– Вылили кипящую смолу,– сказал дядя Альберт. Он так же, как и мы, не мог оторвать глаз от зрелища штурма.
Удары тарана прекратились, осаждавшие отхлынули от ворот, но тотчас снова бросились к тарану. И снова раздался глухой удар.
За это время стены со всех сторон обросли лестницами, по ним быстро карабкались черные человечки, падали вниз, но следом за ними ползли другие. На стенах крепости уже кипел ожесточенный бой.
А таран по-прежнему мерно и глухо ухал, ударяя в ворота. Но вот звук ударов изменился, раздался треск, и ворота рухнули.
– Прочь, прочь отсюда,– потянул нас к кораблю дядя Альберт,– вы не должны этого видеть! Скорее!
Но мы не могли двинуться с места, стояли и оцепенело смотрели на происходящее.
Мы видели, как всадники ворвались в город, и потом все потонуло в пыли. До нас донесся жуткий рев тысяч людей, столкнувшихся в смертельной схватке, от этого рева дрожала и стонала под ногами земля. Мы стояли и не в силах были шелохнуться от ужаса. Там люди в неистовой ярости резали, кололи и рубили друг друга, кони топтали упавших, Ломались копья, земля обагрялась кровью.
Потом сквозь тучи пыли стали пробиваться красные языки огня, с пылью смешался черный дым огромного пожара. Дым расходился по долине и заволакивал сады. Ничего не было видно, только слышались страшные крики.
И тут заговорила Тонька:
– Скорее! Скорее отсюда! – Ее зубы стучали, глаза были круглыми от ужаса.
Опомнившись, мы побежали к кораблю. Дядя Альберт вдруг с испугом спросил:
– Где кот?
Мы осмотрелись. Кота не было. Потом обшарили все уголки нашего корабля. Кот как сквозь землю провалился.
Дядя Альберт схватился за голову.
– Какая непростительная оплошность! Славка осторожно тронул его за плечо:
– Да шут с ним, с котом, дядя Альберт. Пусть он остается тут. Будет ловить мышей, может, кто в дом пустит... Проживет как-нибудь...
– И правда,– с упреком сказала Тонька,– тут такой ужас творится на наших глазах, люди гибнут, а вы по какому-то коту убиваетесь...
– Да как вы не понимаете?! – закричал на нас дядя Альберт.– Кот сейчас важнее всего! Здесь не должно остаться от нас никакого следа, а о том, чтобы оставить в прошлом живое существо, не может быть и речи. О боже, как я мог допустить такое? Как мог?
Мы начали тихо, а потом все громче и громче звать:
– Кис-кис-кис-кис...
Этот день прошел как какой-то кошмар. Мы ходили вокруг корабля и уныло тянули свое «кис-кис-кискис», а из-за холмов до нас доносился несмолкаемый шум битвы.
Уже в пахнущих гарью сумерках мы, вконец утомленные, сели – каждый в свое сиденье – и молча заснули.
Сквозь сон я слышал, а может быть, мне так казалось, что кто-то страшно кричит, кто-то зовет на помощь. Я просыпался и тут же засыпал. Ночь пахла отвратительной гарью, из-за холмов поднимались к звездному небу клубы зловещего дыма.
Утром меня разбудила тишина. Она была полной. Как будто неразрешимое что-то таилось в ней. Быстро светлел восток. И вот на горизонте в грязном дыму возник багровый край солнца.
Позавтракав, мы отправились на поиски кота. Славка сказал, будто видел, как кот побежал в сторону города.
Поднявшись на гребень холма, мы увидели дымящееся пепелище. Воины, накануне осаждавшие город, с пленниками и захваченной добычей, видимо, поспешно скрылись в диком поле.
По мере того как мы подходили к разрушенному городу, становилось все жарче от догорающих построек. Дым бросало ветром то в одну сторону, то в другую, он окутывал окрестные сады с яркими поспевающими плодами, огороды с истоптанной капустой и горохом, уносился в степь, словно хотел догнать пришельцев из дикого поля.
У стен догорающей крепости там и тут лежали убитые воины. По кожаной одежде и обуви одних можно было определить, что это кочевники. Другие, светловолосые, босые, в светлых рубахах, были жители города. Кое-где трупы лежали, вцепившись друг в друга, как будто мертвые продолжали бой. Валялись сломанные копья, окровавленные рогатины, разрубленные и пробитые прямоугольные щиты.
– Печенеги,– определил дядя Альберт.– Мы попали в десятилетие наиболее ожесточенной борьбы славян с печенегами в конце прошлого тысячелетия – после сближения Руси с Византией.
– Точно... Одежда печенегов. Я видел такую в музее,– сказал Махмут.
Тяжелое зрелище представляло вчерашнее поле боя. От смрада и запаха крови кружилась голова.
– Спокойнее, спокойнее,– повторял дядя Альберт.– Представьте, что видите все это не наяву, а в кино.– Но при этом его брови напряженно хмурились, а лицо становилось все более серым, усталым.
В городе повсюду остались следы борьбы и грабежа. На дороге рассыпано зерно, трупы валялись среди обломков глиняной посуды, брошенной кем-то или оброненной в спешке одежды и домашней утвари.
Здесь некому было оплакивать погибших. Живых печенеги угнали в дикое поле, горящий разграбленный город оставили мертвым.
Тонька, не выдержав страшного зрелища, закрыла ладонью глаза и, повернувшись, как слепая, пошла обратно. Мы в растерянности остановились. Нелепо было в этом аду искать сбежавшего кота.
Внезапно из ближайшего жилища, чудом уцелевшего от огня, донесся детский плач. Видно, там остался живой ребенок, но ему некому было помочь, некого было звать на помощь.
– Я пойду туда! – решительно сказала Тонька и направилась к дому.
– Тоня! Сейчас же вернись! – закричал дядя Альберт.
Но Тонька даже не обернулась. Мы бросились следом за ней.
Внутри низкой полуземлянки было темно, через маленькие отверстия-окошечки свет едва проникал, и мы некоторое время не могли ничего разглядеть. Затем увидели большую глиняную печь посреди землянки и возле нее на полу старуху с разрубленной головой. По полу тянулась какая-то темная полоса. Мы не сразу поняли, что это кровь. Но самое страшное мы увидели в углу землянки – там лежали зарубленные дети. Тонька с криком бросилась к ним.
В это время девочка лет двух, вся окровавленная, в кровавых лохмотьях, села и протянула к Тоньке руки, закашлялась, на губах ее появились кровавые пузыри. Тонька схватила девочку на руки и прижала к груди, по Тонькиной кофточке стала растекаться кровь.
Дядя Альберт, тяжело дыша, подскочил к Тоньке.
– Оставь ребенка! – хрипло крикнул он.
– Мы ее еще можем спасти, дядя Альберт,– сказал Махмут.– Вернемся, вызовем «скорую помощь»...
– Я сказал – оставь ребенка! – закричал дядя Альберт. Никогда еще я не видел его таким.– Пойми, что все это уже было!
Но Тонька, не слушая его, еще крепче прижала к груди ребенка и побежала к выходу. Дядя Альберт бросился к ней, схватил за руку.
– Тоня, что ты делаешь? Опомнись!
– Уйдите! Уйдите! – кричала Тонька в то время, как дядя Альберт пытался разжать ее руки.
– Да помогите мне! – крикнул он нам.– Что стоите? Скорее!
Но мы оцепенело смотрели на эту жуткую картину, на Тоньку с обезумевшими глазами, на кровь, стекавшую по ее кофточке, и не в силах были пошевелиться.
Наконец дядя Альберт вырвал у Тоньки девочку и бережно отнес обратно в землянку.
Мы схватили Тоньку за руки и потащили к кораблю. Она упиралась, кусалась, ругала нас, обзывала зверями и негодяями, кричала, что не хочет нас больше знать.
Мы уже подбежали к кораблю, когда из пелены дыма, катившегося вдоль дороги, появились три всадника и с пиками наперевес понеслись вдогонку за нами.
Первым до корабля добежал Махмут.
– Готовься к пуску! – крикнул ему дядя Альберт.
И в это время на бегу я увидел черного кота. Он как ни в чем не бывало сидел на корме корабля.
С каждой секундой приближались страшные всадники. Мы вскарабкались на корабль, торопливо пристегнулись к сиденьям. Вот всадники доскакали до корабля. Не знаю, кто из нас оказался бы первым на тяжелой пике, но дядя Альберт успел повернуть переключатель.
Как видно, пика пронзила пустоту. Перед ошеломленными воинами не оказалось ничего.
Нас тряхнуло, затрещала обшивка корабля, и застонали амортизаторы.
Над нами была крыша сарая. А у входа сидела лохматая собачонка дяди Альберта.
...И все показалось мне сном. Я решил, что случайно заснул в самый разгар игры в нашем корабле.
Я собрался уже рассказать свой сон ребятам и дяде Альберту, отстегнул ремень, притягивавший меня под грудь к сиденью, и увидел Тоньку. Ее светлая кофточка была залита кровью, волосы растрепаны, глаза полны ужаса и тоски...
Я попытался отстегнуть ее ремень, но она оттолкнула мою руку и сама расстегнула пряжку, отбросила со лба назад волосы и спрыгнула с корабля. Она пошла к калитке, но, не дойдя до нее, посмотрела на свои руки и остановилась, потом посмотрела на свою кофточку и пошла в дом. Медленно поднялась на крыльцо и скрылась в дверях.
Невозможно было поверить, что все происшедшее нам не приснилось. Был теплый солнечный день. Шмели летели куда-то к зеленым холмам, доносились звуки радио.
Мы посмотрели друг на друга так, словно увиделись впервые, и пошли в дом следом за Тонькой.
Когда мы проходили через кухню в комнату дяди Альберта, Тонька уже стирала в эмалированном тазу свою кофточку. На ней была длинная, до колен, полосатая пижама дяди Альберта. Прядь волос лежала на ее тонкой шее, она языком слизывала с губ слезы. Во все стороны из таза летела мыльная пена.
Тут же на табуретке сидела старуха, курила папироску и не мигая глядела на Тоньку.
К Тоньке как-то неловко подошел дядя Альберт, потрогал очки на носу.
– Тоня, ты должна понять...
Тонька молчала, только чуть ниже наклонила голову.
– Это трудно понять,– продолжал дядя Альберт.– Я сейчас просто не в силах тебе объяснить, почему нельзя вырвать из прошлого не только человека, но даже обыкновенный камень... Ведь не исключено, что та девочка осталась жива, что к ней возвратились мать или отец... Что ее выходили...
Тонька, подняв над тазом кофточку, терла и терла кровавое пятно, а оно не сходило, оставался едва заметный расплывчатый след.