[31].
Звездным годом для советской литературы стал 1965‑й: Нобелевскую премию получил Шолохов, а его конкурентами стали Константин Паустовский и Анна Ахматова.
Наиболее часто в связи с выдвижением Ахматовой на Нобелевскую премию упоминается имя шведского профессора, литературоведа и эксперта Нобелевского комитета Эрика Местертона, с которым поэтесса была лично знакома и в своих записях называла его «шведом», а он ездил в Ленинград и навещал ее в Комарове. Местертон был специалистом по английской литературе и страстно увлекался русской. Он публиковал эссе о стихотворениях Ахматовой и о «Поэме без героя», а позже опубликует эссе про поэзию Бродского.
Анна Ахматова услышала о себе как номинанте Нобелевского комитета летом 1962 года[32] от Местертона. Правда, потом он утверждал, что ничего такого не говорил, а только соглашался с тем, что Ахматова заслуживает нобелевской награды[33].
В нобелевском архиве сохранился небольшой текст 1964 года, составленный Местертоном, который называется «Русские и польские писатели, могущие иметь интерес для Нобелевского комитета». Он занимает три машинописные страницы, и одна из них полностью посвящена Ахматовой. Обзор начинается так: «В современной русской литературе, по моему мнению, два имени заслуживают упоминания в связи с Нобелевской премией. Это Анна Ахматова и Михаил Шолохов» (оба имени подчеркнуты)[34]. Местертон предложил разделить премию между ними в случае присуждения ее русскому литератору. Он охарактеризовал творчество Ахматовой: «…ее стихи причислены к классическим и пользуются широкой популярностью, тогда как сама поэтесса живет в полном уединении вне литературно-политических споров советской общественности. Ее любовная лирика, берущая начало в 1909 году, принадлежит к лучшим образцам этой великой традиции, восходящей к Пушкину. Но ее творчество не ограничено только этой лирикой. Опыт, обретенный в революциях и войнах, обнаруживает себя в некоторых глубоко гражданских стихотворениях из эпохи 1914–1917 годов и в двух произведениях, недавно опубликованных за пределами России. Одно из них — это большая лирико-эпическая “Поэма без героя”, изданная в США в 1960 году… Однажды Анна Ахматова под сильным давлением написала стихотворное приношение Сталину, но в остальном она всегда страдала от партийных директив. Она настоящий патриот… Разделив премию между Шолоховым и Ахматовой, Академия отдала бы дань традициям русской культуры, чьим последним крупным представителем является поэтесса, и одновременно обеспечила бы признание ведущему писателю новой советской литературы»[35].
Прямых доказательств того, что Ахматову номинировали в 1963 и 1964 годах, нет, но А. М. Блох обращает внимание на косвенные свидетельства номинаций. Одно из них — обращенный к Местертону сонет 1963 года «И наконец ты слово произнес. Э. М.», который вне контекста номинации на Нобелевскую премию необъясним:
Запад клеветал и сам же верил,
И роскошно предавал Восток,
Юг мне воздух очень скупо мерил,
Усмехаясь из-за бойких строк.
Но стоял, как на коленях, клевер,
Влажный ветер пел в жемчужный рог,
Так мой верный друг, мой старый Север,
Утешал меня, как только мог.
В душной изнывала я истоме,
Задыхаясь в смраде и крови,
Не могла я больше в этом доме…
Вот когда железная Суоми
Молвила: «Ты всё узнаешь, кроме
Радости. А ничего, живи!»[36]
Отсылки к нобелевским процессам в стихотворении такие: «старый Север» назван «верным другом», предчувствие отрицательного решения в Стокгольме оборачивается обращением «железной Суоми», в котором говорится, что «всё узнаешь, кроме радости».
В 1964 году в «Записных книжках» Ахматовой появляются имена Андерса Эстерлинга (как Андреас Остерлинг) и Эрика Местертона, что также косвенно свидетельствует о том, что тема Нобелевской премии ее волновала не абстрактно, а ввиду возможности собственной номинации.
Ахматову номинировали на премию официально в 1965 году. Среди профессоров, предложивших ее кандидатуру, — Роман Якобсон. Тогда же она получила звание почетного доктора Оксфордского университета, что, вероятно, свидетельствует о готовности оксфордских номинаторов присоединить свои голоса за кандидатуру Ахматовой. Однако Нобелевскую премию в том году получил бесспорный фаворит среди советских литераторов Шолохов.
В 1966‑м ее выдвинули на Нобелевскую премию повторно, но поздно. В заключительном отчете Нобелевского комитета сказано: «В этом году русская поэтесса умерла»[37]. Лингвист Вяч. Вс. Иванов констатировал: «Нобелевский комитет медлил с Ахматовой… и не успел, что обидно»[38].
Из советских писателей высокие шансы на Нобелевскую премию имел Константин Паустовский. Шведский читатель узнал о нем благодаря писателю Артуру Лундквисту, совершившему длительное путешествие по всему СССР и описавшему его в книге «Маки из Ташкента», которая пользовалась популярностью в Швеции. К середине 1960‑х Паустовского уже охотно переводили на шведский и итальянский языки, его рассказы публиковали в газетах, включали в антологии и время от времени читали по радио.
Вероятно, в симпатиях к Паустовскому не последнюю роль сыграл репортаж шведского литературоведа и переводчика Свена Вальмарка из резиденции в Переделкине о смерти Пастернака. Вальмарк сообщил, что Паустовский первым нанес утренний визит вдове поэта и был «едва ли не единственный, кто встал на сторону Пастернака в буре, которая разразилась в русском писательском мире после присуждения Пастернаку Нобелевской премии»[39].
Первые упоминания о Паустовском как об одном из номинантов Нобелевского комитета появились в шведской прессе в самом начале 1962 года, тогда же, когда впервые номинировали Ахматову. А писатель, переводчик и московский корреспондент газеты «Stockholms-Tidningen» Ханс Бьёркегрен опубликовал статью про нового для многих шведских читателей кандидата и назвал ее «Русский кандидат на Нобелевскую премию». Статья начиналась так: «69‑летнего Константина Паустовского называют одним из крупнейших современных советских прозаиков. Нобелевский комитет считает его и по сей день самым значимым именем в советской литературе, наравне с Михаилом Шолоховым и Верой Инбер»[40].
В 1965 году некоторые зарубежные газеты объявили Паустовского «гран-фаворитом» предстоящего голосования комитета. Миланское издательство, выпустившее в 1965‑м сборник произведений Паустовского на итальянском, указало на титульном листе «Candidato Nobel».
Но в коротком списке номинаций на Нобелевскую премию из 57 имен нет Паустовского. По некоторым сообщениям, его кандидатуру предложил устно один из членов Нобелевского комитета, что стало беспрецедентным случаем в истории Нобелевской премии.
В 1966‑м Паустовского номинировали повторно, как и Ахматову, но лауреатом 1967 года стал гватемальский писатель Мигель Анхель Астуриас. Выдвигали его и в 1968‑м: он оказался в числе основных кандидатов, но умер раньше, чем комитет выбрал победителя.
Вероятно, свою роль в том, что Паустовский так и не стал лауреатом, сыграл экспертный очерк Э. Местертона. В нем автор описал биографию номинанта и попытался разобраться, чем творчество советского писателя привлекательно для мирового читателя. Из всех произведений Местертон особенно выделяет «многочисленные рассказы», «пару исторических драм (о Пушкине и о Лермонтове)», «романтизированные биографические очерки о Шевченко, Левитане и других художниках» и «книгу о литературном творчестве “Золотая роза” 1955 года, которая переведена на английский язык». Он упоминает и о связи Паустовского с русской классикой: о том, какое впечатление произвел на него уход Толстого, и о письме Бунина, в котором первый русский нобелевский лауреат отнес «Корчму на Брагинке» к лучшим рассказам в русской литературе. Вывод эксперт делает такой: «Паустовский — писатель с большими достоинствами, но и с большими недостатками. Что касается меня, то я не могу утверждать, что его сильные стороны настолько перевешивают слабые, чтобы обосновать присуждение ему Нобелевской премии»[41].
Вероятно, из-за этого вывода Местертона Нобелевский комитет отклонил кандидатуру Паустовского. Но в заключительном протоколе 1965 года написано: «Этому русскому предложению, поступившему впервые, комитет придает со своей стороны более высокое значение, чем то, которое представлено в экспертном заключении. Главное произведение писателя, “Повесть о жизни”, только что появившееся в замечательном переводе, по художественной зрелости и сердечной правдивости воспоминаний можно сравнить со знаменитым мемуарным сочинением Горького. Комитет не сомневается, что это оправданное предложение, и хотел бы горячо рекомендовать его вниманию академии, пусть даже в сложившейся в этом году ситуации нет места для новой русской кандидатуры»[42].
Еще один несостоявшийся нобелевский лауреат из советских писателей — Леонид Максимович Леонов. В 1949 и 1950 годах его кандидатуру выдвигал славист русского происхождения из Хельсинки Валентин Кипарский. Но в своей номинации он не предложил серьезного литературоведческого анализа, хоть и сравнивал художественные приемы Леонова с приемами Фёдора Достоевского, Эрнста Гофмана и Андре Жида. Кипарский формально перечислил все произведения, написанные за последние 20 лет. В итоге в 1949‑м Нобелевский комитет заключил в своем протоколе: «Его романы мощно и увлекательно отражают советско-русское развитие, выявленное оригинальным художником, но, ограниченные эпо