— Здравствуйте, девочки! — приветствует вошедшая Роза Алексеевна.
— Приехали? — будто бы не веря глазам своим, выкатывает белки Людмила. — Ну что там? Расскажите!
— Какая трагедия! — кричит Роза, ухнув на стул, и фиксирует виски большим и безымянным пальцами. — Вот так подарок!
— Что такое? Кому подарок? Какой? Вы что, ездили к этой самой Насте, то есть где она утонула? — всполашивается, теряя сны, Кай.
— Да, да... У нее ж у дочери сегодня день рождения и двадцать вторая годовщина со дня свадьбы. Все в один день, а она вот... — И Роза бессмысленно упирается глазами в пол, разведя ладони.
— Да, это несчастье. И не знаешь, где смерть найдешь, — вступает в разговор, будто и не выходя из него, Свинюкова. — А вы, Роза Алексеевна, узнали, как все было?
— Да, Олюшка, узнала. — Роза Алексеевна закуривает сигарету. — Из колхоза почти все уже уехали. Командировка кончилась. Настя осталась, хотела еще немного пожить, а приехать в понедельник прямо на праздник. А вчера вот и утонула. Говорят, часов в шесть пошла с тремя мужиками в лес. Взяли литра четыре. Поддали, видно, хорошо. Встретили, когда уже из лесу шли, сына председателя. Допризывника. Ехал на мотоцикле. Настя ему говорит: «Подвези». Он говорит: «Вот встречу отца, отвезу и приеду за вами». Приехал, взял Настю. Когда поехали, упали в лужу. Извалялись, конечно. Парнем она, думают, тоже попользовалась. Когда мужики подошли, то мотоцикл валялся в луже, а Насти с мальцом не было. Стали кричать. Те вышли из леса. Ну, мужики им помогли с мотоциклом. А Настя решила после всех этих делов обмыться. Пошла к реке около плотины. Встала на валуны. А они скользкие. Может, она поскользнулась, может, ее от пьянки да от любви качнуло — упала. А река там бурная. Отнесло сразу на середину. Напротив реки дом. У окна два мужика сидят. Братья. Самогон жрут. Старший увидел Настю и говорит: «Что это там за морж объявился? То нырнет, то вынырнет. Надо же, в октябре такое купание устроить». Младший посмотрел и сообразил — что-то не так. Ну, вышли они из дому. Спустились к реке. Старший полез в воду. Поплыл. Когда был уже рядом, Настю скрыло. Он за ней. Вынырнул, да опять рядом. Течение сильное. Ее в водовороте крутит. Барахтается. Мужик не может до нее добраться. На мосту люди стоят, смеются. Не понимают, что баба тонет. Кричат ему: «У тебя с ней на таком течении ничего не выйдет!» А она скрывается, а выныривает в другом месте. Младший брат по берегу бегает, зовет на помощь. Сам-то он после больницы. Ему и бегать нельзя. Потом люди понемногу поняли, что дело серьезное. Сбежались к воде. Взяли лодку, багры. Вытащили минут через тридцать. Положили на землю, а вот ложить-то, сказал доктор, было нельзя — надо было трясти!..
— Да, ложить ни в коем случае... — подтверждает Свинюкова.
— Пульс, говорят, еще бился, — продолжает Роза, затушив о каблук сигарету. — Ну а помощи-то там никакой. Воскресенье... Пока до центра довезли, там уж и совсем делать нечего. А все пьянка. Она, говорят, и в колхоз-то ездила, чтоб поддавать. Перед отъездом только и говорила: «Скорей бы в колхоз!» А сердце больное, врач так и сказал — ей стало плохо с сердцем. С жары да в ледяную воду! Меня, помню, тоже прихватило. Загорала, загорала — и бух в воду. Так верите, пополам согнуло, ни туда ни сюда. Да, бывший директор ее в колхоз не отпускал. А этот заморыш сразу отправил. Теперь хочет с себя ответственность снять. Что и воскресенье было, и командировка кончилась... Но баба до чего была отчаянная. Прошлым летом села без седла на необъезженную лошадь... Ой, девочки! Меня всю прямо колотит. Семье-то какое горе. Дочке пока не говорят, что утонула, говорят — в больнице, скоро выйдет. — Запас информации Розы Алексеевны иссяк, и она замолкает, хищно вокруг себя оглядываясь и все еще шумно дыша. Она — толстеющая неврастеничка, остро пахнущая потом. Пытаясь скрыть хищность глаз за прозрачной шторой очков, Роза лишь усиливает ее бликами стекол.
— Да, они там, видно, науважались на прощанье, — сообщает Ольга Борисовна.
— Ну почему обязательно науважались? Вы не можете без этого, — возмущается Людмила.
— Ладно! Не спорься со мной. Я пожила, знаю. Настя хорошо поддать любила. — Свинюкова поворачивается.
В комнату скромно, будто расшатанный часами пик «американский» трамвай, который еще ползает по нашему все молодеющему городу, заплывает уборщица Зоя Трофимовна. Она до безумия жаждет быть молодой, но из всех ее кричащих о страсти к юности туалетов лишь серебряная брошь — парусник, окаймленный орнаментом, — вещь, единственная равноправная с посеребренными висками. Речь Зои затруднена, и часто хочется помочь ей договорить или построить фразу. Она только вчера вернулась из колхоза и была последней из присутствующих, кто видел Настю перед смертью:
— Вы слышали, э, Настя-то утонула, — садится на стул Зоя.
— А как же, Зоенька, я только оттуда, — с превосходством информированного человека говорит Роза Алексеевна. — Вот только сейчас девкам все рассказала. Что да как было.
— Она, э, тонула в этом году. Как только, э, приехала в колхоз, купалась... Парень с девятого цеха вытащил. Говорит, э, были бы титьки поменьше, так, э, не спас бы. — И Зоя почему-то хрипло смеется, запрокинув голову. Она становится похожей на крысу.
— Откачивали? — тоном профессионального спасателя на водах спрашивает Свинюкова.
— Нет, э, обошлось так. — Зоя чистит спичкой зубы.
— Так она и полтора года назад тонула. Помните, девчонки, Шепелева рассказывала? — присоединяется Ираида.
— Вот тоже девка дурью мучилась, — заключает Людмила.
— Кто смерть ищет — найдет, — более конкретно формулирует Свинюкова.
— Ты же понимаешь, Тамара, мы с тобой на кобылу необъезженную не сядем, — развивает Людмила.
— Да, если бы жеребчика, да под него — это нам как раз, — отзывается Тамара.
— Девочки, кто одолжит трешечку? — выдыхает из себя слегка от чего-то задохнувшаяся Роза Алексеевна.
— А вам на что? — спрашивает Тамара.
— Да хочу огурчиков купить, а то ни летом мы ничего не видели, ни сейчас. — Роза протирает подмышки. Нюхает руки.
— А вы в этом году ничего не закатывали? — Ираида Степановна сплетает пальцы, опускает на стол.
— Какой там закатывали? Что вы! Я, простите меня, чулков себе купить не могу. Во! — И Роза, достаточно развернувшись в сторону Кая, задирает юбку, обнажив для обозрения кроме дыры на левом чулке еще и свои морковные штаны.
— А я огурцов закатала и помидоров, — делится Тамара. — И варенья разного двадцать литров.
— Слушайте, а у меня Настя из головы не идет, — как всегда резко, со стулом, поворачивается ко всем Людмила. Стол ее у окна, и она подолгу смотрит на расположенный напротив копировки деревообрабатывающий цех, где ребята из ПТУ строгают доски. — Какой ужас!
— Да-а-а... А как твой кобель себя ведет? Жрет? — подсаживается Роза к Ираиде.
— Вчера нажрался. Аж еле тепленький. Я иду с работы, а он у ларька пиво пьет. Подошла, говорю: «Идем домой». А он как клоун. Выкобенивается передо мной. Уж мужики собрались, говорят, да мы тебе морду сейчас набьем, что ты так со своей бабой разговариваешь. И я ему говорю: «Тебе не стыдно? Сын на каникулы приехал, а ты, морда пьяная, что вытворяешь?» Он говорит: «Ну ладно, ты иди, а я приду». Я говорю: «Нет, идем вместе». Так он мне у себя вот так покрутил, что я, дескать, с приветом, и пошел-таки, скотина! — Ираида Степановна высокого роста, следит за собой, а энергичная до нервного тика обоих глаз.
— До чего мужики все сволочи, — резюмирует Свинюкова.
— Все? — Входящий Александр Федорович приветствует женщин своими очень добрыми, словно пьяными, глазами. Во всех движениях, а в первую очередь в самой конструкции, чувствуется его незаурядное здоровье. Сейчас Александр работает плотником, а месяц назад был начальником деревообрабатывающего цеха. Имел неприятности со складом во время ревизии. После обыска его крупно оштрафовали. Александр подал на пересмотр дела. Ему приплюсовали два года условного срока. Со дня на день он ждет назначения на поселение.
За Сашей вошел Шурик. Он предельно мал ростом. Лицо как плод турнепса с вырезанными на нем побелевшими от нетормозимого пьянства глазами и синими губами, не выпускающими навечно потухшей беломорины.
— Здравствуй, Шурик. Ты уже пообедал? Слушай, ты придешь ко мне поставить замок? — берет его под локоть Ольга Борисовна.
— Приду, это ж дело такое, — обнимает ее Шурик за талию.
— Да, конечно, «маленькая» тебе будет, — хихикает Свинюкова.
— Ага, так надо, значить, замочек подыскать. Я тут был у одной старушки. Диванчик чинил. Так, значить, усе сделал ей, а она, это, мне и говорить: «Надо б диванчик того, ну, на прочность, чтоб, какую там он нагрузку, значить, выдержать может». А я говорю, какая, мать, нагрузка, я уж давно ничего такого не ведаю. Да так и ушел. Трешку, правда, дала. Обиделась старушка.
Плотники пришли чинить фрамугу, которую невозможно открыть уже больше года. Саша встал на принесенную им лестницу, а Шурик, стоя внизу, подает инструменты. Роза Алексеевна, массируя на ходу грудь, уходит.
— Как твои дела, Саша? — спрашивает Ольга Борисовна.
— Как? Никак! Уезжаю, сами знаете, — поддевает он фомкой раму.
— Надо бы тебе, Саша, кого-нибудь из нас осчастливить на память, — обмакивает перо в тушь Тамара.
— Можно, конечно, да я боюсь раздавить, — отвечает тот, выдергивая гвозди.
— Ну ты, Тамара, и придумаешь! — со сладким гневом перед туманной перспективой ворчит Ольга Борисовна.
— Точно, дурью маешься, — объявляет себя союзником Людмила.
— А ты, Ляля, только с морячками — гражданскими офицерами да со студентиками вожжаешься? — взрывается истомленная одиночеством Тамара давно назревшей фразой.
— Девки! Вы бы хоть при мальчике постеснялись, — объявляет вошедшая, но слышавшая все за дверью Роза Алексеевна. — Это твой помощник. Его зовут Андрей.
Сидя подперев голову, Кай смотрит на Андрея, с белой футболки которого Зверева изучает длинноволосое бородатое лицо, оттрафареченное черной краской. Лицо Андрея по-городскому бледное. Глаза немного сумасшедшие и изможденно-наглые. И странно, то ли с похмелья, то ли от духоты, но с сознанием Кая что-то происходит, и ему вдруг кажется, что это он сам стоит на месте Андрея, и, вспоминая себя молодым, он узнает себя в этом косматом, совсем непохожем на него, парне. Да, это он. И он еще не лечился от алкоголизма. Что вы! Он еще не начал пить! И теперь, если это действительно он, то надо обязательно закончить институт, а не жениться на первой попавшейся бабе. И надо писать, писать — ведь он так талантлив и у него такое чувство цвета! Зверев теребит нечесаную бороду. То, что происходит вокруг, долетает до него из какой-то всеобщей черноты отдельными фразами.