Что же касается современных представлений о развитии сложных систем, то здесь хаос рассматривается как обязательная составляющая системного онтогенеза.
Это, впрочем, понятно.
Чтобы «жить», система должна время от времени «умирать».
Другое дело, когда эти отвлеченные рассуждения о «периодах трансформации», о «системных кризисах», о «прохождении через хаос» неожиданно проецируются на современность. Тогда вдруг оказывается, что выщербленные песками древнеегипетские пирамиды, развалины Акрополя и Парфенона, разглядываемые туристами, средневековые замки, сквозь камни которых прорастает трава, имеют к нам самое непосредственное отношение.
Это то настоящее, которое не задумывалось о будущем и потому навсегда превратилось в окаменевшее прошлое.
Зеркала истории, где в амальгаме тысячелетий отражены туманные знаки грядущего.
Правда, их еще надо прочесть.
Глобальные цивилизационные кризисы, переходящие в катастрофы, сотрясали бытие человечества, в течение всего его долгого восхождения по ступеням прогресса.
Уже крушение Римской империи воспринималось современниками как конец света. Точно также воспринималось ими крушение Византии, распад Католического единства или внезапное, будто по волшебству, исчезновение с карты мира СССР.
Личное сознание, впрочем, как и сознание коллективное, всегда рассматривает завершение определенного исторического периода в качестве конца света.
Обычно в таких случаях провозглашаются «смерть бога» и «конец истории».
Сгущается тьма. Горизонт затягивается тучами надвигающегося урагана.
Сколько времени остается нам на часах бытия? Без четверти, без десяти минут, без пяти? Может быть, без одной секунды?
Кажется, что спасения нет.
Однако бог умирает далеко не для всех, и история заканчивается лишь для того, впрочем, весьма значительного большинства современников, которые, будучи поглощены настоящим, беспомощно, точно в трясину, погружаются в прошлое.
Так, видимо, будет и в этот раз.
Индустриальный мир распадается. Он исчезает, и никакими силами невозможно продлить его дальнейшее существование.
Для нас, живущих сейчас, это, наверное, означает конец света.
Но для истории это значит, что наступает будущее.
2. О ТОМ, ЧЕГО НЕТ
В девятнадцатом веке
мало кто ожидал,
что наступит двадцатый.
Когда в мае 1940 года немецкие войска обошли с севера глубоко эшелонированную «линию Мажино», которая, по замыслу военных стратегов, должна была защитить Францию от нападения, и, не встречая организованного сопротивления, двинулись в глубь территории, один из офицеров французского генерального штаба в сердцах сказал, что «Франция всегда готова к предыдущей войне».
Эти слова с полным правом можно отнести и к нашей готовности встретить будущее. К прошлому мы готовы всегда. Мы прекрасно знаем, какие действия следовало бы предпринять в любую из прошедших эпох: какие решения тогда были правильные, какие — ошибочные, какие — привели к колоссальным просчетам, расплачиваться за которые пришлось всему человечеству. Мы уверены, что этих ошибок не допустили бы.
Мы также, правда уже значительно хуже, подготовлены к настоящему. Довольно часто нам удается быстро и должным образом решать возникающие в нем проблемы. Мы даже иногда впадаем в иллюзию — будто полностью контролируем существующую реальность. Настоящее — то, что принадлежит нам по праву. Однако эта иллюзия развеивается под сокрушительными ударами будущего.
К будущему мы не готовы практически никогда.
Оно как подлинный агрессор вторгается неизвестно откуда — именно в тот момент, когда его ждут меньше всего — и переворачивает нашу реальность с ног на голову.
Мы вдруг оказываемся в мире, о котором раньше даже не подозревали.
Нам чужд этот мир, нам непонятны его законы, мы боимся его, поскольку не представляем, как в нем можно существовать. И тем не менее, мы не состоянии вырваться из него, потому что иного нам не дано. Мы попали в окружение будущего, и возврат к настоящему, которое внезапно превратилось в прошлое, уже невозможен.
Самое поразительное, что мы догадываемся об этом не сразу.
Для нас будущее наступило 11 сентября 2001 года, когда под ударами террористов обрушились небоскребы Всемирного торгового центра в Нью-Йорке.
Погибли три тысячи человек.
В действительности же будущее начиналось гораздо раньше — просачиваясь в нашу реальность и незаметно создавая в нем свои опорные пункты. Оно пропитывало собой атмосферу нашего бытия и, растворяясь в крови, изменяло наше сознание.
Правда, мы этого не замечали.
Или — с достоинством страусов пряча головы в настоящем — старались не замечать.
Никому не хочется признавать, что окружающая действительность ненадежна и может быть сокрушена одним махом.
И только когда на месте двух гигантских, набитых офисами деловых зданий взметнулись к небу апокалипсические столбы дыма и пыли, когда земля дрогнула от обрушившегося на нее металла и камня, мы начали понимать, что мир стал иным.
Только тогда мы начали подозревать, что оказались в будущем.
Жаль, что это прозрение опоздало.
Оползень времени уже двинулся вниз и почва эпохи заколебалась. Мы изумленно взираем на контуры проступающего ландшафта.
Лишь одно может служить нам некоторым оправданием.
Монстр по имени «будущее», к сожалению, не укротим.
Человечество не всегда жило в страхе перед этим ненасытным чудовищем. Большую часть своей истории оно спокойно обходилось без будущего. Первобытные люди, собиратели и охотники, кочевавшие по необъятным просторам Евразии, а потом — скотоводы и земледельцы, начавшие образовывать первые устойчивые племена, о существовании будущего даже не подозревали. Время они воспринимали как самовоспроизводящийся годовой цикл: весна, лето, осень зима, повторяющийся из века в век и не приносящий в их жизнь ничего принципиально нового. Изменения, прежде всего, конечно, в виде технического прогресса, накапливались слишком медленно, чтобы быть замеченными на протяжении одного или даже нескольких поколений.
Эхом этого непрерывного круговорота является знаменитое место в книге Екклесиаста: «Род проходит, и род приходит… Восходит солнце, и заходит солнце, и спешит к месту своему, где оно восходит… Идет ветер к югу, и переходит к северу… и возвращается ветер на круги свои… Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем» (Ек I: 4, 5, 6, 9)
Философское обобщение, заключенное в этой цитате, разумеется, содержит в себе значительно больший смысл, нежели простую метафоризацию повторяемости событий. Речь здесь идет о тщетности самой жизни. И вместе с тем оно свидетельствует о том, что в древнем сознании, даже в эпоху возникновения первых трансцендентных понятий: первых богов, первых магических ритуалов, предназначенных именно для воздействие на грядущее, время воспринималось не как совокупность соприкасающихся будущего и прошлого, образующих фактуру реальности, а лишь как тотальное, непрекращающееся настоящее — не имеющее границ и простирающееся из вечности в вечность.
У будущего тогда было другое название — «неизвестность». Теснимое врагами, истощением угодий, пастбищ, земли, пригодной для сельскохозяйственного оборота, наконец — фатальным изменением климата, что в истории человечества случалось не раз, племя вынуждено было покидать обжитые несколькими поколениями территории и уходить на новые земли — часто за сотни и тысячи километров от прежних. Под новым небом его ждали новые опасности, с которыми никто еще не умел бороться, новые боги, новые демоны, требующие жертв для умиротворения. Покинутый дом, где все было привычно, представлялся в этих условиях райской обителью. Так постепенно складывались легенды о Золотом Веке. И так же постепенно, из поколения в поколение, внедрялась в подсознание человечества мысль о том, что будущее, то есть пугающая неизвестность, всегда, при всех обстоятельствах хуже, чем изученное настоящее. Этот страх перед будущим, этот «ностратический архетип» потом еще не раз обнаружит себя в философии и религии, породив концепции «нисходящей ветви развития», говоря иными словами — регресса, ужасающей деградации человечества от мифической Совершенной Эпохи к убожеству современности.
Потрясающее открытие сделали древние греки. Помимо демократического правления, опробованного Клисфеном еще в VI веке до нашей эры, помимо начатков либерализма, проклюнувшихся в реформах Солона (та же «эпоха пророков»), помимо всех видов республик и деспотий, наук, искусств, философий, ремесел, то есть всего, что в дальнейшем составило суть европейской цивилизации, они, пожалуй, впервые за многие тысячи лет обнаружили, что у человечества есть история.
Конечно, достаточно подробные Хроники Царств, повествующие о победах и поражениях, о великих деяниях и катастрофах, об образовании государств и их внезапном распаде, существовали и в Древнем Шумере, и в Древнем Египте, и в Древнем Вавилоне, и в Древнем Китае. Такая форма сохранения прошлого была у древних народов весьма популярной. Однако хроники эти (точнее — анналы, краткие записи тех или иных экстраординарных событий) еще не представляли собой целостного изложения. Они не могли охватить всю предшествовавшую пустоту. Это была лишь горсть тусклых фонариков в сумерках тысячелетий. Древние греки отважно ринулись на исследование этого океана. Они впервые начали сопоставлять факты минувшего между собой, проверять их на достоверность, заполнять имеющиеся пробелы, впервые начали связывать национальное с мировым, создавая тем самым непрерывность потока времени. Последовательность событий предполагала их взаимную обусловленность, а отсюда было уже недалеко до осознания неких закономерностей бытия. Прошлое перестало быть набором окаменелых случайностей и превратилось в движение сил, порождающих настоящее. Говоря иными словами, оно стало историей, и появление специальной музы, Клио, ей покровительствующей, засвидетельствовало это первое разделение времени.