– Ты выглядишь еще лучше, чем раньше.
– Да ладно! – отмахиваюсь я, что не мешает мне впервые за несколько лет почувствовать себя сексуальной, настроенной на флирт и самую малость пьяной.
Джон помогает мне слезть с высокого стула. Я беру сумочку и вдруг (не знаю, что мной руководит: инстинкт, наверное) задерживаю взгляд на экране над баром. На Си-эн-эн идет экстренный выпуск новостей. Два часа назад в Пенсильвании поезд сошел с рельсов. Мгновенно протрезвев, я хватаюсь за горло и так застываю. Внутри все мертвеет.
– Мои дочки… Они ехали на том поезде.
Глава 4. Энни
Энни на кухне. Поворачивается туда-сюда на крутящемся кожаном табурете. Перед ней на столешнице ноутбук и чипсы. Она запускает руку в пакет, не отрывая взгляда от письма, которое только что написала. Все ее чувства приняли форму стройных предложений, сложившихся в абзацы. Тщательно расставлены знаки препинания. При помощи клавиатуры ей легче изъясняться, чем при помощи голоса. «Уф!» – тихонько фыркает она. Надо же было так случиться, что именно за письменное высказывание ее и отстранили от учебы!
Перечитав двухстраничный текст еще раз, Энни исправляет «если я вернусь в Хаверфорд» на «когда я вернусь в Хаверфорд» и распечатывает письмо. Ну вот. Сегодня она не ляжет спать, пока мама не вернется с работы, как бы поздно это ни было. Дождется ее и вручит свое творение. Главное, держать рот на замке, пока новость не будет переварена.
От волнения у Энни урчит в животе. Она роняет голову на руки. Мама будет вне себя! Но Энни ко всему подготовилась, насколько могла. Она расскажет матери свой план: год работы в «Старбаксе» или в «Стрэнде», а потом возвращение в Хаверфорд (ей сказали, что осенью она сможет восстановиться).
Телефон звонит. Черт! Опять мама. Звонок не эсэмэска, придется отвечать. Как Энни быть? Соврать, что она в кампусе? Или включить голосовую почту? Нет, это трусливо. В мамином духе.
– Привет, мам.
– Дорогая моя! Ох… Отлегло…
Судя по голосу, мама чем-то очень напугана.
– Отлегло?
– Да, милая. Слава богу, ты в порядке. Ты… и Кристен. А я уж подумала… – У нее перехватило дыхание. – Твоя сестра не берет трубку. Я представила себе худшее и…
– Успокойся. У Крисси телефон разрядился. А ты где?
Мама нервно усмехается и понижает голос:
– Не поверишь. У меня тут наметилось что-то вроде романтического обеда. А потом я увидела сюжет про поезд и так испугалась…
Сердце Энни начинает биться быстрее. Она хватается за край столешницы, чтобы не упасть.
– Какой поезд? Ты о чем, мама?
– Пассажирский экспресс сошел с рельсов у самой Филадельфии. Столкнулся с товарняком, который вез горючее. Ужасно! Слава богу, что вас там не было!
У Энни подгибаются колени, и она сползает на холодный деревянный пол, шепча каким-то не своим голосом:
– Крисси… Боже мой, Крисси!
Глава 5. Эрика
Двадцать четыре часа проходят как в тумане. Я не верю, что со мной могло случиться такое. Кажется, будто в мое тело вселился кто-то другой, а я сама из него ушла. Ушла туда, где нет ни цвета, ни запаха, ни тепла, ни холода. Наступило утро субботы. Мы с Брайаном, Энни и психотерапевтом сидим у патологоанатома филадельфийской больницы. Я думала, нас проведут прямо в морг, поднимут белую простыню и я увижу тело дочери на металлическом столе. Но вместо этого Джоанна, чернокожая женщина средних лет, приглушенным голосом разговаривает с нами у себя в кабинете. Выражает соболезнования и обещает, что на опознание нашей девочки нам будет дано столько времени, сколько потребуется.
– Все произойдет прямо здесь, в этом кабинете. Вы увидите снимки. – Джоанна показывает на фотографии, лежащие обратной стороной вверх. – Я буду переворачивать их по одному, предварительно объясняя вам, что изображено на каждом. – Она улыбается. – Ваша доченька облегчила нам работу, положив в карман джинсов документы. Мы почти уверены, что тело, о котором идет речь, принадлежит Кристен Блэр.
Джоанна показывает студенческое удостоверение с фотографией. Я вижу лицо моей девочки. Она озорно и беззаботно улыбается, не подозревая о том, какая судьба ее ждет. Зажимаю рот рукой в запоздалой попытке остановить рвущиеся из горла рыдания. Сделав судорожный вдох, тяну в себя воздух мелкими глотками.
– Извините, – говорю я, стараясь дышать ровнее и глубже. – Просто… я не… не могу поверить…
Джоанна дотрагивается до моей руки:
– Понимаю.
Мне хочется заорать: «Да ни черта ты не понимаешь!» Откуда ей знать, каково это, когда тебе говорят, что прекрасная жизнь твоего ребенка прервалась в один момент вместе со всеми мечтами, надеждами и ожиданиями?! Погасла, как докуренная сигара!
Энни сжимает мои пальцы, Брайан наклоняется к моему лицу:
– Ты как?
Делаю глубокий вдох и киваю. Хватаю руку Энни, напоминая себе о том, что нужно крепиться ради нее. Еще раз благодарю Бога за то, что хотя бы она не села на тот поезд.
– Сейчас я покажу вам фотографию правой ступни. Вы должны понимать: тело сильно пострадало. Остались отеки, синяки. Обращайте внимание на такие приметы, как родимые пятна, татуировки и шрамы, если они были.
Сначала мне кажется, что раздутая нога, которую я вижу, не может быть ножкой моей дочери. Но ногти… Они выкрашены в фиолетовый цвет.
– Лак, – произношу я, хватаясь за горло и снова чувствуя, как весь мой мир рушится.
Джоанна одну за другой переворачивает фотографии лодыжек, коленей, торса. Несмотря на отечность, я узнаю ребристую грудную клетку своей девочки.
– Милая, – шепчу я, дотрагиваясь пальцем до снимка.
Джоанна ждет, пока я успокоюсь.
– Теперь вам будет еще тяжелее. При взрыве грудь и лицо сильно обгорели.
Энни начинает плакать. Я обнимаю ее, мучаясь оттого, что не могу облегчить ей страдания.
– Дорогая, давай выйдем.
Она выпрямляется:
– Нет, мама. Я уже не ребенок.
Это простое признание причиняет мне новую боль. Энни права. Ее детство оборвано, причем самым жестоким образом. Она против воли с головой окунулась во взрослую беду.
Когда Джоанна переворачивает фотографию, Брайан шумно глотает воздух. Я быстро зажмуриваюсь и инстинктивно прижимаю Энни к груди.
– Думаю, мы видели уже достаточно, – говорю я, молясь о том, чтобы лицо Кристен не запомнилось нам таким – обгоревшим, покрытым копотью. Чтобы она навсегда осталась для нас красивой девочкой с нежной кожей цвета слоновой кости. – Брайан, ты закончишь без нас?
Он проводит рукой по глазам:
– Да, конечно.
Брайан разочарован тем, что я оставила все самое тяжелое ему одному. Я его понимаю. И все-таки сейчас я должна в первую очередь думать об Энни.
– Возьмите. – Джоанна протягивает мне свою визитку. – Я на связи двадцать четыре часа семь дней в неделю. Могу посоветовать психотерапевта на Манхэттене, если понадобится.
Торопливо благодарю и, обняв Энни обеими руками, выхожу вместе с ней из кабинета. Джоанна в это время объясняет Брайану, что будет на следующей фотографии. Закрывая дверь, я слышу, как он говорит:
– Да. Это она. Это наша Кристен.
Энни зашла в туалет, а я сижу на скамейке в коридоре, глядя на удостоверение, которое было у Кристен в кармане. Хочу положить его в кошелек и натыкаюсь на фотографию, сделанную, когда девочкам было три года. Память возвращает меня назад, в наше маленькое бунгало в Мэдисоне. В ту субботу я позвала к нам фотографа, чтобы он сделал семейный портрет. Мы только что пообедали, Брайан пошел наверх принять душ и переодеться. Дочки помогали мне убирать со стола: брали суповые миски в свои крошечные ручки и переносили их на столешницу. В желтых стенах давно не ремонтированной кухоньки царило воодушевление. Обсуждались планы на вторую половину дня.
– Сейчас мы наденем все самое нарядное, – сказала я девочкам, принимая у них посуду и составляя ее в мойку, – а когда нас сфотографируют, поедем к бабушке и дедушке Блэр. Мы все вместе будем ужинать в «Ломбардино».
– Ты наденешь на нас самые красивые платьица? – спросила Кристен.
– А как же! «Ломбардино» – это ведь особое место. Папин любимый ресторан.
– Ура! – воскликнула Энни.
В ту же секунду, вторя ее радостному возгласу, раздался другой звук: миска выскользнула из ручек и разлетелась по кафельному полу миллионом мельчайших частичек стекла.
– Никому не двигаться! – скомандовала я и, подхватив Энни одной рукой, а Кристен другой, перенесла их обеих на первую ступеньку лестницы. – Сделаем вот как. Я приберусь на кухне, а вы пойдете наверх и начнете приводить в порядок себя. Первое задание – стереть с мордочек усы от молока.
– Уфы бывают только у мальчиков, – заметила Энни.
– Пойдем, Энни, наряжаться, – сказала ей Кристен, и они поскакали вверх по лестнице.
Я подмела и выбросила осколки, вымыла и вытерла посуду. Все это время я улыбалась, слыша со второго этажа смех девочек – их комната была прямо над кухней.
Брайан спустился в накрахмаленной рубашке, надушенный одеколоном с древесным запахом.
– А вот и мой неотразимый муж! – сказала я и потянулась к сушилке, чтобы поставить туда чашку, а он подошел сзади и поцеловал меня в шею.
Всем своим существом я ощутила покой. Нет, это было больше чем покой. Это было одно из редких мгновений чистой радости. Я жила в семье, о которой всегда мечтала: муж, двое детей – все здоровы, все счастливы. Чего еще я могла желать, к чему стремиться?
Через пятнадцать минут над нашими головами раздался топот маленьких ножек.
– Зажмурьтесь! – крикнула Кристен с верхней ступеньки.
Я взяла Брайана за руку, мы вышли в гостиную и притворились, что закрываем лица ладонями.
– Откройте глаза! – скомандовала Энни.
И тут я увидела двух принцесс. Держась за ручки, они шествовали по лестнице так торжественно, будто в самом деле были царственными особами.
– Ах, мои милые! – воскликнула я, прижав руки к груди.
Девочки надели костюмы, скопированные из диснеевских мультиков. Энни – розовый, а Кристен – фиолетовый. Тюлевые юбочки колыхались при каждом движении ножек, обутых в атласные туфельки. На головках красовались колпачки с перьями и ленточками.