Однако российские академики начали обсуждать кандидатуру Толстого только в ноябре 1905‑го и закончили лишь в январе следующего года. После обсуждения требовался еще перевод номинации на французский язык, затем — подготовка его к отправке в Нобелевский комитет. В итоге документы были направлены в Стокгольм слишком поздно — 1 февраля 1906 года.
Предполагают, что именно по этой причине Кони решил не включать историю с рассмотрением кандидатуры Толстого на Нобелевскую премию в предназначенный для печати текст воспоминаний. С другой стороны, даже если бы документы пришли вовремя, вряд ли это что-то бы изменило: Толстой по-прежнему не соответствовал вирсеновским критериям «здорового идеализма».
Императорская академия наук, выдвинувшая Толстого в 1906 году на Нобелевскую премию, номинировала не только его. Президент академии великий князь Константин Константинович и несколько ее членов — Арсений Голенищев-Кутузов, Андрей Сабуров, Никодим Кондаков, Анатолий Кони, а также член Императорской академии художеств П. Янковский и русский посол в Риме Александр Нелидов — подписали номинацию на Нобелевскую премию по литературе прусского музыковеда Карла Фридриха Глазенапа, составителя биографии Рихарда Вагнера.
А в 1902 году профессор Санкт-Петербургской Военно-юридической академии Антон Вульферт выдвигал на премию самого Кони за книгу о немецком филантропе докторе Гаазе и его жизни в России. Ее переиздавали пять раз, с 1897 по 1914 год. По поводу этого произведения Нобелевский комитет в своем заключении отметил, что при всем гуманизме книга имеет «сугубо специальный интерес и скорее должна стать темой для обсуждения на пенитенциарном конгрессе, нежели в Нобелевском комитете»[9].
Таким образом, Толстой не получил Нобелевскую премию по литературе в силу двух причин. Во-первых, члены Шведской академии не восприняли масштаб разработанной Толстым эстетики. Во-вторых, отечественные интеллектуалы слишком долго молчали, и их молчание служило для шведских академиков косвенным подтверждением того, что в отношении Толстого они вынесли верные вердикты. Поразительно, что соотечественники не выдвигали не только Толстого, но и Чехова, обойденного и зарубежными номинаторами, несмотря на широкую известность писателя во многих странах.
В самом начале истории Нобелевской премии Лев Толстой оказался единственным представителем русской литературы, кандидатуру которого Шведская академия рассматривала серьезно.
Конкуренты Бунина
Возможность присудить Нобелевскую премию русскому писателю активно обсуждалась с 1922 года. Литературный журнал «Mercure de France» 1 октября опубликовал статью «Кому дать Нобелевскую премию?». В ней утверждалось, что русскую литературу необходимо отметить: «Литературы почти всех народов мира удостоены Нобелевской премии, за исключением той, что считается одной из самых великих и обильных — русской, давшей миру таких гениев, как Гоголь, Толстой, Достоевский. Правда, самая первая премия по литературе 1901 года была предложена графу Льву Толстому, но он от нее решительно отказался. Русские ученые дважды удостоились Нобелевской премии: знаменитый физиолог Иван Павлов в 1904 году, а профессор Мечников в 1908 году поделил премию со знаменитым немецким профессором Эрлихом. Но еще ни один русский писатель не получил Нобелевскую премию. Поэтому во многих литературных кругах Франции и Германии предлагают, чтобы в этом году Нобелевская премия была присуждена одному или нескольким русским писателям»[10].
Авторы статьи рассматривали Нобелевскую премию как акт и политической, и гуманитарной поддержки: «Нынешняя ситуация русских писателей плачевна. Огромное большинство, не в силах ни жить, ни паче того работать в большевистском аду, уехало и ведет бродячую эмигрантскую жизнь в Германии, Франции, Англии, Чехословакии и славянских странах, с трудом зарабатывая на хлеб насущный, утратив надежду. Те, кто остались в России, терпят тяжелейшие лишения в коммунистическом раю, где все умирают с голода, за исключением крупных советских функционеров, спекулянтов, торгашей и чекистов. В этой плачевной ситуации находятся не только безвестные литераторы, но и великие писатели, чьи произведения переведены на многие языки и вызывают всеобщее восхищение. Нобелевская премия, данная русской литературе, может помочь многим нуждающимся»[11].
Запрос на русскую литературу оказался под огромным идеологическим влиянием: среди номинантов и номинаторов Нобелевской премии в промежуток между 1918 и 1933 годами Горький стал единственным гражданином СССР[12].
3 января 1923 года французский писатель Ромен Роллан (лауреат Нобелевской премии по литературе 1915 года) номинировал одновременно Константина Бальмонта, которого эксперты отвергли, Ивана Бунина и Максима Горького. Горького в общей сложности выдвигали четыре раза, ровно каждые пять лет: в 1918 году, 1923‑м (номинировал Ромен Роллан), 1928‑м (номинировал профессор славянских языков Сигурд Агрелл, лауреат Нобелевской премии по литературе Вернер фон Хейденстам и профессор Тур Хедберг) и 1933‑м (снова Агрелл).
Случай с Горьким — из тех, когда Шведской академии пришлось выбирать между своими политическими предпочтениями и талантом номинанта. Александра Михайловна Коллонтай, посланник СССР в Стокгольме, так комментирует атмосферу, царившую в академии: «Царскую Россию шведы не любили, но зато шведская знать — помещичья, феодальные бароны — “уважали” Россию за “крепкий консерватизм” и абсолютизм. Советский Союз в Швеции не знают, не понимают и безумно боятся большевизма»[13].
Отношение к кандидатуре Горького от номинации к номинации менялось. В 1918 и 1923 годах члены комитета, признавая одаренность кандидата, сочли, что многие произведения еще сырые. В 1928‑м это мнение изменилось благодаря экспертному заключению слависта Антона Карлгрена, высоко оценившего повесть «Детство» и пьесу «На дне» и подчеркнувшего, что в этих произведениях фигура Горького приобретает «совершенно иной формат, по сравнению с прежними временами, и вызывает иное отношение и иные симпатии, тогда как его политическое лицо остается неясным»[14].
В 1928 году в Нобелевском комитете за Горького проголосовали Эрик Карлфельдт и Андерс Эстерлинг, но прочие три голоса достались писательнице Сигрид Ундсет. Один из членов академии, Пер Халльстрём, объяснял свое решение так, что лично для него не имеет значения, «был ли или является сейчас Горький большевиком»[15], но мировая общественность, ориентирующаяся на решения Нобелевского комитета как на мерило художественного вкуса, интерпретирует награждение Горького как высокую оценку всего его творчества, а не отдельных его произведений.
Ходили слухи о номинациях Горького в 1931 и 1932 годах, на которые опиралась А. М. Коллонтай в своих донесениях и частных беседах, но они оказались безосновательны: Горького в эти годы не выдвигали. Примечательны ее записи, характеризующие атмосферу вокруг нобелевской интриги. Так, в своем дневнике она записала в декабре 1931‑го: «Была на торжественном заседании по раздаче премий Нобеля в научной области и по художественной литературе. Встретила Трюгера… Говорила долго с испанским посланником Педро Гарсия Кондэ… В разговоре с Кондэ и немецким посланником (немцы получили обе научные премии) Кондэ высказал мысль, что по мировой славе Горький является первым кандидатом на премию по художественной литературе, и удивился, что Горький ее до сих пор не получил»[16].
В 1932 году премию присудили английскому писателю Джону Голсуорси, Горького даже не номинировали — а только призывали номинировать в прессе. По поводу награждения Голсуорси Коллонтай написала 15 ноября 1932 года члену коллегии НКИД СССР Борису Стомонякову: «…эти недели в Стокгольме проходят под знаком уже реального сближения Швеции с Англией. Комиссия по переговорам для обновления торгдоговора или замене прежнего новым уже недели две как выехала в Англию… Нобелевская премия в этом году по линии литературной будет присуждена Гальсворфи (Англия). Одно время поговаривали о Горьком[17]. Враждебные нам круги выдвигали Мережковского. Мне пришлось кое с кем поговорить по этому поводу и указать через дружески к нам расположенных профессоров, что эта кандидатура “политически не прилична” по отношению нас и что эсдековский кабинет не может не понимать этого. По поводу представления Нобелевской премии Гальсворфи многие левые общественные деятели и литераторы выступили в печати с протестом, считая премию более заслуженной Горьким. Но в этом случае роль сыграли англофильские настроения… Не подлежит сомнению, что шведская буржуазная пресса ориентируется на английское сближение и усиленно подготовляет общественное мнение в этом духе»[18].
Группа шведских писателей откликнулась на решение Шведской академии такой телеграммой Горькому: «Мы, шведские писатели, тщетно призывавшие Шведскую академию признать Вас достойным того почета, который, как считается, дает Нобелевская премия, шлем сегодня великому поэту России и рабочего класса наше горячее и почтительное приветствие»[19]. Под телеграммой подписался 21 человек, среди них — два будущих нобелевских лауреата по литературе Эйвинд Юнссон и Харри Мартинсон, будущие члены Шведской академии Гуннар Экелёф и Артур Лундквист, наиболее почитаемые из шведских прозаиков ХХ века Вильхельм Муберг и Ивар Лу-Юханссон.
В следующем же, 1933 году Горький был номинирован, но премию получил Иван Бунин, что также вызвало неоднозначную реакцию. Например, Цветаева сожалела о том, что награду получил не Горький: «Премия Нобеля. 26‑го буду сидеть на эстраде и чествовать Бунина [Чествование И. А. Бунина русскими организациями по случаю присуждения ему Нобелевской премии по литературе в Париже 26 ноября 1933 года]. Уклониться — изъявить протест. Я не протестую, я только не согласна, ибо несравненно больше Бунина: и больше, и человечнее, и своеобразнее, и нужнее — Горький.