праздник.
— Сейчас все пьют.
— Что же, я похож на алкоголика?
— Нет, до алкоголизма вы еще не дошли, но посмотрите сами на пробирку.
Приплюсовывается второй белый халат.
— Что ты с ним разговариваешь?
— Послушайте...
— Чего вас слушать, пиши положительную.
Они — приезжие. Государственная формовка медика — скорлупа для иссохшего плода. Когда данные особи достигнут соответствия с Клятвой и Конституцией? Может быть, просто отважиться и дать в диапазоне один-три? Девушки привыкли общаться с плавсоставом загранплавания. Для них взятка — норма. Я — не вписался.
Хирург изучает листок. Заключение — отрицательное. Я оказался неправ или они смирились с фактом после традиционного ритуала?
Рентген — в двенадцать. Врач заполняет бюллетень.
В дверях — Санта-Клаус.
— Меня прислал Атаман. Тебе нужно приехать на участок, написать объяснительную по поводу травмы.
Он не освобождается от тулупа, он все еще не доверяет нашей дружбе, ему неловко визитировать без презента, и он выпаливает поручение, словно оно равноценно творожному кексу. Мне приятно угощать капитана завтраком, как и ему, когда я — гость.
— Вздремнуть?
Санта-Клаус смеется. Он записал в судовой журнал, что я болен, представил объяснительную и составил акт о травме с подписью дежурного по вагон-бытовке.
Звонок. Явление второе. Прораб. Санта-Клаус сокрыт в комнате. Полип по-кукольному смежает и расторгает веки. Ожидается: он вполне может заурчать или молвить «мама». Мой зарок исключить снисхождение к балласту человечества обретает брешь под атаками сатиры: монстры оснащены уморительными свойствами — я интерпретирую «образы детства»; бой за выживание обращается в забаву — я оказываюсь уязвим.
Из хищников, пожирающих ресурсы Отчизны, Полип наиболее всеяден: полотенца, лампочки, брезентовые рукавицы — он не только увозит блоками полученные на участок, нераспечатанными, — цепь не о двух звеньях — «работа — дом»: прораб ведет торговлю. Я снизил балл всеядности Плюшкину, когда Полип попросил у меня не выбрасывать пластмассовые крышки от банок с гуашью. «Зачем тебе?» — «Сыну дам, пускай играет».
Полип ощеривается детям и теще, — он спешил предупредить меня о коварстве Атамана: «Он хочет доказать, что твоя травма — бытовая». Благодарю за заботу, хотя не очень-то верю. Второй вестник уточняет время, за которое я сумею добраться до Гопсосальской. Отказ от чая. «Ждем тебя на участке».
Неуклюжий контур, перфорированный метелью, приближается к остановке. Наш выход. Отсутствие автобусов. Мазок физиономии обращен в нашу сторону. Имитируя руководство, с хохотом скрываемся в универсаме. «Икарус» всасывает фигурку.
В соответствии с постулатами выживаемости, бытие перепаяло кое-какие схемы в моем мировоззрении в целях рациональной адаптации к условиям черного рынка: юрист — свой. Он эскизирует возможные нюансы: «Травма — свежая, больничный — законный, ты — трезвый; нет, никто не рискнет оспаривать факт несчастного случая на производстве. Может быть, тебе предложат тянуть другой фант — может быть. Самое очевидное — происшествие по дороге на работу. Это уже не твое дело».
Из бывших и Черная Кость напяливают экипировку выходного дня. Они ночевали здесь — в фургоне, в угаре от дровяной печи. Бормотание и дискоординация.
В перспективе — Атаман. Рукопожатие с гегемонами. Начальник предлагает свою руку: «С наступающим!» Он с ходу пытается продиктовать мне объяснительную с трактовкой «по дороге на работу». Я гневно обличаю интригу прораба, вымогательство начальника и подтверждаю текстом объяснительной формулировку в бюллетене.
Атаман лишил меня возможности дипломироваться на командную должность негативной характеристикой. На его столе — то же клише на моего коллегу с плюсовыми показателями. Мне это мыслится естественной составной возможного обмена жизненно важной макулатурой. Молча целюсь перстом в заглавие. «Это уже шантаж!» — определяет на меня правдоборческий взгляд Атаман: коммунист, распушивший веер своей неофициальной биографии от приписок ради одоления плана до валютных метаморфоз.
Подвергнутая терапии руководства и вермута, бригада мямлит о чьей-то неизбежной кремации. Заметив мой взгляд, Атаман как бы осаживает подчиненных и имитирует заслон, формируя, впрочем, загадку, что он — щит или занавес? Скорее прочего, маневр призван возвести в степень реальной опасности акции четырех алкоголиков. Отвечаю маской недоумения.
Моя цель — предстать с больничным перед Кормящим для завершения сюжета. В приемной меня пеленгует Панч и приглашает к себе. Я, естественно, знал, что встречу именно его, — Атаман, безусловно, информировал Панча о ЧП — теперь рентабельность должности главного инженера определяется решением моего дела в пользу предприятия.
Экспонируясь в кресле, администратор одаряет меня жестом «Садись». Это еще не «Сесть!» и не «Встать!», впрочем, мы обоюдно сознаем, что лото, в которое мы собираемся размяться, способно финалировать свой очередной кон подобным обращением к кому-то из очевидно причастных.
Марципановая маска обнаруживает свойства гуттаперчи.
— Ты правильно поступил, что обратился с этим вопросом ко мне. — В акульей щели мерцает золото. — Вы понимаете, что я не могу вам приказать, чтобы ты написал о своей беде иначе.
— Конечно, понимаю, но ведь в моей истории болезни зафиксировано, как все действительно произошло. Как же мне писать по-другому?