Прошло еще несколько дней, и флотилия, словно догоняя весну, двигалась следом за ней к холодному северу. Обогнув Толстый нос, путники прошли мимо Бреховских островов и около 15 июня вплыли в устье реки Гольчихи.
Здесь нужно было ждать Орлова с плотами из бревен и досок. Он вез на них также запасы железа, гвоздей, проволоку и все то, что не смогло поместиться на перегруженных до-отказа лодках. В ожидании его приезда будущая колония устроила, по примеру туземцев, летнее становище на правом берегу реки, подальше от селенья Гольчихи.
Лодки были наполовину подтянуты на отмель и привязаны к вбитым кольям, а в десяти шагах от них, на обсохшем холме, было поставлено четыре самоедских чума из двойных оленьих шкур. Морские приливы не заливали этой отмели и здесь было удобно наблюдать за движением судов по Енисею. Около чумов весело запылал огонь, и в котелках, шипя и посвистывая на разные лады, кипела и варилась всякая снедь и чай.
— Походная кухня работает, — с гордостью заявила Анна Ивановна, а Тус — великолепный истопник.
— Кстати, — заметил Грибов, — как нам быть с Тусом?
— Куда ему торопиться, — сказал Рукавицын, — вот скоро поедут самоеды на ярмарку, он с ними и отправится.
— Нет, — флегматично заявил енисеец.
— Ну, а куда же ты денешься?
Старик лукаво улыбнулся и сказал:
— Хлеб есть, рыба есть, табак есть — зачем итти?
— Он хочет с нами остаться, — засмеялся Успенский.
— Да, да! — закивал головой Тус.
Все вопросительно посмотрели на Грибова.
— Пусть остается, — проговорил тот, — но я боюсь, что он не сможет подчиниться нашей дисциплине.
— Сможет, — возразил Рукавицын, — я беру его под свою команду, я знаю, как нам сговориться.
Тус был оставлен к величайшему удовольствию детей, с которыми он очень дружил. После обеда он громко отрыгнул в знак вежливости, показывая, что сыт, и пошел спать в лодку.
— Есть русские господа хорошие, — сказал он довольным тоном, — поселенцы худо, хайлаки все: бабу возьмут, бьют, резать могут. Наш народ не любит русский хайлак. А вы мирные, и я мирный. Нам жить хорошо будет.
— А почему мы хорошие? — спросил Рукавицын.
Енисеец ощерился улыбкой.
— У вас все есть: лодки есть, сети есть, ружья есть, пища есть, деньги есть, бабы есть… Все есть, воровать ничего не будете…
Все расхохотались.
— А ты воровать будешь? — сказал, смеясь, Рукавицын и, нахмурясь, добавил: — смотри, не воруй и языком зря с чужими не болтай.
— Зачем воровать, — добродушно заметил Тус, пищу даешь, баб не надо, — стара стала, а язык проглотить можно. Работать буду, рыбу ловить, порсу сделаю. Я все умею.
И старик важно и самодовольно уместился на лодке, раскуривая трубку.
— Они совсем, как дети, — проговорил Рукавицын.
— Вот этого-то я и боюсь, — заметил Грибов.
— Ничего, — вмешался Успенский, — мы постоянно будем бодрствовать. Здесь все равно, когда ни спать. Разделимся на две смены, будем спать поочереди.
— Правильно, — согласился Грибов, — такой порядок нужно завести на все время.
Они стали распределять очереди, как вдруг услышали крики Туса:
— Эй! эй! Хозяева!
Все оглянулись на него.
Тус взял какую-то щепочку с лодки и бросил. Быстрая вода закрутила щепку и пронесла стремительно мимо берега.
— Видели? — торжествующе спросил енисеец.
— Видели, — ответил, недоумевая, Рукавицын, что ж из этого?
Тус показал рукой к устью Гольчихи и добавил:
— Плот!
— Молодец! — воскликнул Грибов. — Это верно, а мы и не подумали. Течение довольно быстрое, и Орлов на своих плотах никак не сможет сюда войти.
— Веревкой надо, — радостно продолжал Тус, — собак надо, людей надо. По берегу лямкой тащить.
— Трудно будет, — сказал Рукавицын, — мы разбили свой лагерь в версте от устья. Нужно спуститься.
— Нет, — возразил Грибов, — нам селиться на самом виду нельзя. Так или иначе, а нам придется еще версты на две-три подняться вверх по реке.
— Тогда только остается нанимать народ по зимовьям, — вмешалась Анна Ивановна, — другого выхода нет. У нас сил не хватит.
— Нет, пока что, от них подальше, — ответил Рукавицын, — здесь все одно, как телеграф. Сегодня позовем, а завтра по всей тундре раззвонят. Это у них быстро.
— Подождите, — сказал Грибов, — нас четверо мужчин, да Орлов приедет пятый, да рабочие с ним. Справимся. Даже пятерых только будем считать. Я придумал способ.
Через полчаса все принялись за работу. Расстояние от устья Гольчихи до своего становища они разделили на четыре части и забили стоймя в каждом участке по гладкому круглому бревну.
— Теперь, Семен Степаныч, — обратился Грибов к Рукавицыну, — сооружайте переносный ворот. Мы подтянем на канате плот к первому столбу, потом перенесем ворот на другой столб, опять подтянем.
— Верно, — обрадовались все, — здорово!
— А я дам такой расчет для постройки ворота, что мы пятеро разовьем силу тридцати человек. Сделаем колесо с барабаном и будем вертеть его рычагами, наматывая канат.
Снова все принялись за работу, только Тус мирно лежал на борту лодки, дремал и приговаривал с чувством:
— Шибко умна русски хозяин! Ши-и-ибко умна!
Он, видимо, не был расположен трудиться после сытного обеда. Только тогда, когда Рукавицын, заметив эту увертку, рявкнул на него, как следует, енисеец энергично стал помогать, таская доски и жерди.
— В этом и разница между диким и культурным человеком, — смеясь, заметил Грибов, — что дикарь трудится, когда хочет есть. Сытый он спит, не думая о будущем…
— Оно так и есть, — откликнулась жена Рукавицына, — сколько раз видела. Летом не только глины, просто земли на крышу жилья не набросают. Только осенью, когда дожди пойдут, тут у них и забота, потому что на голову каплет. А вперед и не думают…
XI
Прошло пять дней, но плотов и Орлова все еще не было.
— Хоть бы до комаров поспел, — волновался Рукавицын, — а кроме того, пора и стройку начинать.
— Лодка шибко идет, плот нет, — объяснял Тус.
— Возможно и так, — тревожилась Лия, — но все же…
— Ничего не может случиться, — смеясь, сказал Грибов, — плоты, действительно, еле плывут. Пойдемте лучше с нами изучать тундру.
Грибов, Успенский и Тус ежедневно бродили вдоль берега Гольчихи и по тундре. Часто за ними увязывались детишки постарше и сбирали в берестяные туисы всякую ягоду.
— Таскай, таскай, — говорил им Тус, — хороший еда.
Сам он собирал разные пахучие травы и бормотал радостно:
— Чай будет! Наши все такой чай пьют.
Он больше дружил с детьми, чем со взрослыми.
Тут он был и руководителем и учителем, что его особенно тешило.
Однажды во время такой прогулки, дети, пройдя немного дальше, чем обыкновенно, стали шумно кричать и звать к себе. Грибов и Успенский заволновались и побежали к ним. Успенский на бегу осмотрел свое ружье и вложил патроны с пулями.
Оказалось, что дети кричат от удовольствия и спешат поделиться своей радостью. Берег здесь был довольно крутой, и вся местность имела иной характер, чем в тундре. К реке было несколько удобных спусков. Туса не было видно, а из-за выступа торчала только его голова и протянутая рука. В его руке ярко блестели на солнце большие пластинки, похожие на стекло. Это приводило детей в неистовый восторг.
— Смотрите, смотрите, — кричали они, — здесь весь берег из стекла!
Увидя это, взрослые обрадовались не меньше детей.
— Это не стекло, — сказал Грибов, — а слюда, но тут нам слюда важнее стекла. Мы ее вставим в окна. Стекло не выдержит холода и потрескается, а слюда может выдержать какой угодно холод и какой угодно жар.
Успенский, радостно ероша свою лохматую голову, бросился сам обследовать берег. Он обошел все спуски и за обрывистым берегом прорезанного рекой длинного холма сделал новое открытие. Быстро поднялся наверх, крикнул, чтобы все за ним следовали, и пошел дальше.
Грибов и Тус, окруженные детьми, двинулись по реке. Пройдя сажен двести и перевалив за пологий холм, они увидели черный обрывистый берег, у подножья которого беспорядочными грудами валялись обломки черных скал и камней.
Успенский в это время уже опять подымался от реки и, стремительно вбежав наверх, бросился к Грибову с черными камнями в руках.
— А что вы об этом скажете, Лев Сергеич? — восклицал он, радостно потрясая камнями.
— Каменный уголь! — вскрикнул Грибов, — дети, кричите ура!
— Ур-ра!.. — зазвенели детские голоса, смешиваясь с криками взрослых.
Грибов схватил Успенского за плечи, закружился с ним и, смеясь и дурачась, запел:
— У нас будет тепло! У нас будут работать машины! Нам не страшна зима, у нас будет светло!
Дети, видя, что старшие шалят, тоже стали прыгать и скакать вокруг них, припевая:
— Будет тепло! Будет светло!
Но смешнее всего вышло то, что старый Тус не выдержал и тоже пустился в пляс. Он прыгал и крутился в своей оленьей малице, как заводная кукла, и визжал:
— Уху! Ух-сиэ! Уху! Ух-сиэ!
Это вызвало всеобщий хохот, но танец не прерывался. Никто не заметил, как к ним подбежала Лия. Она еще издали кричала им, но они ничего не слыхали, увлеченные своей забавой. Увидав их проделки, Лия расхохоталась и не могла сразу выговорить ни слова, но потом стала кричать сквозь смех:
— Стойте! Слушайте же! Плоты!..
Последнее слово, как только долетело до ушей Грибова и Успенского, остановило их, как коней, на полном скаку.
— Плоты? — закричали оба, — что плоты?
— Видно, — задыхаясь от бега и смеха, говорила Лия, — Семен Степаныч заметил… Наши плоты…
Все устремились назад, к своему становищу. Там была полная суматоха.
— Орлов едет! Орлов едет! — кричала им издали Варвара Михайловна.
Но Грибов и Успенский сами уже видели, что на фиолетовых водах Енисея плывут два грузных темных плота с юртой, и что по реке мчится одна из их маленьких лодок, в которой сидят Рукавицын и жена Успенского.