– Все нормально, Женя.
– И ты ничего не задумал?
– Человек всегда о чем-то думает...
– Я помню несколько случаев, когда ты вел себя вот так же... И чем заканчивалось, тоже помню.
– Как же я себя вел?
– Ты упирался лбом в стекло и молчал. И знаешь, чем это заканчивалось?
– Знаю. Я увольнялся.
– Вот видишь, как хорошо мы понимаем друг друга, как знаем друг друга, да, Алик? С полуслова все становится ясным. Нам даже незачем разговаривать, да? Ты постоял у окна, я постояла в дверях, ты подал заявление, я смахнула слезу, да?
Женька смотрела на него всем телом. Она знала, что Алик не выносит такого массированного взгляда, и пользовалась этим. Уже по этому можно было догадаться, насколько большое значение придает она разговору.
– Алик, ты останешься в тресте.
– А разве я сказал, что ухожу?
– Значит, остаешься?
– Видишь ли, Женя, все дело в том...
– Алик, сколько записей в твоей трудовой книжке?
– Двенадцать.
– А сколько тебе лет?
– Тридцать. Будет.
– Алик, когда ты начал работать?
– Семь лет назад.
– Если не считать вынужденных простоев – полгода на место. Я правильно посчитала, Алик?
– Но на последнем месте я уже почти два года.
– Алик, сколько у нас детей?
– У нас нет детей, Женя.
– Почему, Алик? Не отвечай. Я спрашиваю не потому, что не знаю. Я знаю. Кем ты работаешь, Алик?
– Инженером производственного отдела.
– Правильно. Каждое утро ты обзваниваешь весь Остров и собираешь цифирки, чтобы вписать их в клеточки.
– Я составляю отчеты о работе предприятий за прошедший день. Кроме того, на мне лежит обязанность изучать эти данные, обобщать и соответствующим образом...
– Отлично, Алик! Прекрасно, Алик! Восхитительно!
– Вот видишь, тебе даже нравится, – он сделал попытку не заметить издевки.
– Алик, кем работают твои институтские друзья?
– Мои друзья работают министрами, директорами комбинатов, двое защитили юридические диссертации, один стал доктором, трое вернулись из заграничных командировок с «Волгами», один...
– Хватит, Алик. Ты мог бы продолжать, если бы все это была выдумка. Но ведь это правда. Алик, у тебя нет самолюбия.
– Почему? У меня отличное самолюбие. Мы с ним ладим.
– Алик, ты хочешь знать, чем все это кончится? Я уйду от тебя. Хочу жить нормальной жизнью. Хочу рожать детей, гордиться своим мужем и время от времени покупать обновки. И не только себе. Я и тебе хочу делать обновки.
– Хорошо, Женя, я, конечно...
– Алик, я ведь даже не спрашиваю, куда ты хочешь перейти, на какую работу, кем...
– В самом деле, Женя, почему?
– Потому что я уверена – ничего дельного тебе не предложат. Никогда.
– Может быть, в данном случае ты и права, но...
– Алик, ведь ты самый обыкновенный, пошлый, примитивный, дешевый, жалкий летун. Ты что-то ищешь в жизни? Нет, ничего не ищешь. К чему-то стремишься? Нет. У тебя большая цель? Нет. Маленькая цель? Нет. Ничего у тебя нет.
– Женя, послушай, у них там отличное место...
– Тринадцатое?
– Это интересно... Но ведь рано или поздно мне придется перешагнуть через это роковое число. Знаешь, я решил снова вернуться к практике. Я буду выпускать бумагу, а не исписывать ее. А какие там охота, рыбалка! А грибы! Поронайская долина славится такими...
– Знаешь, как переводится слово Поронайск? Гнилое место.
– Так ведь это же не соответствует...
– Все соответствует. Это будет твое гнилое место. Алик, я сказала серьезно. Подумай, Алик.
Женька посмотрела на него долгим взглядом и вышла, всколыхнув воздух полами халата. На секунду в свете кухонной лампочки вспыхнули ее короткие рыжие волосы, и это было похоже на разрыв первого пристрельного снаряда среди вражеских позиций.
Она действительно могла уйти. Алик знал, что ей стоило лишь поднять телефонную трубку и через полчаса в дверь постучал бы молчаливый господин, чтобы помочь перенести вещи в машину.
– Но я хоть съезжу узнаю, что там и как! – крикнул он в открытую дверь.
И ничего не услышал в ответ.
ХОРОШИЙ ЧЕЛОВЕК ТЕТЯ МАНЯ. Сашка прилетел с материка в болонье и в кавказской фуражке, у которой козырек был величиной с посадочную площадку для вертолета. Несколько дней он просидел в гостинице, ожидая неизвестно чего, знакомясь с ребятами и прощаясь с ними. Деньги, оставшиеся после отпуска, таяли с неимоверной быстротой, и Сашка все больше скучнел. Сейчас, направляясь к дорожному ресторану, он негромко и уныло матерился. Идя по узкому снежному окопу, в который превратилась улица, Сашка не видел, что делается в метре от него, продирался на ощупь. Если кто-то шел навстречу, он прижимался спиной к краю окопа, встречный делал то же, и они расходились, не видя друг друга.
Нащупав дверь ресторана, Сашка толкнул ее и вошел. И сразу почувствовал теплые желанные запахи. С усилием распрямил затекшую спину и начал неторопливо снимать с лица подтаявшие ледяные корки. Потом вытряхнул снег из карманов, смахнул со своей странной южной фуражки.
Зал был переполнен.
Пассажиры собрались сюда еще засветло и терпеливо ожидали своих поездов. Единственное, на что надеялись застрявшие в Южном командированные, так это на доброту своих далеких и от этого необыкновенно милых бухгалтеров – главпочта была рядом, и телеграфные денежные переводы еще, слава богу, принимались.
Сашка вошел в зал и остановился. Официантки носились по залу ни на кого не глядя, покрикивали на упившихся, мимоходом кивали знакомым. Люди старательно чокались, пили, со знанием дела говорили о тайфунах, циклонах, снежных заносах и страшных случаях, которых всегда вдоволь в такую погоду. Гул ветра за тонкими японскими стенами вполне заменил оркестр и даже создавал какой-то особый, тревожный уют.
– Садися, парень, хватит стоять-то, – Сашка обернулся и увидел компанию из трех человек. Одно место было свободно. – Хочешь выпить? – спросил его кудлатый сосед, едва он опустился на стул.
– Какие-то вы, ребята, вопросы странные задаете... Даже не разберу – то ли я на Луну попал, то ли вы с Луны...
– О! – восторженно закричал кудлатый. – Я говорил! Наш человек!
Сашке налили водки, придвинули пару салатов с заливными гребешками, плеснули в высокий фужер «Горного воздуха», и парень, сидевший напротив, пояснил строгим густым басом, что к салатам никто не притрагивался.
– Вообще-то гребешки не надо бы, – сказал Сашка. – Ну да ладно, авось...
– Почему не надо? – насторожился кудлатый.
– А потому, что неженатый я, вот почему.
– Ну и что?
– А то, что гребешки женатым хорошо есть... А так от них одно беспокойство.
– Эх, Афоня, все тебе объяснять надо, – сказал строгий парень. Морщины у него были сдвинуты на лбу, губы собраны щепоткой и даже глаза от постоянной сосредоточенности, казалось, сошлись к переносице. Повернувшись к Сашке, парень добавил: – Ты еще скажи спасибо, что мы тебя икрой морских ежей не угостили. А то бы вообще... павианом стал.
– Икру я бы и не ел, – ответил Сашка. – Научен.
– А жиром нерпичьим никогда не запивал? – подал голос молчавший до сих пор парень слева от Сашки – худой, румяный и белокурый. Больно красив для Острова, подумал Сашка.
– Запивал, чего ж... Только тогда и пить незачем.
– Верно, – согласился парень и, взяв бутылку, разлил остатки водки.
Подошла официантка. Она подождала, пока все выпьют, закусят, зажуют, и только тогда подала голос.
– Тебе чего? – спросила у Сашки.
– Мяса.
– Не поняла! – И она вызывающе отвернулась.
– А чего понимать?! – звонко крикнул Сашкин сосед. – Мяса человек желает. Антрекот! Лангет! Отбивная!
Женщина брезгливо посмотрела на кудлатого и ушла. Но через минуту так же молча и презрительно поставила перед Сашкой металлическую тарелку с лангетом.
– Тетя Маня – человек что надо! – горячо прошептал кудлатый на весь зал. Официантка обернулась, словно раздумывая – стоит ли связываться.
– Ты поговори у меня, – беззлобно сказала она и неожиданно подмигнула Сашке. Здорово, мол, я дружка твоего осадила.
– Видал?! – восхитился кудлатый. – Во как! Ты сам-то откуда? С материка?
– А что, видно?
– На мели?
– Точно!
– Чего делать думаешь?
– Хрен его знает!
– В леспромхозе работал?
– Было...
– Ребята, нас четверо, – объявил кудлатый остальным. Он протянул Сашке жесткую, как ступня, ладонь. – Афанасий. А этот серьезный – Иван. Ну и Федор... Очень красивый человек.
– А я вроде того что Сашка.
– Идея есть, – значительно сказал Иван. – Выпить надо. За знакомство. Опять же сворачиваться пора. Десятый час...
– Слушайте, ребята, – начал Сашка, – на пару бутылок у меня еще наберется, но на билет... В такую погоду на крыше ехать вроде бы и ни к чему...
– Тю! – сказал Афанасий. – Вы гляньте на него! – и засмеялся так заразительно, что Сашке сразу стало легко.
– Вот что, – проговорил Иван, – нас держись. Понял? Главное – добраться до Буюклы, а там мы большие люди.
– А здесь как оказались?
– Мы, если хочешь знать, делегаты молодых лесорубов. В Южном все время какие-то совещания, дали и нам маленько передохнуть.
– Маня! – позвал Афанасий. – Получите... А то убежим.
Сашка чувствовал, как мягкими волнами разливается по нему доброта ко всему белому свету, к этим ребятам, которые так внимательно слушают о том, как он подружился в Сибири с грузином и тот был до слез огорчен, что не может ничего подарить, как, обнимая Сашку на перроне, уронил фуражку, а, подняв, натянул ему на голову. Сашка видел, что слушают его не из холодной вежливости – все это интересно ребятам, и, появись сейчас в зале тот грузин, они, не задумываясь, усадили бы его за стол, а может, и уговорили бы ехать с ними в самую глушь Острова, в маленький лесной поселок Буюклы.
ТАОЛЯ. Ее звали Оля.
Но каждый раз, когда о ней заходил разговор, добавляли: «Это та еще Оля!» И постепенно все стали называть ее Таоля. Имя девушке нравилось.