От экватора до полюса — страница 3 из 7

ГАНГ ТЕЧЁТ В БУДУЩЕЕ

Если не трогать тигра…

Оно пока не зашло, жаркое солнце Индии. Его первый луч едва коснулся и замер на висящем высоко в небе кучевом облаке, окрасив пышные бока его нежным утренним румянцем. А лес Бхаратпура уже начал просыпаться. Ещё не видны орхидеи, облепившие стволы акации, не различишь пятнистое тело питона, удобно устроившегося на толстых ветвях пятидесятиметрового гиганта фикуса. Сумрачно в бамбуковых зарослях среди сандаловых деревьев. Здесь, в нижних ярусах тропического леса, скрытых высокими густыми кронами таких гигантов, как ватерия индийская и всевозможными сплетениями лиан, ночь лишь собирается уходить, и всё-таки утро наступило. Темные силуэты птиц зашевелились, ожили звуки. Поплыло, зазвенело, уносясь высоко в небо, приветственное курлыканье журавлей. Громко захлопал крыльями, разминаясь после сна, цветной аист. Поднявшееся над болотом в предутренней мгле, его тело похоже на доисторического птеродактиля. Позже, когда совсем рассветёт, будет заметна яркая белизна оперения с выделяющейся чёрной полосой на груди и бледной розоватостью крыльев. Теперь же виден только контур птицы, проносящейся над водой и плавно опускающейся на упругие трепещущие ноги, выполняющие роль воздушных тормозов.

Но вот восток заалел пламенем восходящего светила, и незаметно разлился повсюду свет, и закричали утки, доводя своё кряканье до крещендо. Стайка зеленых попугаев присоединила к ним свои резкие нотки, запела черноголовая иволга, и аккомпанементом импровизированному оркестру зазвучал голос дронго — индийской кукушки. Жемчужина Индии, птичий заповедник Кеола Део Гхана, проснулся.

Белогрудый зимородок начинает соревнование по рыболовству со своим двоюродным братом пёстрым зимородком; змеешейка в поисках пищи опустила голову в воду, оставив на поверхности лишь длинную извилистую шею, напоминающую перископ, за что и названа местными жителями подводной лодкой. Достаточно насытившись и основательно промокнув, змеешейка вылетает из воды и направляется к ближайшему панданусу — винтовой пальме, где садится на ветку и растопыривает лоснящиеся чёрным блеском крылья, чтобы, просушив их, опять опуститься под воду. Разгоняя шарахнувшихся в испуге мелких пташек, широкими кругами приближается болотный лунь. Словно за дипломатической беседой важно расхаживают по болоту друг перед другом розовые пеликаны. Белый аист надолго уставился в воду неподвижным взглядом, не обращая внимания на пробирающегося крадучись сквозь тростник чибиса.

Ничто не нарушает мирной жизни этого уединённого, редкого даже для Индии, уголка природы. «Гхана» означает чаща. В середине неё находится древнейший храм Кеола Део, в честь которого и назван заповедник Бхаратпура. На его территории, занимающей площадь в двадцать пять квадратных километров, состоящей из лесов и озёр, нашли себе обиталище триста тридцать видов пернатых. Уживаются рядом с ними и некоторые четвероногие.

Застенчивыми кажутся пятнистые олени, осторожно и бесшумно двигающиеся между великанами деревьями сал. Неподалеку от усевшейся на воду стаи уток спокойно жуёт листву редкий для здешних мест чёрный олень. С белой цаплей на широкой спине неторопливо, гордо подняв рога, шагает индийский лось.

В давние времена леса Кеола Део Гхана являлись районом бесконтрольной охоты и истребления животного мира для махараджей и их гостей. И не только здесь. По всей Индии, несмотря на то, что большая часть населения по воле религиозных законов не смеет убивать и употреблять в пищу ничего живого, раздавались выстрелы, унося с собой сотни и тысячи жизней животных. Во времена английского господства это были выстрелы, главным образом, непрошеных гостей. Заокеанские любители охотничьих забав и лёгкой наживы увозили с собой шкуры тигров, леопардов, крокодилов, питонов, бивни слонов, рога носорогов, оставляя в наследство Индии редкие экземпляры когда-то многочисленных обитателей джунглей.

В 1947 году Индия освободилась от английского господства и стала самостоятельным государством. Раскрепощённый народ не сразу понял, какое огромное значение для страны имеют её природные богатства. Многочисленные племена, свободные от заповеди «не убий», бросились в бывшие колониальные леса убивать, чтобы прокормить голодавшие семьи. Им казалось, что отныне всё принадлежит им, и это «всё» неистощимо.

Но в молодом государстве было немало и трезвых мыслителей. Они подсчитали, что осталось им от колонизаторов, и ужаснулись. В стадии вымирания, на грани полного исчезновения оказались когда-то многочисленные крокодилы, слоны, львы, тигры, снежные леопарды. Смерть угрожала и более мелким животным. Последняя индийская чита была убита в 1948 году. Только на юге в штате Керала осталось около пятисот львинохвостых макак, меньше двухсот пятидесяти красавцев кашмирских оленей обитали в лесах Вейла. Сибирские белые журавли, часто гостившие в прошлом на берегах Ганга, теперь находили себе приют лишь в Кеола Део Гхана.

Уже через пять лет после обретения независимости, в 1952 году, в Индии впервые было создано общество по охране дикой жизни. Однако оно было ещё слишком слабым для того, чтобы влиять на решения министерств центра и отдельных штатов. А для развития страны требовались существенные преобразования.

За период независимости пять миллионов гектаров лесов было вырублено и заменено полевыми культурами или строительными площадками. Фантастически быстро росло население, которому нужен был хлеб и собственные заводы. Промышленная революция вывела Индию из числа отсталых государств на девятое место среди самых развитых государств, но эта же революция нанесла непоправимый урон экологической среде.

Сокращение численности лесов привело к тому, что населявший некогда чуть ли не всю северную половину Индии азиатский лев сохранился лишь в Гирском лесу. Бродившие по всей стране дикие слоны обитали теперь в нескольких районах, и общее число их не превышало семи тысяч. Количество же охотничьей гордости индийских тигров едва ли достигало двух тысяч.

Рубка лесов давала людям топливо и прекрасный материал для ручных поделок, которыми славится Индия. Но коммерческое использование леса привело к исчезновению сотен видов растений. Между тем известно, что джунгли — это почти единственное, что дошло практически без изменений до наших дней с доисторического времени, благодаря устойчивости климатических условий.

Всего в Индии насчитывается пятнадцать тысяч видов растений. Из них, по подсчётам национального научно-исследовательского института ботаники города Лакнау, около шести тысяч семисот эндемных, то есть растущих только в Индии. И вот они исчезают. А нужны ли они людям?

На это можно ответить словами древнеиндийского врача Чараки, которого учитель однажды попросил принести совершенно бесполезное растение. Чарака вернулся из леса с пустыми руками, заявив, что таких растений нет.

От семидесяти до девяноста процентов всех видов флоры находятся в тропических лесах, но именно они подвергаются наибольшему уничтожению. Поэтому некоторые виды растений погибают до того, как их обнаружат или изучат.

Неоправданная порой вырубка леса приводила к увеличению эрозии почвы и заставляла целые деревни покидать свои жилища, уходя от образующихся в почве трещин и оврагов.

В январе 1981 года свыше четырёх тысяч учёных собрались в Варанаси, чтобы обсудить вопрос: «Влияние развития науки и техники на окружающую среду». На сессии конгресса с беспокойством отмечалось, что четырнадцать главных рек, дающих восемьдесят пять процентов питьевой воды, загрязнены. За последние тридцать лет число болезней от пищевых отравлений удвоилось. Свыше восьмидесяти процентов пациентов больниц — жертвы загрязнения окружающей среды. Большинство учёных считает, что главной причиной этого является продолжающееся обкрадывание лесов.

Член плановой комиссии правительства М.С. Суаминатан сказал на этой сессии научного конгресса: «Мы должны понурить головы от стыда, когда смотрим на то, как падают деревья в районе Гималаев. Цена такого беспорядочного обезлесивания — наводнения, оползни, эрозия почвы, заиливание каналов и резервуаров, страдания людей». Речь шла о необходимости восстановления того, что вынужден был разрушать человек.

Появляющиеся время от времени в печати сведения о сокращении растительного и животного мира Индии волновало не только индийцев, но и весь мир. В 1969 году в Дели проходило заседание международного союза общества по охране природы, на котором со вступительной речью выступила премьер-министр Индии Индира Ганди. Именно это выступление главы государства, в котором были чётко отражены острые проблемы охраны экологической среды, послужило толчком к активным действиям по спасению животного и растительного мира страны.

Уже через год вышел запрет охоты на тигров. В 1972 году был принят акт, берущий под охрану шестьдесят один вид животных и, наконец, в 1963 году начал свой старт проект «Тигр», предусматривавший целый комплекс государственных мер по восстановлению и охране экологической среды в общенациональном масштабе.

На осуществление этого проекта из международного фонда охраны окружающей среды был выделен один миллион долларов. Государство взяло под свой контроль десять заповедников, образовав из них национальные парки: Манас (штат Ассам), Корбетт (Уттар Прадеш), Паламау (Бихар), Симлипал (Орисса), Канха (Мадхья Прадеш), Рантхамбхор (Раджастан), Мелгхат (Махараштра), Бандипур (Карнатака) и Сундербанс (Западная Бенгалия). В 1979 году создано ещё два национальных парка: Перьяр (Керала) и Сариска (Раджастан).

Главной задачей проекта является охрана тигров, и это не случайно. Число этих замечательных властелинов джунглей с начала века сократилось с сорока до двух тысяч. Но не только тигры…

Садитесь в джип и поезжайте в страну Киплинга с его питоном Каа и пантерой Багирой. Здесь, в национальном заповеднике Канха, возле реки Вейнгунга, место действия героев сказок английского писателя. Попав сюда, не торопитесь, прислушайтесь.

Вы заметите, как неожиданно смолкнет на мгновение птичий хор. Будто замрёт дыхание леса. Ветер остановит своё движение. И эту тишину вдруг заполнит глухое, но проникающее во все уголки джунглей, рычание напоминающего о себе тигра. Он здесь.

Волнение перехватывает горло и рука тянется к спусковой кнопке кино камеры. Тигр словно знает, что в здешних местах огнестрельное оружие давно заменено фото снайперами и кинокамерами. Вез тени беспокойства он появляется из зарослей бамбука, глаза слегка прищурены и как бы воедино с торчащими ушами, которые слышат то, что недоступно в эту минуту зрению. Мощные лапы удивительно мягко сгибаются, плавно перенося вперёд огромное тело, покрытое полосатой шубой. Два-три кадра — и главный актёр медленно скрывается за массивными стволами тиковых деревьев.

Продолжайте движение и, может быть, вам посчастливится увидеть болотного оленя — грациозное животное с ветвистыми рогами на узкой вытянутой вперёд голове. Они живут только в Индии, и осталось их не более трёх тысяч.

Или выскочит из-за кустов антилопа гарну, и, то скрываясь, то вновь появляясь, поплывёт над высокими травами её чёрное тело с кривыми, как два штопора, рожками на голове и тут же исчезнет вдали. Её тоже бессмысленно искать в других странах, как и антилопу нильгау, пятнистого оленя, однорогого носорога, домом для которых являются джунгли Индии и разве что некоторых из них встретишь в Пакистане или Непале.

Проект «Тигр» успешно стартовал и позволил увеличить семью хозяев лесов Канхи с тридцати одного до сорока восьми. Во всех одиннадцати национальных парках число тигров возросло с двухсот шестидесяти девяти до семисот одиннадцати, позволив довести общее количество тигров в стране до двух с половиной тысяч.

Увеличилось поголовье и других редких зверей, таких как леопард, пантера, гепард, дикая собака. Вместо нескольких десятков исчезавших носорогов теперь свыше девятисот лесных рогатых силачей бродят по чащам страны.

Однако не такое это простое дело — позволить зверям размножаться. Помимо запрещения всякой охоты на территории заповедников, занимающих площадь свыше шестнадцати тысяч квадратных километров, пришлось прекратить все операции по заготовке леса, переселить в другие места целые деревни со стадами скота, восстановить травяной покров, построить плотину и создать водяные резервуары для того, чтобы звери не страдали от жажды. Для охраны животного мира от браконьеров используются радиофицированные джипы, патрульные слоны, армия вооружённых лесников. Особенно много труда пришлось вложить в спасение крокодилов.

Самка крокодила откладывает двадцать пять-тридцать, а то и больше яиц, но для выведения одного крокодила в диких условиях их бывает необходимо около тысячи.

Дело в том, что слишком много в лесах любителей лакомого блюда, которое по своему содержанию богаче белками, чем куриное яйцо. Это ящерицы и вараны, мангусты и цапли.

Это, наконец, и люди. Например, племена Мундиа в штате Орисса пируют яйцами крокодилов и обменивают их на рис. Если же часть яиц оказывается нетронутой, то вылупившиеся крокодилы превращаются в клад для браконьеров, охотящихся за дорогостоящими шкурами для дамских сумочек, портфелей и портмоне.

В ещё большей опасности, жертвами прогресса стали древнейшие представители эпохи динозавров — пресноводные крокодилы гавиал. Эти совершенно безобидные существа, питающиеся речной рыбой, до недавнего времени были на грани полного вымирания из-за строительства многочисленных плотин в местах их обитания.

Национальная программа по спасению и размножению крокодилов началась в 1975 году сбором яиц диких особей на территории пятисот пятидесяти квадратных километров в Раджастане, Уттар Прадеш и Мадхья Прадеш.

В девяти штатах страны были созданы инкубаторы и специальные водоёмы для крокодилов гавиал. В 1978 году в городе Хайдарабаде открылся научно-исследовательский институт по разведению крокодилов. Благодаря общим усилиям число гавиал резко увеличилось с семидесяти в 1975 году до семи тысяч в 1980 году и в ближайшем будущем могут достичь промышленного количества, что и является конечной целью проекта.

К сожалению, такой судьбы не удостоился пока индийский питон. Красавец, вырастающий до пяти метров, своей прекрасной кожей успешно конкурирует на рынках с крокодиловой. Именно эта красота приводит к исчезновению самой большой змеи джунглей. Не смотря на то, что в кладке питона бывает до ста яиц, сейчас редко какой экземпляр доживает до своего предельного возраста тридцать пять лет. Большая их часть, не прожив и половину своей жизни, попадает в руки торговцев городов, приморских пляжей, на склады ремесленников, изготавливающих из них кошельки, ремни, сумочки и даже одежду.

Можно себе представить, каких размеров, бывает питон, если он проглатывает зайца, шакала, оленя и даже взрослую пантеру. В сущности, питон в состоянии поймать только больное животное и в этом его огромная польза для леса. Законом запрещено убивать питона, но нет, пожалуй, торговых центров в Индии, где бы вы не могли купить его шкуру или изделия из неё.

Мы едем по штату Бихар. Здесь недалеко друг от друга находятся Хазарибахский заповедник и национальный парк Паламау. По дороге в столицу штата Патну останавливаем машину. Наше внимание привлекла надпись на дощечке, прикреплённой к невысокому столбику возле узкой тропинки, ведущей в чащу леса. Она гласит: «Если вы не тронете тигра, он никогда не обидит вас».

Нам пришла тогда в голову мысль: «А если не трогать вообще природу Индии, являющуюся уникальной сокровищницей животных и растений для всего мира? Если относиться к этому богатству так же бережно, как индусы хранят сотни лет свои храмы в Мадураи, Бенаресе, Канараке и других святых местах?»

Почти полностью исчезли девственные места в Западной Бенгалии, Ориссе и Андхра Прадеш. Симлипалский национальный парк остался единственным участком джунглей Ориссы, некогда покрывавших всю территорию штата.

Одним из немногих не тронутых пока человеком мест в Индии, является «Молчаливая долина» Кералы. Здесь находят себе убежище леопарды, индийские лоси, лающие олени, дикообразы, слоны и стаи цветастых птиц. Долина называется «Молчаливой» из-за отсутствия в ней цикад, наполняющих ночи других краев непрерывным звоном. Но и здесь планируется строительство плотины, вода которой зальёт половину двадцати пяти километрового участка.

Ежегодно сокращаются площади лесов Индии. Потребность древесного топлива в стране составляет сто восемьдесят четыре миллиона кубометров в год. Легально поставляется лишь двадцать миллионов кубометров, остальное добывается нелегально. На шестьдесят восьмой сессии научного конгресса в Варанаси Индира Гаиди говорила: «К сожалению, вынуждена обратить внимание на то, что природные ресурсы грабятся, и я глубоко обеспокоена снижением качества окружающей среды за последние несколько лет».

Правительство принимает срочные меры. Создаются новые национальные парки. Ужесточаются режимы по охране природы. Но не лёгкое это дело в век бурной технической революции выделять укромные уголки для павлинов и журавлей, львов и тигров, обезьян и антилоп, чтоб от восхода и до заката солнца они могли жить, сохраняя нашу землю по-прежнему чистой, прекрасной и разнообразной. Трудно это, но необходимо. Ведь если не портить природу, она нам воздаст сторицей.

Город, без которого нет Индии

Когда бы вы ни приехали в Индию, будь то прохладный период, позволяющий тысячам туристов устремляться сюда в благодатный край, где можно в это время наслаждаться океанскими песчаными пляжами и одновременно познавать древнюю культуру индусов, или вы появитесь в жаркую пору лета ощутить изнывающую максимальную температуру тропического солнца, пойдут ли во время вашего визита ливневые муссонные дожди или задуют ветры, в любую погоду, в любое время посетите обязательно Калькутту, город, без которого невозможно представить себе страну, в которую вы приехали.

Почти триста лет назад пустынны были берега реки Хугли. В том месте, где сейчас через её воды перекинулся Хаурахский мост, находились три рыбацкие деревушки, достопримечательностью которых могли служить только маленькие глиняные хижины да бедные жители. Одна из деревень называлась Каликата в честь богини Кали — жены бога Шивы. Отсюда и произошло название будущей гордости страны.

В 1690 году агент британской восточноиндийской торговой компании Джоб Чернок выбрал это место для строительства порта. Земля была арендована у правившего тогда могольского императора Аурангзеба, а через шесть лет на месте болот и лесов выросла крепость Форт Уильям, ставшая на защиту интересов торговой компании и послужившая дальнейшему росту и процветанию города Калькутты, превратившегося впоследствии в столицу до 1911 года, когда управление государством опять перешло в центр страны — Дели. Что же касается судьбы Джоба Чернока, то он, естественно, не предполагал, какое значение для Индии и всего Востока будет иметь выбранное им место. Женившись на бенгальской девушке, он принял индийский образ жизни, правил суд под баньяном и здесь же умер. В старой церквушке святого Джона ему сложили маленький мавзолей, оставшийся единственной памятью основателю города.

Символично, что все прибывающие в Калькутту поездом, сразу оказываются у места его рождения, находящегося на противоположном берегу реки Хугли. Попасть туда можно с помощью парома или же (что гораздо быстрее) по Хаурахскому мосту, являющемуся символом Калькутты. С площадки железнодорожного вокзала открывается изумительный вид на огромные крылья стропил моста с размахом в 457 метров, раскинувшегося над рекой без единой опоры, пропуская под собой тяжело груженые баржи, пироги, парусники, пассажирские суда. Хугли — один из рукавов реки Ганг и является важной артерией жизни страны. Ведь здесь построен морской порт, связывающий Калькутту со всеми портами мира.

На вокзальной площади Хаураха полно транспорта. По одну сторону вытянулись такси — эмбэсадоры с канареечного цвета крышами, по другую — рикши люди. Ни в столице страны Дели, ни в европейского вида Бомбее, ни даже в Мадрасе вам, может, не встретится человек-рикша. Здесь он обязательно на виду у всех. Велосипеды-рикши ввести в Калькутте не удалось, так как владельцы дешёвых тележек забастовали и отказались от велосипедов, то ли из-за их высокой стоимости, то ли оттого, что в период частых наводнений улицы города заливает водой настолько, что весь транспорт останавливается, и перевозку пассажиров осуществляют только пешие рикши.

Мы садимся в такси. Водитель, типичный индус, невысокого роста с маленькими усиками на довольно круглом лице, одетый в длинную, почти до пят белую рубаху-дхоти, неспеша пошёл на свою правую сторону за руль. Движение в Индии левостороннее.

Переезд по мосту оказался не таким быстрым, как ожидалось. Мы застряли в самом центре его, пока впереди долгое время не могли разобраться между собой столпившиеся грузовики, автобусы, трамвай, легковые. Даже юркие рикши не могли прорваться со своими немногочисленными пассажирами через образовавшееся столпотворение транспорта и бесконечного потока людей. Написанная почти на всех машинах и тележках просьба «Пожалуйста, сигналь», не помогала продвижению вперёд, а только способствовала созданию невообразимой какофонии сигналов, скрипов тормозов, криков и свистков.

Но вот наш автомобиль ловко вывернул в обход огромного двухэтажного автобуса, проскочил перед самым носом начавшегося двигаться трамвая, прошёл впритирку с четырёхколёсной низенькой арбой, которую тащил почему-то верблюд, быть может, и оказавшийся причиной затора, и мы оказываемся, наконец, внизу сначала на кривых узеньких улочках старой Калькутты, а затем мчимся по широкой главной магистральной улице Калькутты — Чауриги.

Останавливаемся у перекрёстка. Движение регулирует полицейский в белой форме. Светофоров не видно. Рядом с нами, тормозя, становятся другие машины, но между ними уже спешат, хромая, подпрыгивая или медленно передвигая больные ноги, нищие. Пользуясь минутной остановкой, они протягивают в открытые окна легковых машин обрубки рук, искалеченные пальцы, чуть ли не касаясь ими лиц пассажиров, показывают на свои язвы и увечья, прося монетки.

Спасительный жест регулировщика позволяет уйти от тяжёлой картины нищеты и болезней. Но вскоре вновь останавливаемся. Недалеко впереди нас успела выйти, перегородив путь, голова колонны демонстрантов. С флагами и лозунгами, они шли по два-три человека в ряд и по команде идущего сбоку руководителя выкрикивали лозунги, напоминающие своеобразные стихи, которые заканчивались каждый раз словами то «дзиндабад», что означает «да здравствует!», то «мурдабад» — «будь проклят!»

Нищие нашли нас и здесь, оказавшись настолько настойчивыми, что даже водитель, которого, как мы думали, ничем не проймешь, вдруг сказал им что-то резкое, и те обиженно отошли к другим пассажирам. Нигде, пожалуй, в других городах Индии я не встречал такого количества нищих, как в Калькутте, хотя, конечно, везде они есть.

Впереди остановился большой синий автобус, переполненный, если можно так выразиться, более чем до отказа. Люди, висевшие на подножках, соскакивали в связи с непредвиденной задержкой, но только для того, чтобы потом вскочить снова. Позади у автобуса вертикальная лестница, ведущая на крышу. Она вся как бы унизана теми, кому не хватило места на крыше, где люди сидят и стоят, образуя фактически третий этаж двухэтажного автомобиля. Перекошенные на левую сторону под тяжестью нависших людей, автобусы каким-то чудом ходят по улицам Калькутты, развивая бешеную скорость, чтобы успеть проскочить перекресток и не попасть в очередной затор. И никого не удивляет, если такой проезд не всегда кончается удачно.

Калькутта растянулась на многие километры вдоль реки Хугли, и улица Чауринги является почти единственной магистралью, перерабатывающей практически всю основную транспортную нагрузку. Не известно, как бы она справлялась дальше, проталкивая через себя многомиллионное местное и приезжее население, если бы не начавшееся строительство метро. Уже первая очередь его, построенная с помощью советских инженеров и сданная в эксплуатацию в прошлом году, позволила городской кровеносной артерии хоть немного вздохнуть.

Нет, Калькутта — это город, где не только транспорт и нищие. Здесь контрасты наслаиваются друг на друга, поражая приезжего величием индусских храмов и пышущими зеленью экзотическими растениями национальных парков. Это центр промышленной революции и колыбель индийской литературы. В домах и на площадях Калькутты завязываются и разрешаются сложные политические проблемы страны. Сюда приезжают поклоняться богам и участвовать в острых дискуссиях.

Вот любимое место отдыха калькуттцев. Это парк, разбитый вокруг дворца королевы Виктории, окружённый стройными пальмами, цветами, лужайками, на которых резвятся дети под наблюдением родителей. По дорожкам прогуливаются семейные пары, группы иностранцев, фотографы и художники, здесь влюбляются молодые люди и просто отдыхают. Белый мраморный дворец в центре великолепия зелени представляет собой поистине изумительное зрелище. Мемориальное сооружение, посвящённое не только памяти знаменитой королевы Англии, но и многим другим историческим личностям, сыгравшим важную роль в развитии Индийского государства, начало строиться в 1906 году по инициативе тогдашнего наместника Англии в Калькутте лорда Керзона на деньги, собранные по подписке.

Первый камень в фундамент будущего дворца заложил принц Уэльский, впоследствии король Георг Пятый. Прекрасный архитектурный памятник, построенный в стиле итальянского ренессанса по проекту Уильяма Эмерсона, президента Британского института архитектуры, был открыт в 1921 году и стал одним из самых интересных музеев Калькутты.

Купол величественного здания венчает фигура ангела Победы высотой 16 футов и весом три тонны. Многие статуи, окружающие дворец, были изготовлены в Италии.

Большой интерес представляют картинные галереи музея. Среди портретов королевской династии мы видим одно замечательное полотно русского художника Верещагина. Это самая большая по размерам картина, имеющаяся в музеях Индии. Ее размеры — 274 на 196 дюймов. На ней изображена сцена прибытия в Джайпур в 1876 году принца Уэльского, ставшего впоследствии королём Англии Эдуардом Седьмым.

С удивительной, присущей Верещагину фотографической чёткостью, выписаны мельчайшие детали костюмов людей, убранство шествующих слонов и восседающих на них исторических личностей. Подобные шествия можно видеть и в наши дни в Дели по большим праздникам и в некоторых других городах, где ещё в качестве реликвий сохранились магараджи, не имеющие, правда, никаких прав управления, но придерживающиеся древних церемониальных традиций.

Фотографировать в музее не разрешается, поэтому приходится уносить в памяти скульптурное изображение королевы Виктории в короне и с символами власти в руках, портретную галерею индийских лидеров, боровшихся за освобождение страны от иностранного владычества, комнату, посвящённую рассказам в картинках о развитии Калькутты, собрание документов, повествующих о британском периоде истории Индии, коллекцию мечей, кинжалов, щитов, служивших надёжной защитой индийским воинам в средневековье.

Покидая чудесный парк мемориального дворца, который словно белый жемчуг в кольце голубого неба отражается своим великолепием в окружающих его озёрах, делаю последние снимки кинокамерой, пытаясь поймать в кадр бегущих по лужайке от дерева к дереву полосатых бурундуков и сам дворец, ещё прекраснее на фоне заходящего за пальмы солнца.

Отвлекает настойчивый голос дудочки и чей-то голос, зовущий:

— Мистер, фото, фото.

Оборачиваюсь. Через дорогу под деревом расположились несколько представителей своеобразного бродячего цирка. Невысокий худенький старичок поставил перед собой корзину, накрытую куском мешковины. Любопытно, что он хоть и играл на дудочке, привлекая прохожих, змеи из корзины не появлялись. Зато, как только он откинул мешковину, лежавшая под нею кобра тотчас же поднялась, раздувая капюшон. Это лишний раз доказывало, что змей привлекает не музыка факира, а свет и движения рук. Игрой на дудочке привлекают прохожих.

Рядом стояла девочка лет десяти с мангустой на плече, такой же худенькой, как её хозяйка, но много подвижней. Старик предложил мне снять кинокамерой бой мангусты с коброй, а из-за моей спины дёргал за рукав другой укротитель с двумя обезьянками, готовыми и плясать, и показывать целые спектакли о жизни людей.

Возвращаясь, увидели на улице небольшую толпу. В центре стоял высокий худой индус и что-то рассказывал. В одной руке лектора, так я мысленно окрестил его, была стеклянная литровая банка с маленькими чёрными змейками, в другой мужчина держал стакан с водой.

— Это очищает желудок от паразитов, — говорил он собравшимся. — Смотрите, как легко всё происходит.

Выпив воду из стакана, рассказчик отдал его помощнику, а сам достал из банки змейку и, держа её посередине туловища таким образом, чтобы раскачивающаяся головка её с тонким раздвоенным язычком оказалась на уровне подбородка, раскрыл рот и направил туда извивающееся существо, которое мгновенно скрылось, скользнув в горло, как в нору.

Следом таким же путём были направлены и другие, ожидавшие своей очереди в банке. Через несколько минут, во время которых продолжалась лекция, индус стал действовать, как настоящий волшебник. Он приложил руку к животу, слегка нажал его, и изо рта одна за другой начали стрелами вылетать змейки, попадая прямо в подставленную банку.

Не знаю, как насчёт истинной пользы очистки желудка подобным образом, но аппетит у меня в тот день был полностью испорчен. И всё же я не жалел о том, что воочию увидел сцену, о которой прежде приходилось только слышать.

Днём улицы Калькутты полны людей, но в самые жаркие часы от двенадцати до пяти, они всё же заметно пустеют и по-настоящему оживают после захода солнца. Тогда улицы Парковая и Чауринги буквально кишат людьми. Это самый центр города. Здесь крупнейшие отели, кинотеатры и, конечно, центральные магазины ручных изделий из дерева, кожи, золота, посуда, оптика, книги. Впрочем, торговля идёт чуть ли не на каждом метре, где что-то печётся, жарится, либо разложены книги и журналы, очки, шариковые ручки, кожаные сумочки, мотки ниток и сотни других мелочей. Все гуляют. Никто никуда не спешит. За вами увязываются нищие. Кто-то предлагает мужчинам поехать посмотреть девочек, танцующих и поющих. Публичные дома в Индии запрещены, но неофициально они все же существуют. Молодые юноши, студенты или рикши подрабатывают тем, что находят для таких домов клиентов.

Город сверкает рекламами. Отовсюду слышится смех, говор и несутся запахи готовящихся сладостей.

Но если вы хотите посмотреть настоящий торговый центр, характерный для Калькутты, идите на Нью-Маркит, то есть Новый рынок. Он совсем рядом с кинотеатром «Глобус», возле которого в вечерние часы улицы всегда запружены рикшами.

Ещё на пути к рынку вас встретит парнишка с корзиной в руке и предложит свои услуги провожатого. В этом есть смысл, ибо войти в крытый рынок, конечно, легко, но разобраться в огромной массе магазинчиков, разделённых тонкими перегородками, найти нужные товары и выйти в том же месте, откуда вошли, вы сможете сами только после многоразовых посещений этого удивительного места. Не отказывайтесь от помощи гида ещё и потому, что он все равно пойдет за вами и будет спрашивать по-русски каждую минуту:

— Што тебе, коза, дерево, бруки, рубаска? Всё ест. Што хочешь? Я знаю где.

Вы пытаетесь проявить самостоятельность, поворачиваете направо и налево, совершенно теряете ориентировку и, не подозреваете того, что крутитесь на одном месте. Гид нетерпеливо цокает языком и, вырвав, наконец, у вас признание, что нужна сумка, тащит вас быстро вперёд, и вы мчитесь за ним, замечая с удивлением, что проходите мимо прилавков, заваленных сумками, а мальчишка уверенно зовёт:

— Пошли, пошли, сейчас будет.

В конце концов, он останавливается перед магазинчиком, не отличающимся от других и, протягивая руку вперёд, торжественно говорит:

— Вот сумка. Карашо. Бери.

А навстречу вам уже бросаются продавцы и, сразу оценив, кто перед ними, говорят тоже по-русски:

— Давай, давай, много сумка.

Покупатели здесь перебирают товар внимательно, так как недоброкачественной продукции много. Рынок относительно дешёвый, так что никаких гарантий. Поэтому, если вы не очень разбираетесь, то вполне возможно, что вместо изделия из бивня слона вы получите такое же изделий из бедренной кости, качество и стоимость которого значительно ниже, а деньги возьмут с вас, как за настоящую слоновую кость. Знатоки достают спички, чтобы проверить изделие огнём, и хитрость сразу раскрывается, так как продавец тут же забирает товар, ссылаясь на то, что это изделие не из бивня, который в отличие от всех других костей, не поддаётся горению.

Если вы покупаете фигурки из сандалового дерева, то и они могут оказаться из обычного малоценного дерева, пропитанного для запаха сандаловым маслом. Для определения разницы нужно быть хорошим специалистом. Гарантия качества даётся только в крупных магазинах на улице Чауринги или Шекспира, где тоже имеется крытый торговый центр, но значительно чище, с кондиционированием воздуха. Цены там, естественно, выше.

С любопытной традицией мы встретились на Нью-Марките. Долго ходили по всем его закоулкам, подошло время закрытия и в одном магазинчике, где мы оказались последними покупателями, но ничего не решили брать, нас стали уговаривать купить любую вещь, пусть самую маленькую и даже дешевле, чем она стоит.

— Сколько дашь? — спрашивает продавец, видя, что мы остановили выбор на агатовых запонках.

Мы, смеясь, называем цену вдвое ниже запрашиваемой обычно.

— Бери, — соглашается сразу продавец и немедленно заворачивает покупку, не ожидая, пока откажемся, и объясняя на ходу:

— Первый посетитель утром и последний вечером должен обязательно что-то купить, а то не будет удачной торговли. Поэтому мы согласны в этом случае даже немного потерять.

Я уверен, что продавец не остаётся в проигрыше никоим образом, однако с суеверием подобного рода спорить не стал.

Вообще торговаться в Индии надо уметь, особенно в таких, не фешенебельных магазинах, как этот рынок. Вы хотите что-то купить. Вам предлагают товар за двадцать рупий. Вы соглашаетесь за пятнадцать. Продавец останавливается на семнадцати и дальше ни в какую не уступает. Вы уходите в надежде, что он вас остановит на выходе. Он останавливает, но продолжает просить семнадцать. Вы уходите. Пройдя пять метров, чувствуете, как кто-то тянет вас за рукав. Это тот же продавец. Ничего не говоря, он тащит вас назад в магазин. Возвратившись, вы слышите:

— Хорошо, ни тебе, ни мне, пусть будет шестнадцать. Вы возмущённо поворачиваетесь, собираясь уйти, и тогда, наконец, оказываетесь победителем, получая товар за ваши пятнадцать рупий. Придя счастливым в другой магазин, вы узнаёте, что здесь такой же товар стоит всего десять рупий. Вы сравниваете покупку с лежащим на прилавке и понимаете, что вы ещё не научились торговаться.

Пользуясь любезно предоставленной возможностью, совершаем небольшую экскурсию по городу на машине. Проезжаем мимо двух высотных зданий, называемых башнями в сторону уже знакомого дворца. Глядя на большой пустырь перед мемориалом Виктории, пытаюсь представить себе далёкое прошлое, когда на этом месте шумели могучие джунгли, в которых прятались банды, а охотники искали встреч с тиграми. Но после строительства крепости Форт Уильям пришлось очистить перед нею пространство для пушек, и джунгли были вырублены. Теперь это место отдыха, конных прогулок, сцена для фокусников и йогов. В ботаническом саду нам показывают прежде всего баньян.

Свыше пятисот стволов одного дерева сами по себе представляют целый лес, занимающий по окружности около четырёхсот метров. Мы ходим среди стволов, прислушиваемся к птицам, наблюдаем за обезьянами, пытаемся найти первоначальный ствол, но это бесполезно, так как главный ствол-родитель давно погиб от вредителей и был удалён.

Сад, основанный в 1786 году, представляет огромный интерес и другими представителями растительного мира, которых тут собрано более тридцати тысяч. Наш неопытный глаз, естественно, не может по достоинству оценить всю прелесть этой гигантской коллекции, тем более в столь короткое время. Но мы не можем не восхищаться гигантскими секвойями, высокими королевскими пальмами, причудливыми формами араукарии, хлебным деревом с огромными плодами и мощными зарослями бамбука.

Затем мы отправляемся смотреть храмы. Сначала группа джайнийских храмов. Три разных по исполнению сооружения, но с общими, присущими религии, особенностями.

Я не раз бывал на экскурсиях в джайнийских храмах и непосредственно в месте зарождения этого учения — в Раджгире, где по преданию лорд Махавира, основатель джайнизма, оставил на земле свой след ноги. Обнаружив его, люди стали приходить к этому месту и брать с него щепотку ставшей для них святой земли. Народу приходило все больше и больше, каждый забирал с собой землю, в результате на этом месте образовалась впадина, её залило дождями, и таким обозом появилось озеро, на котором благодарные потомки построили храм в память о Махавире. С берега озера к нему ведёт длинный симпатичный мостик, на котором фотографируются все туристы.

Храмы — это отдельная большая глава истории Индии. Возникая во всех уголках страны, они отвечали каждый раз требованиям своего времени, неся в архитектуре определённый смысл. Скажем, Канаракский храм Любви или храм Солнца выполнен в виде огромной колесницы. Двенадцать колёс его означают месяцы года. Двадцать четыре спицы на колесе — это часы суток. А эротические фигуры, которыми испещрены стены и колёса, не являются прихотью художника древности или его распущенностью. Причина возникновения их в том, что в давние времена численность населения индусов падала, что кажется невероятным в наши дни. Тогда-то и возник в Индии культ любви, пропагандировавшийся в храмах и литературе с целью сохранения нации. Этот культ настолько привился, что теперь почти все попытки остановить рост численности населения оказываются безуспешными. Это как громадный камень, который трудно сдвинуть с места, чтобы столкнуть с горы, но еще труднее остановить, когда он набрал скорость и катится вниз.

В различных храмах разные порядки, о которых лучше знать заранее. В некоторые индусские храмы пускают внутрь только индусов. В других нельзя фотографировать. В джайнийских храмах разрешается использовать съёмочную технику, но без кожаных футляров. Проносить кожу, точнее изделия из неё, в эти храмы не допускается, поэтому снимаются кожаные ремни, если они имеются на брюках, обувь и часы с кожаными ремешками.

У входа в храм обязательно стоит человек, который окидывает вас внимательным взглядом и просит оставить возле него всё, что может случайно осквернить их веру.

Джайнийские храмы преимущественно строились в горах. В Калькутте места ровные, поэтому в каждом дворе джайнийских храмов сделали искусственную небольшую гору, по которой можно без труда подняться и увидеть в маленьких пещерках всё ту же ступню ноги Махавиры.

Сделав несколько снимков, мы выходим со сверкающей чистотой территории на резко контрастирующую с нею грязную улицу, где нас ждёт машина, и отправляемся к венцу нашей программы путешествия по Калькутте — индусскому храму Джакшинишвару, изумительному по красоте, с ажурной отделкой куполов. Воздвигнутый в честь бога Шивы, храм, расположен далеко от центра города на берегу реки, к самой воде которой ведут широкие белые ступени.

Не прекращается поток паломников к этому месту, где пришедшие считают счастьем окунуться в священные воды Ганга, будучи в одежде или без неё. В дни религиозных праздников, особенно если это Кали Пуджа, тысячи фанатиков стремятся коснуться воды именно в этом месте. Иногда случается так, что в те же дни полнолуние вызывает сильный прилив, а со стороны океана приходит ураганный ветер, и тогда, несмотря на предупреждения в газетах и по радио, сотни людей гибнут под натиском исступлённой толпы.

Фанатизм, губит людей и тогда, когда они бросаются под колёса скатываемой в дни праздников с горы колесницы богов. Но не этот фанатизм является сейчас лицом Калькутты и всей Индии. Да, это характерно, но мы видели и помним инженеров с чертёжными приборами за столами, рабочих, делающих мощные подъёмные краны, учёных ботанического сада и археологического музея; мы видели фамильный дом Рабиндраната Тагора, где свято чтут память национального героя, лауреата Нобелевской премии; мы не забудем калькуттский университет и колледжи, студенты которых полны решимости преобразовать Индию, сделать жизнь народа счастливой.

Покидая Калькутту, мы испытывали чувство радости от того интересного, неожиданного, что довелось увидеть, и неудовлетворенность оттого, что ещё многое не увидели и не узнали. И так, наверное, должно быть. Ведь Калькутта настолько огромна, разнообразна и интересна, что её никогда нельзя познать полностью. Она всегда остаётся загадкой, которую хочется разгадать.

Взрыв на четвёртой домне

Иван Дмитриевич Чиграй. Мне хочется начать с рассказа об этом человеке, но не потому только, что он работал главным инженером и руководителем группы советских специалистов на Бокаринском металлургическом заводе, где мне довелось трудиться в тот же период переводчиком. И даже вообще не поэтому. Просто я люблю писать о хороших людях, а он один из них.

Мы с Иваном Дмитриевичем как-то незаметно сдружились, особенно перед моим отъездом, когда частенько в конце дня, после окончания киносеанса в нашем клубе мы выходили вместе и прогуливались по тихим улочкам небольшого городка, точнее одного сектора крупного уже города Бокаро, вслушиваясь в тишину Индии, которая, конечно, не была абсолютной. Где-то прозвенит цикада, прошелестит над головой ветром летучая мышь, неожиданно рассмеётся проходящая недалеко в стороне ватага молодых индийских парней.

Городок советских специалистов обычно засыпал рано, как и рано поднимался, поэтому вскоре после киносеанса его улицы пустели, и редкие пары любителей подышать вечерним воздухом попадались нам навстречу.

А воздух здесь удивительно менялся в различные времена года. Он то буквально обдавал ароматной волной дыхания цветущих ленкоранских акаций, то в зимние дни веял прохладой, словно прилетевшей к ночи из нашей Сибири, то охватывал душным жаром, совершенно не смягчаемым наступлением ночи, и тогда мы торопились по домам к спасительному холоду кондиционеров. В летнее время, длящееся почти восемь месяцев, несмолкаемый гул охлаждающих помещения машин заполнял воздух странным всеобъемлющим шумом, без которого уже не представлялась жизнь до тех пор, пока они вдруг не выключались с приходом осенней прохлады, и только тогда в один из вечеров вы неожиданно ловили себя на мысли, что вас поражает тишина. Оказывается, в мире может быть тихо, а вы забыли это ощущение.

Иногда с наступлением темноты при выходе из дома неожиданно прекрасная картина вас заставляла застыть на месте и стоять неподвижно в страхе испортить впечатление. Вы вдруг видели перед собой усеянную новогодними огнями ёлку. Нет, конечно, это на самом деле была не ель, а, скорее всего, эвкалипт, крона которого слилась с ночью, но по всей её поверхности сияли огоньки. Это десятки светлячков расселись на отдых от своих маленьких светлячковых дел. И вот кто-то потревожил их, и они понеслись вам навстречу, разлетаясь беспорядочно в разные стороны, миниатюрные светящиеся фонарики. Вы пытаетесь их поймать, но это отнюдь не просто. И тотчас в воображении всплывает «Лесная песня» Леси Украинки, её болотные огоньки-потерчата. Конечно, это они прилетели сюда проказничать, и теперь поднимаются высоко в небо, теряясь из виду среди таких же ярких, но неподвижных звёзд.

Я вспоминаю об одном из таких прекрасных вечеров, когда индийское лето ещё не наступило, а для меня это была последняя весна в Бокаро. Мне предстояло скоро возвращаться на Родину и мы, по обыкновению втроём: я, моя жена и Иван Дмитриевич, не торопясь, шли к задним воротам городка. Впрочем, с нами ещё ходил дворовый пёс, которого Иван Дмитриевич очень любил, часто подкармливал и почему-то назвал Пиратом. Первое время, когда мы только начинали ходить вместе, Пират нас принял недружелюбно и недовольно ворчал, пока Иван Дмитриевич не прикрикнул на него начальственным тоном.

Собственно, только тогда я и услыхал его командный голос, да и то весьма спокойный. Мне практически не приходилось переводить то, что говорил Чиграй, так как я работал на заканчивающемся строительстве последних объектов, а Иван Дмитриевич принял дела по эксплуатации уже пущенных цехов. Так что мы с ним встречались главным образом в клубе на репетициях концертных программ, которые он любил наблюдать в свободное время, на собраниях и совещаниях, да если мне приходилось ехать в командировку, и тогда, подписывая выездные документы, он порой обращался с просьбой:

— Женя, если будет время, купи, пожалуйста, в Калькутте моим сыновьям джинсы. Ты знаешь, какие им нравятся, а мне и некогда, и возьму не то, что надо. Вот деньги.

Он был почти всегда спокоен, во всяком случае, старался не горячиться, знал, что сердце уже сдавало не раз, напоминая о солидном предпенсионном возрасте. Вот и завтра оно ему напомнит о себе, но тогда это будет уже ЧП и не только для него. Завтра будут целый день носиться машины скорой помощи, помогая людям и заводу, толпы людей соберутся у госпиталя, узнавая о состоянии пострадавших, двенадцать часов рабочего напряжения сменятся облегчением в душе и в то же время болью в области сердца. Но всё это будет завтра…

А сегодня мы опять идём вчетвером, если считать Пирата, и Иван Дмитриевич, как всегда, отвечая на мои многочисленные вопросы, рассказывает о себе:

— Конечно, ехать в Индию в таком возрасте, может, и не следовало, да ещё без жены, уставшей от поездок и оставшейся в этот раз с детьми. Но что делать, когда вызывают в министерство и говорят, что объект очень важный, крупнейший в Индии, и тут нужен такой опытный руководитель, как Чиграй, который и кандидат технических наук, и лауреат Государственной премии СССР, и много лет руководит, и так далее и тому подобное.

Попытался отговориться, мол, как же тут Липецкий гигант металлургии будет без него. Так там отшутились:

— Дома и родные стены помогают, а там далеко, и надёжность только такой человек как вы обеспечить может.

Пришлось согласиться и в восьмой раз отправиться за границу. Где только ни побывал за это время: в Японии, Европе, Африке, а в своей стране так, можно сказать, каждый металлургический завод прощупал собственными руками. И вот теперь Индия.

Завод-то здесь, можно сказать, знакомый, такой же, как многие лучшие в республиках СССР, с которыми провёл всю жизнь, но страна совсем другая, отличающаяся от всех виденных. Правда, ему не пришлось ещё повидать райские сады северной провинции Кашмира, с чудесными яблоками и всемирно известными коврами, фантастические джунгли юго-запада Индии Карнатаки, восхитительные пальмовые пляжи океанских побережий штатов Тамил Наду, Ориссы, знаменитого Гоа. Металлургические заводы обычно строятся в местах, приближённых к источникам сырья, а потому экзотика этих мест несколько иная.

Штат Бихар, где находится Бокаро, известен в Индии и далеко за её пределами, прежде всего, святыми для индусов местами. Именно сюда стремятся миллионы паломников к основным религиозным центрам на берегах реки Ганг, в колыбель буддизма БудхГаю и святая святых джайнизма Павапури. На месте нынешнего штата Бихар с шестого века до нашей эры более тысячи лет находилось королевство Магадха, являвшееся в то время центром политической жизни Индии. И здесь же в 1918 году начинал борьбу за независимость страны национальный лидер Махатма Ганди, чьё имя до сих пор является символом справедливости, и значение которого всей своей жизнью старалась сохранить и упрочить Индира Ганди. Позже имя Ганди было, как флаг, подхваченно и вновь поднято старшим сыном Радживом Ганди в момент злодейского убийства его матери в ноябре 1984 года.

Туристы со всех континентов приезжают в Бихар познакомиться с древнейшим университетом Наланды, основанным в пятом веке до нашей эры, посетить одну из самых интересных в мире «шепчущих галерей» в Патне, столице штата, провести незабываемые часы отдыха возле водопадов Хундру и Джохан или у озёр, расположенных среди покрытых заповедными лесами холмов Хозарибагха. И где бы ни бывали паломники или туристы, повсюду они встречают огромное количество разнообразных в архитектурном исполнении храмов, которые как бы говорят разными голосами, рассказывая изумительные истории и легенды, донося до посетителей из глубины веков величие и красоту древней культуры Индии.

Иван Дмитриевич останавливается возле высокого раскидистого баньяна с обвисшей бородой сухих корней, свисающих почти до земли с толстых веток.

Я не зоолог, но природа и у нас в стране и тем более в Индии, всегда привлекала меня. Когда же я познакомится с моим коллегой Михаилом Панцелюзиным, то оказалось, что он по профессии преподаватель биологии на английском языке. Видимо, это обстоятельство было одной из причин того, что мы с ним стали большими друзьями, и он помог мне познакомиться ближе с незабываемо прекрасным миром природы Индии.

Оба мы увлекались фото и киносъёмками и любили бродить вместе, интересуясь ползающими, бегающими и летающими животными. Теперь я рассказывал Ивану Дмитриевичу то, что слышал от своего друга Миши:

— Вы, конечно, знаете обыкновенный домашний фикус. Но вам, быть может, не известно, что его родственником является вот это самое гигантское дерево баньян. Роднит их прежде всего способ размножения при помощи корней, которые в отличие от других растений вырастают сверху и тянутся к земле с веток. Видите вон те корни, которые уже дотянулись до земли, а теперь вросли в неё и превращаются в самостоятельные стволы. Но они не отрываются от материнского ствола, которое со временем отомрёт. Тогда крона дерева будет уже держаться на молодых стволах. Многие корни засыхают, не дорастая до земли, но они выполняют свою физиологическую функцию, являясь как бы дополнительными накопителями аминокислот, помогающих росту всего дерева.

— А ты видел большой баньян в ботаническом саду Калькутты? — спрашивает Чиграй.

— Да, разумеется. Это самый большой баньян в мире. У него более шестисот стволов — целый лес, в котором невозможно теперь найти первоначальный ствол, давший жизнь сотням своих детей.

Наш баньян существенно моложе и скромнее. Но это только при сравнении с его именитым родственником из Калькутты. На самом деле он тоже великолепен. Спускавшиеся когда-то корни постепенно сплелись и срослись в несколько могучих стволов, поднимающих свои толстые ветви на высоту десятиэтажного дома. Стройные высокие эвкалипты рядом с ним выглядят подростками, а окружающие его акации, манговые деревья и олеандры кажутся просто малышами. В его благодатной тени можно без труда спрятать десятка два автомобилей и сотни человек в состоянии расположиться для весёлого пикника без боязни, что кто-то окажется на жарком солнце.

К счастью, на зеленой лужайке под деревом не собираются люди и не останавливаются на длительный отдых машины. По неширокой дороге мимо диких зарослей кактусов, порой выбрасывающих на зелени своих колючек яркие краски цветов, три раза в день проходят редкие группы людей в стоящую рядом столовую, проедет машина, подвозящая продукты, прозвенит велосипед индуса, иногда прибегут поиграть в разбойников дети. Эти явления не беспокоят жизнь дерева.

— У баньяна есть ещё одна особенность, — продолжаю я, — это наличие микробиоценоза, то есть возможность сожительства различных видов птиц и других животных на одной территории.

Обратите внимание днём на верхушку баньяна. Вы, наверное, замечали, что там сидят огромные грифы — птичьи слоны. Кажется, специально для их сильных цепких лап вытянулись над кроной толстые концы веток, свободные от листьев. Долгое время почти неподвижно могут сидеть эти санитары природы в ожидании последних судорог ещё живого больного или раненого существа, молча наблюдая за ним со своей недоступной высоты. Пробьёт час смерти животного, и гриф тут же расправит широкие серые крылья, опустится плавно вниз и даст волю клюву. Тогда вы можете увидеть, как умело он выхватывает куски мяса из глубины тела, почти не нарушая кожного покрова.

Когда грифы замечают с высоты дерева жертву, то вытягивают длинные голые шеи параллельно земле, как бы лучше всматриваясь в то, что на ней происходит, и тогда страшными становятся их головы с хищными глазами над чёрными кривыми клювами. Они напоминают змея Горыныча, жаждущего чьей-то гибели. А когда спокойно сидят на ветке с головами, утопающими в перьях, то птицы кажутся вполне благородными и ленивыми.

Однако, как и у слонов на земле есть соперник лев, претендующий на царский престол среди зверей, в воздухе королями птиц считают себя орлы и коршуны. Поэтому они не уступают первенства грифам и сидят на ветках рядом с ними. Они не так спокойны. Их жертвы летают и бегают, ползают и прыгают, поэтому головы орлов резко поворачиваются то вправо, то влево, зоркие глаза следят за всем, что далеко вокруг.

Третьими по величине и первыми по красоте являются бесспорно цапли. Их ярко-белые тела с цветными клювами и гусарскими хохолками на фоне густой зелёной листвы выглядят ёлочными украшениями. Чёрные вороны с блестящими постоянно раскрытыми в жару клювами летают везде, но, конечно, не рядом с орлами. Субординацию они выдерживают и разве что надоедливыми криками беспокоят королей, но и то стараются пониже, даже под кроной, где лучше видно, что делают люди в столовой и что можно у них украсть.

Чиграй добродушно смеётся, слушая мой рассказ. Настырность ворон замечает каждый.

— Зато большие зелёные попугаи с красными клювами, — говорю я дальше, — нимало не заботятся о том, что их резкие громкие крики могут привлечь к себе внимание чьих-то острых когтей и клювов. Это ожерелловые попугаи. Они хорошо заметны в полёте и почти не видны на дереве, когда забираются подальше к стволам.

Так же трудно заметить здесь на фоне коры дерева черноголовую иволгу, ткачика — это такая маленькая зелёная птичка с ярко-жёлтой головкой, прилетающая сюда в поисках подходящего прутика для гнезда, которое висит длинным раздувшимся посередине чулком на другом дереве, свободным от такого многочисленного разнообразного семейства птиц.

Зато очень хорошо тут быть земляному дрозду, которому великое множество голосов позволяет ещё лучше оттачивать мастерство передразнивания. А уж он-то великий любитель подражать чужим голосам и большой специалист в этом деле.

А вот длиннохвостая коричневатая птичка, напоминающая сороку. Это магалат, или индийская странствующая сорока. Она и голосом пытается подражать нашей российской.

— А я и думал, что это сорока.

— Нет-нет, — убеждённо говорю я, вспоминая уроки Панцелюзина, — это магалат. — И продолжаю:

— Значительно красивее неё фазановая кукушка. На фоне чёрного стального тела ярко выделяются кирпичного цвета крылья. Удивительно осторожная птица. Её можно увидеть и услышать лишь ранним утром, когда она свечой взмывает на макушку дерева и начинает квохтать, токуя, кланяясь во все стороны, подобно тетереву косачу.

Воробьёв и других мелких пташек типа нектарниц, напоминающих бабочек, огромное количество на дереве, но их почти не видно, так как для них каждый лист является чудесным укрытием, зато их отлично слышно, особенно в момент захода солнца или ранним утром, когда они поднимают такой гам, что за ним уж не услышишь ни воркования дикого голубя, ни ликующего крика орла, ни даже громких голосов беспокойных скворцов, красующихся пестротой сверкающих на солнце глянцем чёрных головок, жёлтых клювов и коричневых спинок, или суетливых майн с проглядывающими белыми пятнышками на крыльях. Скворцы и майны почти всегда на виду и легко заводят со всеми дружбу.

Тогда, когда никто особенно не шумит, можно получить огромное наслаждение, вслушиваясь в каждый голос отдельно, уловить, как перекликаются на разных концах дерева цапли, пересвистываются о чём-то своём птенцы, вскрикивают неожиданно попугаи, мелодично поёт иволга. Здесь, как в большом городе, где масса соседей и знакомства происходят каждый день, все чувствуют себя в относительной безопасности. Сюда, в сплетение веток и листьев не прорвутся сильные крылья орла, и его силуэт над головой никого не пугает. Но, как в любом другом городе, здесь тоже есть свои неприятности.

Древесная змея легко поднимается по корявым стволам, которые сами по себе уже напоминают сплетение огромных змей. Так что появление на них одной настоящей, чьё гибкое тело теряется в светотеневых красках коры, трудно увидеть, и горе тому, кто заметил его в момент прыжка, который окажется последним мгновением жизни, если крылья не успеют раскрыться и унести в спасительный полёт. Да и зелёную куфию, тонкую и изящную, выделяющуюся красотой и коварством, не всегда отличишь от молодых отростков ветвей.

Неприятны и древесные ящерицы агамы, которые хоть и ловят только бабочек и стрекоз, а всё же имеют такой устрашающий вид, особенно во время охоты, что малышам со слабыми клювиками лучше держаться от них подальше. Глядя на боевую стойку агамы, когда она с высоко поднятой огненно-красной головой быстро и часто приседает на передние лапки, как бы раскачивая себя перед броском, верится, что она может напасть даже на питона.

С наступлением сумерек, после того как нащебечутся вволю воробьи, птичий город постепенно засыпает. Ночью лучше молчать и не двигаться, ведь теперь охоту начинают ночные разбойники.

К этому моменту моего рассказа солнце уже давно зашло, птицы успели устроиться на ночлег и замолчать. Над нашими головами появились летающие мрачные тени. О них я и повёл рассказ:

— Неслышно, незаметно, будто рождаясь из самой темноты, слетают с макушки баньяна вампиры, подковоносы и летучие лисицы. По размеру они меньше орлов, но размах крыльев почти такой же, и потому их огромные чёрные тени, бесшумно скользящие на тёмном небе, всегда вызывают неясное чувство страха даже у людей.

Но, если подковоносы и летучие лисицы своими острыми, как пила, зубами опустошают сады, поедая порой всё до последнего плода, то вампиры иногда доводят лошадей и буйволов до бешенства, оставляя на их больших, но беспомощных телах кровавые раны.

Бессмысленно высматривать этих летающих зверей, когда они затаились невидимые на ночных силуэтах деревьев. Но их можно подозвать поближе. Достаточно, став в тени, поднести ко рту ладонь и, втягивая в себя воздух сквозь сжатые губы, издавать громкие призывные звуки. Очень скоро вы увидите их, парящих над вами кругами в поисках самки, чей голос, как они полагают, им послышался.

Сказав это, я прикладываю ладонь ко рту и начинаю подавать сигналы, как учил Миша. Тени стали проноситься над головой чаще и ближе.

— Хватит баловаться, — возмутилась жена. — Сейчас вцепится кому-нибудь в голову.

Я прекратил упражнения, и мы пошли дальше по улице. В свете фонарей хорошо видны были маленькие летучие мыши, рассекающие воздух во всех направлениях невысоко над землей настолько стремительно, что, казалось, могли налететь на неожиданно появляющееся на пути препятствие. Небольшие совы тоже не поднимались высоко и определяли себе наблюдательные посты либо в нижней части кроны дерева, либо на проводах под горящими фонарями, откуда сверкали огромными глазами.

Всё это молчащее царство чёрных теней создавало бы невыносимо ужасную картину, если бы не музыканты сверчки да цикады, наполняющие ночь под баньяном непрекращающимся, переливающимся на разные лады звоном, который мог прерваться разве что появлением шакалов маленьких, тощих, но почему-то с прекрасными пушистыми хвостами. Только их хихиканье или плач и следующий за этим собачий лай останавливал на некоторое мгновение звон ночи, чтобы затем он продолжался до самого утра, когда опять начнёт просыпаться и потягиваться, расправляя крылья и причесывая пёрышки, птичий народ.

Да, городок наш полон экзотики. Он буквально окунулся с головой в непрерывно обновляемую круглый год зелень фикусовых деревьев, акаций, пальм, бананов, манго. Как часто здесь можно видеть одновременно на деревьях желтизну осеннего увядания и нежную зелень весеннего рождения.

Но нас, признаться, такое вечное сочетание мало радует. Уж очень привыкли мы к переходу от зимней спячки природы, укрытой снежным одеялом, к захлёстывающей сердце радости весеннего оживления, пробуждения к новой жизни и долгожданным, внезапно появляющимся звонким птичьим голосам или же напротив, к необъяснимому чувству восторга, которое охватывает всё тело при встрече с буйством разнообразных красок осеннего леса, полыхающего прямо в душу ярко-красными, розовыми, багряными, жёлтыми цветами в десятках различных сочетаний. Таких картин здесь в Бихаре не увидишь.

Зато тут поражает цветение кактусов. Лепестки прекрасных нежных цветов среди мощных голых колючек поистине удивительны.

Иван Дмитриевич пытается дышать глубже, обновляя всё внутри себя свежим воздухом. Его крупное, несколько тучноватое от возраста тело, которое теперь нелегко быстро передвигать, буквально физически ощущает прилив не силы, а отдыха всему организму и, главное, голове. Почти каждый день напряжён до предела, хоть никто не знает, где этот предел, и только поздние вечерние прогулки позволяют расслабиться, отдохнуть. Завтра дневная нагрузка резко возрастёт из-за чрезвычайного происшествия, и пределы возможностей организма по приказу воли вынуждены будут раздвинуться, но сегодня об этом ничего не известно.

Сегодня просто надо максимально отдохнуть, ибо каждый новый день как бой, в котором знания и опыт инженера сталкиваются со вполне понятным непониманием несведущих коллег-индийцев, для которых огромные мощности, масштабы производства металла с привлечением десятков, сотен мелких промышленных предприятий страны является делом новым.

На ежедневных совещаниях, оперативках, беседах нужны не только технические знания, но и умение разобраться в деталях и подстроиться к сложной организационно-административной системе государственно-капиталистического производства развивающегося государства, где тесно переплетаются и часто противостоят друг другу интересы рабочих профсоюзов, различных партий, частного капитала и страны в целом. Помочь кипящему заводскому котлу с многотысячным рабочим коллективом, взрывающимся частыми забастовками, с различными тенденциями, тянущими в разные стороны, как в басне Крылова «Лебедь, Рак и Щука», помочь этому котлу работать ритмично и надёжно — дело очень не лёгкое. Тут опыт работы в других странах с аналогичными трудностями определённо помогал. Не зря уговаривали именно его поехать сюда.

Рабочий день у Ивана Дмитриевича Чиграя начинался каждый день с пятиминутки на пятачке возле главных ворот городка. За десять-пятнадцать минут до отъезда на завод тут собирались советские главные специалисты комплексов завода, руководители общественных организаций и те, кому необходимо поднять какой-то важный вопрос на общее рассмотрение в срочном оперативном порядке.

Единственный, кому ничего не нужно было, но кто регулярно присутствовал здесь, это Пират, укладывавшийся удобно на асфальте либо за кружком собравшихся специалистов, либо в самом центре его. К нему привыкли, и это уже не вызывало на лицах отвлекающих улыбок, когда Пират начинал беспокойно дёргать ушами, отгоняя надоедливых мух. Иногда он вдруг открывал глаза и, чуть приподняв от вытянутых лап морду, смотрел наверх будто укоризненно, желая утихомирить хотя бы взглядом не в меру расшумевшихся птиц. А у тех была в эту пору своя весна.

Ткачики торопливо свивали гнёзда, и почти законченные чулочки из тонких прутиков свисали теперь с веток, напоминая собой причудливые украшения для ушей, если бы таковые были у деревьев. Что греха таить, у птиц тоже бывают заботы, неприятности и даже ссоры, когда они забывают обо всём и, драчливо крича друг на друга, мешают совещанию людей. Иной раз птичья мелочь настолько расходилась дружным шумом, что заставляла стоявших на пятачке быстрее заканчивать пятиминутку и расходиться по машинам, которые одна за другой увозили специалистов на завод. Туда уж не доходил гвалт пернатого населения.

Сегодня пятиминутка была короткой не из-за птиц. День ожидался быть плодотворным.

— Надеюсь, задача сегодня ясна всем? — утвердительно спрашивал Иван Дмитриевич. — Подаём доменный газ на кауперы. У строителей всё готово? Акты подписаны по индийской стороне?

— Подписаны, — отвечает главный инженер строительства завода.

И разговор пошёл как обычно быстрый. Отвечать и спрашивать привыкли оперативно. Говорили в основном строители: начальник доменного цеха, КИПовцы, наладчики. Вопросы и ответы летели пулями.

— Когда пускаем газ?

— Часов в одиннадцать.

— Почему так поздно?

— Подварим один шов на главном газопроводе для большей надёжности и пустим.

— Добро на огневые работы есть?

— А как же? Порядок знаем.

— Паром продули?

— Конечно.

— Тогда всё. Рабочие вопросы на рапорте. Остальные, если терпят, — завтра. У кого-нибудь что-то срочное?

— Нет.

— Тогда спасибо. Напоминаю, если кто забыл, что разжигаем домну через неделю и через сутки выдаём чугун, так что прошу всех и строителей и эксплуатационников сосредоточиться. Теперь всё. Расходимся.

Я который раз ловил себя на мысли о том, что человеку, совершенно постороннему, случайно попавшему сюда, не успевшему втянуться в существовавшую в Бокаро обстановку, рабочую атмосферу, эта оперативка да и другие показались бы странными. Русские люди в чужой стране, на заводе, который строят чужие люди для себя, где они только консультанты, говорят такие фразы, как «пустим газ», «выдадим чугун», словно это их завод и их продукция. Да, чужому человеку, с чужими взглядами, это может показаться странным.

Потому что приезжают эксперты из других стран, скажем, американские на строительство второй очереди стана холодного проката, и что? Приедут, указания дадут по чертежам, и поехали назад в Калькутту за сотни километров. Здесь им жить не интересно, да и бывать постоянно на заводе не хочется. Потому они и не скажут «мы пускаем в работу цех», а скажут «вы пускаете», и если что, так «вы виноваты».

Русский человек так не привык. Уж если он кому помогает, то как самому себе. Помогает отроить завод в Индии или другой стране и старается обязательно так, чтоб не хуже наших, а даже лучше был. И говорит «мы» потому, что дело, которым занимается, родным считает, а народ, которому помогает, самым близким. Таков русский характер.

Но вернёмся к кауперам. Правда, это старое название. Теперь их называют ближе по смыслу воздухоподогревателями. Домна — это огромная печь, где чугун выплавляют из руды, а кауперы вроде как их подсобные рабочие, которые служат для разогрева воздуха до температуры около тысячи двухсот градусов.

Не простое это дело нагреть воздух до такого горячего состояния, вот и печи построены. А в качестве горючего они используют не дрова, а доменный газ, который и дешёвый, и горит хорошо, и даёт большое количество тепла кауперам, которое и позволяет разогреть воздух. Проходя мимо раскалённых кирпичей кладки кауперов нагревшийся и сам раскалившийся добела, воздух вдувается в домну, где и плавится руда.

Что говорить, процесс весьма сложный. Ведь для того, чтобы сделать хорошую сталь, нужен и чугун хороший. Вот и загружают в домну не просто куски руды, взятой прямо из недр земли, а специальную шихту, приготовленную на агломерационной фабрике. Там руду тяжёлыми дробилками измельчают до песчинок, мощными магнитами отделяют железо от пустой породы, смешивают с коксом и выпекают большой чудный «пирог», который после остывания направляется на конуса домны. Там к рассыпавшемуся «пирогу» добавляют снова кокс, который, кстати, тоже готовится предварительно в специальных печах, подбрасывают ещё необходимые элементы, для «вкуса», так сказать, и всё это перемешивается, а уж потом плавится, благодаря горящему коксу, чью пламенную жизнь поддерживает время от времени раскалённый воздух. Зажжённую однажды доменную печь никогда не останавливают. Погаснет она совсем и всё равно, что умрёт. Застынет внутри многотонная масса готового лишь наполовину металла, и никакими силами её оттуда не вынешь, только строить новую домну, а это отнюдь не день и даже порой не один год работы.

Я это всё не случайно так подробно рассказываю. Оно потом пригодится, чтобы лучше понять, что случилось.

Пять дней назад кауперы, т. е. эти меньшие печки для разогрева воздуха, разожгли. Для индийцев каждый мало-мальский этап жизни — событие, а розжиг кауперов, по сути, является началом пуска домны, так что по такому важному случаю приезжал сам министр стали Индии господин Кхана. Он же подносил факел к горелке, а остальные почётные гости только били о стену кокосовые орехи.

Теперь в начавшую разогреваться печь следовало снова подать газ. Его временно отключили вчера, чтобы доварить шов в том месте, где обнаружилась небольшая утечка газа.

Толстые трубы, почти два с половиной метра в диаметре, прочно смонтированы и даже в основном покрашены. Остался один участочек, где нужно было доварить шов. Именно о нём говорилось на пятиминутке. Новые трубы вытянулись длинными светло-коричневыми рукавами, подходя вплотную и уже соединившись через задвижки с действующим главным газопроводом, который непрерывно поставляет невидимую, но существенную пищу трём другим давно работающим домнам. Эти старшие по возрасту домны задымленные, запылённые с завистью смотрели на молоденькую, сверкающую свежей краской новорожденную. Через час-полтора газовая артерия, питающая все три домны, протянется к четвёртой и скоро она тоже задышит их напряжённой тяжёлой, но благодарной работой, ничуть не отнимая у каждой из сестёр газ, ибо тут всё на всех рассчитано. Газа хватит. Осталось доварить шов.

Задвижки на металлургическом заводе не имеют ничего общего с задвижками на дверях или окнах квартиры. Тем более, когда речь идёт о газовых задвижках. Это большие тяжёлые устройства, служащие для перекрытия газа. Все её детали огромны, массивны и выполнены из толстого прочного металла, чтобы можно было выдержать сильные давления. Ну а раз составные части крупные, то ювелирной точности в их подгонке друг к другу достичь практически невозможно. Чем больше деталь, тем больше допуски, то есть плюс минус лапоть, как говорят в шутку специалисты.

Чего только не придумывают конструкторы, какие только сальники и прокладки не ставят, а всё же юркий газ хоть маленькую лазейку, но найдёт, чтобы потихоньку просачиваться сквозь мощную преграду. Поэтому все задвижки тщательно проверяются и испытываются на определённое давление прежде, чем устанавливаются на газопровод.

Я не раз наблюдал, как индийские рабочие, используя цепи, поднимали по одной такой задвижке, чтобы опустить её в ванну с водой, где, подавая в задвижку воздух, проверяют по пузырькам в воде, пропускают ли они, и если да, то где именно. Всегда интересно было видеть, как бригада обнажённых до пояса и, как правило, худых, но мускулистых рабочих, бралась дружно за верёвку подъёмного устройства и хором в ритм неторопливым движениям кричала: «Тора-тора-мачитора», завершая речитатив одним резким словом с сильным ударением на последнем слоге, при произнесении которого все дружно выдыхали и одновременно дёргали за верёвку.

То, что «тора-тора» означает на языке хинди «потихоньку» я знал, а вот последнее слово, произносимое с особой эмоцией, мне почему-то отказывались переводить мои друзья-индийцы, каждый раз смеясь, когда я произносил им всю фразу. Может, оно имеет несколько вульгарное значение, что, в общем-то, не присуще индийцам, но на всякий случай я решил здесь не приводить его звучание.

Так вот эти задвижки даже после самой аккуратной проверки и сдачи экзамена на отлично всё же во время работы могут немного газа пропускать. Однако газ штука серьёзная. У каждого свои особенности, свои неприятности.

Доменный газ хорош по всем статьям. Удобен и экономически выгоден, но очень взрывоопасен. Стоит ему смешаться с воздухом, превысив тридцать семь процентов на каком-то участке, и он станет бомбой, разрывающей всё при малейшей искре или даже просто повышенной температуре. Так что с ним приходится быть предельно осторожным и постоянно держать ухо востро. Поэтому на всех газопроводах кроме задвижек устанавливают дополнительные заглушки, которые названием своим объясняют, что наглухо перекрывают трубу, не оставляя газу ни малейшей лазейки, но в то же время они не могут служить в качестве регулятора подачи газа, для какой цели и предназначены задвижки. Словом, это пара, которая друг без друга не может обойтись в случае повышенной опасности.

Понятно поэтому беспокойство советского эксперта по газовому хозяйству, когда он предыдущим вечером прошёл вдоль газопроводов с инженером контрпартнёром по индийской стороне и в который раз говорил:

— Мистер Шарма, ещё раз прошу вас проверить все задвижки и заглушки. Завтра утром будем шов доваривать. Как только сварку выполнят, возьмите акт об окончании огневых работ, и только тогда будем открывать газ. Поднимитесь лично на эстакаду к каждой задвижке и сами проверьте.

— Ладно, ладно, мистер Ваня, — отвечал, смеясь, Шарма. Он неплохо, хоть и с заметным акцентом, владел русским, как и многие, прошедшие практику в СССР. — Я же сам подписываю разрешение на огневые работы. Что я, враг себе что ли? Всё проверю.

На эстакаде был порядок. Шарма вместе с молодым недавно принятым рабочим Дасом проверил всю арматуру. Забытой оказалась одна заглушка. Приказав Дасу немедленно установить её, Шарма спустился вниз и пошёл подписывать разрешение на огневые работы.

Проблем для него не существовало. Ему и в голову не пришло, что заглушка осталась открытой. А доменный газ, нашедший себе маленькие отверстия ещё днем, продолжал потихоньку ползти сквозь них весь вечер и ночь, собираясь под плотным кожухом трубы незаметно для человека, но уверенно готовясь к схватке с воздухом. Солнце поднималось. День начинался жарко.

Кому март весна, а для нас в Индии с ним явилось настоящее лето. Мы шли по галерее печей пятой коксовой батареи, периодически смахивая пот из-под касок. Расконсервация давно построенной батареи началась. Представительной делегацией мы пробирались друг за другом узким проходом между печами с одной стороны и тонкой стеной, точнее листами шифера так называемого тепляка с другой.

Это у нас в России его называют тепляком, так как временное сооружение укрывает батарею и людей до пуска в эксплуатацию от холода. Здесь же такие домики укрывают оборудование от муссонных дождей, а людей от солнца. Сейчас этот тепляк разрушали.

Начальник строительного комплекса батарей по советской стороне Владимир Григорьевич Кузовков спокойно, как бы между прочим, указывал, что нужно ещё делать. Я переводил на английский, а представитель подрядной организации Эйч-Эс-Си-Эл мистер Варма либо что-то помечал у себя в блокноте, либо давал указания помощнику. За нами шли контрпартнер Кузовкова Гилл со своими заместителями.

Мне приятно было видеть Кэй Джи Варму и я любил с ним работать. Невысокий, худой, весьма интеллигентной наружности, он был всегда энергичен, быстро улавливал сказанное ему, так же быстро принимал решения и отдавал распоряжения, любил при каждой нашей встрече перекинуться шуткой, но никогда не распускался до развязности, всегда был подчёркнуто вежлив и предупредителен. Он много читал, много знал, уважал собеседника, и поэтому разговоры с ним доставляли истинное удовольствие.

Мы подходили к концу галереи, и я не помню, что собирался говорить Варме, когда вдруг над нашими головами раздался сильный удар, нас словно тряхнуло и все невольно пригнулись, ухватившись за перила ограждения. Только Кэй Джи Варма лишь слегка качнул головой. Много лет строитель, он ко всему привык и поспешил успокоить нас:

— Не волнуйтесь, это шиферные листы сбрасывают с крыши. Сейчас я скажу, чтобы были осторожней. — И он, задрав голову, закричал дальше на хинди своим людям. Сверху ответили. Варма о чем-то спросил. Те опять ответили и тогда он, опустив голову, сказал:

— Мистер Бузни, это не у нас. Говорят, будто возле домны взорвалось и горит пламя.

Иван Дмитриевич, как всегда, с утра сначала встретился с директором эксплуатации. Обсудили предстоящую программу дня, договорились после обеда вместе съездить на четвёртую домну. В десять Чиграй собрал у себя начальников основных цехов эксплуатации завода, чтобы объяснить задания каждому по подготовке и пуску домны, что включало не только сугубо производственные вопросы, но и немало чисто организационных — ожидался приезд самых высоких гостей.

В разгар совещания раздался взрыв. Здание управления находилось от домны дальше, чем коксовая батарея, но здесь ничего не строилось и шифер с крыши не бросали.

Обычно привлекательная поверхность пульта телефонной связи с несколькими рядами полированных кнопок, легко поддающихся прикосновению пальцев, тревожно вспыхнула сразу в нескольких местах пупырышками красных мигающих лампочек. Затрезвонили прямые телефоны диспетчера и директора. Застучали по привычно тихому коридору чьи-то бегущие шаги. Это было ЧП.

Вот когда требовалась выдержка. Нет, не медлительность, а именно выдержка, спокойствие и в то же время бешеный темп принятия решений. Как на войне — секунда задержки, растерянности, неверное движение грозят смертью.

Иван Дмитриевич поднял трубку телефона директора завода. Новый, недавно пришедший на завод, директор не знал русского языка, но в приёмной Чиграя параллельно брал трубку переводчик. Виктор одновременно слушал индийского директора, который спрашивал, что случилось, и диспетчера, который уже объяснял тоже одновременно и ему и директору. Чиграю пока нечего было говорить. Он слушал, что торопливо повторял за диспетчером Виктор и в то же время нажимал кнопку за кнопкой на пульте, прерывая мигание лампочек, заставляя их напряженным светом смотреть неподвижно в глаза главного инженера, пока звучали голоса специалистов цехов. Они докладывали кратко о падении давления газа в нескольких местах, о срабатывании автоматики в одном месте и повреждениях в другом, о непонятном взрыве. В ответ им раздавалось только спокойное:

— Понял. Ясно. Слышу.

Резкое падение давления. Что это значит для завода? Почти во всех цехах используется доменный газ, как хорошее горючее. Да в тех же действующих кауперах. Расход газа огромен и вдруг его нескончаемый поток резко сократился, но ненасытные печи не готовы к этому и продолжают просить пищу, сосут столько же из труб, то есть теперь больше, чем поступает, и тогда газа начинает не хватать и образуется вакуум, в который уж откуда-нибудь да прорвётся воздух. Даже есть такой термин «подсасывание». Ну, а прорвётся воздух, не успеют справиться с ним люди, и опять родится гремучая смесь, и произойдёт ещё больший взрыв с невероятно крупными бедами. Тут счёт на мгновения идёт, когда решаются судьбы миллионов людей, зависящих полностью от завода. Это их жизнь, работа, благополучие. Ведь такой подсос воздуха может произойти в любом цехе, если кто-то ошибётся, сделает то ли случайно, то ли по незнанию не так. Впрочем, учили всех. Аварийные ситуации расписаны, изучены. И тем не менее.

Прошли секунды, ну может быть минута-две. Из разрозненных сообщений, поступавших со всех сторон, складывалась в голове Чиграя определённая картина о крупной аварии, которая практически может остановить весь завод, а это катастрофа, чего нельзя допустить, и понеслись быстрые команды:

— Случилось несчастье. Взрыв на главном газопроводе доменного газа в районе четвёртой домны.

Сидевшие в кабинете в напряженном ожидании инженеры вскочили.

— Всем по своим цехам! Немедленно перекрыть газопровод, остановить, какие можно, производства, связанные с расходом газа! Доменный, снизить производство до минимума! В действующие газопроводы задуть пар!

Да пар. На освободившееся от недостатка газа место пускают пар, который не позволит войти воздуху, а сам никогда не взорвётся. Такая технология.

— О принятых мерах и состоянии дел в цехах немедленно доложить! Всё, по местам!

Ещё никому не ясны были размеры аварии, никто не знал о её причинах, но все бежали, перескакивая через ступеньки лестниц к машинам и в цеха, чтобы там, на местах, принимать единственно правильные решения по спасению завода, бежали в соседние кабинеты к ближайшим телефонам.

А в кабинете Чиграя продолжали нажиматься кнопки и включаться линии связи:

— Сообщите диспетчеру, что скорая помощь не должна въезжать в район аварии раньше, чем появятся газоспасатели. Там ядовитый газ. Встретить на дороге и передать.

— Главного инженера по строительству на место аварии срочно!

— Газоспасатели выехали? Пожарная?

— ТЭЦ? Имейте в виду резкое снижение расхода энергии.

— Да, да, выезжаю.

— Витя, попроси предупредить службу безопасности. Пусть оградят опасный район. Уже есть? Хорошо! Тогда поехали, посмотрим сами.

Начни он сварочные работы с самого утра в семь часов, может, никакого взрыва и не было бы. Но сварщик, как обычно, несколько опоздал. Потом искали мастера, который куда-то ушёл. Советский инженер уже раз пять прибегал, размахивал руками и говорил, что сам бы уже давно заварил этот шов, а тут всё никак не начнут. Появился, наконец, мастер и сказал, куда вчера оттащили трансформатор. Пошли за ним. Привезли. Сели пить чай. Газ в это время потихоньку продолжал выползать, смешиваясь в трубе с воздухом, вытесняя его, создавая критическую ситуацию.

Рабочие строители завода спешить не любили. Тут сказывалось, конечно, и то, что в южных странах жара каждого заставляет быть медлительнее, как бы расплавляя человека в жаркой истоме. Но важно было и то, что строителям казалось совсем невыгодным торопиться. Ну, закончат строить сегодня завод, а завтра что будут делать? На какую зарплату жить станешь? Если б сказали, что выполните здесь и сразу пошлём вас туда-то на новый объект, где ещё больше работы и денег не меньше, вот тогда бы забегали. А то ведь населения в стране более шестисот миллионов, а работы пока ещё мало. Вот и не спешат строители кончать работу.

Разумеется, инженеры сердятся, пошумливают, да кричать особенно или, скажем, сокращать зарплату за медленную работу, не смеют. Бывает, кто-то попробует проявить особую власть, но тут уж профсоюз за любого рабочего вступится. Соберутся рабочие гуртом, выведут особо настырного, с их точки зрения, инженера на самый солнцепёк, заставят стоять, а сами сядут вокруг и будут сидеть, пока начальник не извинится, отменит свой приказ и добавит ещё премию. Такой вид забастовки в Индии называется «гераут». Неправильно, кажется, с точки зрения производства. Но даже сами инженеры, страдавшие от таких гераутов, говорили мне:

— Их тоже понять можно. Жить-то все хотят. А кончать работу и идти попрошайничать, как тысячи других, кому приятно?

Но в этот раз гераут не предвиделся. Попили чай, послушали грустный рассказ о своей судьбе подошедшего товарища, затем приставили к трубе со швом лестницу, и сварщик, напялив на себя плотную куртку по требованиям техники безопасности, сунул за пазуху пачку электродов, подхватил кольца кабеля на руку, взял электродержатель и полез на эстакаду. Усевшись верхом на широкой поверхности трубы, словно на коне, он поставил электрод, кивнул вниз, чтобы включили трансформатор, и только чиркнул по шву, проверяя искру, как тут же со страшным протяжным криком ужаса и боли, перекрывшим звук взрыва, огненным факелом взлетел в воздух.

Горящее тело шлёпнулось с шестиметровой высоты на землю, мгновенно оборвав крик, и продолжало гореть среди разбросанных в стороны взрывом других тел, таких же безжизненных, но не горящих. Тяжёлая многопудовая задвижка, гигантски мощно стоявшая на пути газового потока главной магистрали, была, точно лёгкая пробка, вырвана могучей волной газа из трубопровода и отшвырнута в сторону, дав волю взвиться в небо высокому огненному языку, рвущемуся из широкого бездонного жерла трубы.

Газ запылал, обдавая жаром лежащих на земле людей, но им этот жар был уже безразличен. Они его просто не чувствовали, как и всё остальное на земле. Впрочем, некоторые из них, может быть, ещё жили.

Машины подъезжали почти непрерывно, останавливаясь возле третьей домны. Ситуация была видна издали. Газоспасатели в масках, с баллонами кислорода на спинах выносили тела в сторону от места аварии. В принципе, воздух был заражен не сильно и на небольшом расстоянии, так как основное количество газа сгорало, а то, что не успевало, почти не опускалось вниз. Но часть людей успела отравиться. Толпы людей по разным сторонам участка росли, шевелясь, гудя, перекрикиваясь.

Всё техническое руководство завода, главные инженеры индийцы и русские собрались тесной кучкой, обсуждая случившееся, принимая решения на месте.

— Сколько погибло?

— Кажется, семь.

— Русские есть среди них?

— Нет.

— Задвижку вырвало полностью.

— Газ перекрывают?

— Да, занимаются.

— Кто?

— Наши советские и индийцы.

— Хорошо. Когда остановят?

— Вот-вот должны.

— Понятно.

— Так что же произошло?

— Подождите! Сейчас не это главное. Необходимо прежде всего восстановить линию. Это вопрос жизни и смерти. Домны долго не простоят. Чиграй повернулся к строителям:

— У нас есть ещё такая задвижка?

— Нет, Иван Дмитриевич. Ставили последнюю исправную.

— Нужна немедленно. В Эйч-И-Си может быть?

— Там есть.

— Сейчас же садитесь в машину, находите специалиста, переводчика, и пусть они едут в Ранчи. Задвижка должна быть к вечеру. Пока они будут ехать туда, позвоните в корпорацию, пусть приготовят. Никаких задержек. Витя, переведи директору: пусть срочно пишут письмо и дают своего человека.

Эйч-И-Си — акроним корпорации тяжёлого машиностроения. Она была создана, когда началось строительство металлургического завода в Бокаро, и часть заказов на изготовление оборудования из Советского Союза передавали сюда. Благодаря этим заказам, не только тысячи людей получили работу, но и технически регион этот, можно сказать, поставили на свои ноги. Корпорация настолько успешно развивалась с помощью советских экспертов, что теперь придатком кого-то её никто не называл, ибо готовящееся здесь оборудование разъехалось по всей стране и даже в другие страны. Иной раз даже приходилось напоминать посолидневшим работникам корпорации, что металлургический завод в Бокаро их главный заказчик и как ни как крестный отец, а потому заказы должны выполняться в первую очередь для него.

Город Ранчи, в котором расположена корпорация, находится часах в трёх-четырёх езды от Бокаро вглубь страны. Дорога проходит сначала через густо населённые деревни, где особенно часто можно видеть бродящих по дорогам больных проказой людей и возвращающихся с тяжёлых погрузочных работ слонов. В этих деревнях водители часто останавливаются на отдых в одном из многочисленных придорожных кафе, чтобы, усевшись с ногами на плетёный топчанчик в тени огромного баньяна у дороги, расслабившись, пить прохладную сырую воду из стакана в ожидании, пока мальчуган-слуга принесёт лепешки и овощной соус.

Миновав естественные озёра и водоёмы, в которых вода собирается лишь в период дождей и медленно испаряется, едва дотягивая до следующего сезона, дорога незаметно оказывается в горах, невысоких, очень напоминающих собой крымские. Так и кажется, что попал в родные места с негустыми лиственными лесами и зелёными лужайками северных их склонов.

Это заповедные места штата Бихар. Днём, конечно, никого из представителей дикой жизни не увидишь, разве что птиц да кобру, едва успевающую выскользнуть из-под колёс быстро несущейся машины. А ночью, да ещё если постоять подольше в уединённом месте, кого только не встретишь в этих небольших, но всё же джунглях: антилоп, косуль, шакалов, а то и тигра.

Однако кто же хочет рисковать? Дикая жизнь есть дикая. Никогда не знаешь, чем она обернётся тебе. Так что на ночевку, если уж останавливаются, то в населённых пунктах, да группами, чтоб не бояться грабителей.

Дальше за горами дорога резко сбрасывает вас вниз в зелёную красивую долину, где и поместился город Ранчи, утопающий в шелковичных деревьях, пальмах, араукариях, манговых рощах. Благодаря более прохладному климату, место стало поистине курортным, куда приезжают многие отдыхать и лечиться. Так что отправляться сюда в командировку всем нравится.

Но поехавшим в этот раз за задвижкой было не до развлечений. Понимая срочность задания, водитель не просил долгой остановки, глотнул по пути воды и мчался дальше, покрыв расстояние в рекордно короткое время. Даже на обед в Ранчи не задержались. Так что до темноты нужная задвижка уже была на заводе.

Тем временем в Бокаро строители и эксплуатационники работали в бешеном темпе. Теперь индийский директор и советский главный инженер практически не отключались от телефонов, отдавая распоряжения, принимая доклады.

Иван Дмитриевич, вернувшись к себе в кабинет, прежде всего, позвонил в конвертерный цех:

— Не забудьте слить плавки из конвертеров. Особое внимание котлу-утилизатору.

Он знал, что перестраховывает — там были в курсе дела, но в таких случаях лучше перестраховать, чем упустить. Вспомнился момент, когда ему позвонили ночью об аварии в конвертерном.

Прервалась подача воды на котёл. Прекратилась подача пара. Советский главный специалист цеха лежал в это время в госпитале с аппендицитом. Замещать остался молодой технолог, и, когда он приехал ночью по аварии, то всё делал вроде бы правильно, но не хватило своих сил да и заняты все были в основном, водопроводом. Проблема оказалась нелёгкой для разрешения. В одном из конвертеров осталась лежать плавка, то есть горячий металл, о котором, конечно, не забыли, но не смогли ничего сделать. В течение нескольких часов расплавленная жидкая масса готовой стали постепенно остывала в конвертере, густея и затвердевая.

Приехал Иван Дмитриевич разобраться с аварией. Ночью, когда нет многих ответственных лиц на месте, бывает очень трудно решить даже самый простой вопрос по замене какой-то детали, которая нужна именно в данный момент. Тогда, если свои резервы сил исчерпаны, приходится обращаться к самым главным. В данном случае это был Чиграй и, приехав, он первым делом спросил, ожидая только положительный ответ:

— Плавку слили, конечно?

Тут-то о ней вспомнили. Нужно было, конечно, в первую очередь сообщить об этом. А Чиграй, услышав, что забыли, аж похолодел:

— Как так? Сколько времени? Быстро к конвертеру! Вы понимаете, что это такое?

Опытным глазом сталеплавильщика Иван Дмитриевич осмотрел металл в конвертере. Сколько раз приходилось заглядывать в такую же огромную вращающуюся чашу у себя дома, пока до тонкости не изучил характер стали и потом с товарищами разработал и внедрил впервые в мире производство стали в сочетании конвертера и машины непрерывного литья заготовок? Именно за эту работу была присуждена государственная премия СССР. Её вручили и как награду и как аванс на то, чтобы повсюду, и в том числе здесь, в Индии, новый метод срабатывал отлично. Но он требует исполнения железного для металлургов правила: «Не зевай!», а тут почти прозевали.

Почти. Это и спасло. Ещё не всё было потеряно. Подняли на ноги половину начальников: тут и энергетики, и электрики, и технологи, и заведующие складами, снабженцы. В течение часа всё нашли и устранили неисправность. Заработал котёл. Иван Дмитриевич скомандовал начинать раздувку кислородом. Теперь кто кого победит: белое раскалённое пламя горящего кислорода или спрессовавшиеся массы хладеющего металла. Собственно, огонь побеждал всегда, но требовалось время.

А были случаи — и Чиграй видел такой — когда нужного времени не было и плавка «замерзала», то есть застывала. Тогда тоже была авария с котлом, но более крупная, которую не удалось сразу ликвидировать. Чтобы спасти конвертер для завода, пришлось прибегнуть к крайней мере. Вызвали взрывников. Проделали сложные расчёты, высверлили отверстия, заложили шашки и взорвали. Риск был громадный — мог разлететься сам конвертер, круша собой цех. Но на то и головы даны, чтоб всё учитывать, да и опыт помог.

Здесь в Индии таких знающих взрывников не скоро нашли бы. Оттого и похолодел Иван Дмитриевич, когда подумал, что опоздали. Но, к счастью, пришёл вовремя, и всё обошлось. С тех пор ещё чаще, при каждой аварии в конвертерном, спрашивает сначала: «Плавку слили?». Устраняя одну неприятность, нужно держать в голове и другие, которые могут возникнуть, принеся с собой вреда ещё больше.

Не за себя боялся главный инженер. Не за себя. Ему самому оправдаться всегда легко. Много советников, на каждом участке грамотные специалисты. Но разве зарплату платят за то, чтобы уметь оправдаться? «Нет, — думал Чиграй, — наша главная задача в том, чтобы не допускать аварий, гибели людей, их страданий. Где бы мы ни работали, в своей стране или чужой, нельзя забывать, что живём и работаем для человечества, для тех, кто рядом и с нами». Сейчас он звонил по цехам:

— Коксохим, докладывайте обстановку.

— Энергетики, кто поехал за задвижкой?

— ТЭЦ? Как с расходом энергии? Аварийность?

Судя по докладам, обстановка улучшалась. Хоть на многих участках индийские специалисты уже работали сами без помощи советских инженеров, но это те подразделения, где обучение индийских кадров завершилось и за специалистов, возглавивших службы, можно было не волноваться. Они тоже не подвели в трудной неожиданной ситуации.

Теперь, когда хоть и не просто, не без дополнительных переживаний, но всё же обстановка выравнивалась, Чиграя всё больше начинали занимать вопросы, вытеснявшие другие: «Что же произошло? Почему? Как?» И пошли новые звонки по телефону:

— Инженер по технике безопасности, служба теплоэнергетиков, главный специалист доменного производства и всем другим, кого это касается, зайти ко мне через десять минут по вопросу аварии. Директор завода по индийской стороне уже назначил комиссию по расследованию её причин. Нужно помочь коллегам. Жду с предложениями.

Иван Дмитриевич отключился от пульта. Причина аварии. Без выяснения её невозможно спокойно спать и работать. Не узнаешь, что случилось, может повториться снова.

В кабинет вошёл начальник индийской службы безопасности завода, немолодой, но стройный высокий полковник с каким-то постоянно напряжённым ищущим выражением глаз. Работа у него отличалась особыми сложностями. Никакое многоплановое производство, особенно такое, как металлургическое, не застраховано от аварий. Время от времени они случаются либо по чьей-то невнимательности, либо по незнанию, либо даже просто по стечению обстоятельств, но бывают в то же время и не случайные.

Бокаринский завод построен в государственном секторе, в окружении многих частных предпринимательств и, конечно, далеко не все частники с радостью воспринимали успехи мощного государственного конкурента. Находились и желающие подорвать его, свалить, испортить. Тянулись к заводу руки даже от зарубежных секретных агентств.

Полковнику приходилось учитывать всё и узнавать больше, чем знали специалисты завода по каждой аварии, даже самой маленькой. А тут такой взрыв, когда мог выйти из строя весь завод. Занимаясь вопросами безопасности, полковник становился инженером, экономистом, политиком, дипломатом, оставаясь в то же время военным офицером и Шерлоком Холмсом. Сейчас его интересовало, что думают советские инженеры, действительно ли это техническая авария по ошибке проекта, недосмотру или могла быть диверсия. Комиссия будет делать свои выводы, а он, полковник безопасности, — свои. Список работавших на газопроводе у него уже на руках. Часть людей погибла во время взрыва. Они из числа подозреваемых им исключались.

На совещание были приглашены индийские коллеги. Просторный кабинет Чиграя стал заполняться дымом сигарет и резким неприятным запахом пана. Прежде всего, следовало выяснить, кто, когда и какие команды давал рабочим. То, что газопровод взорвался из-за наличия в нём газа, который должен был быть перекрыт в тот момент, было совершенно ясно, но как и почему он туда попал, оставалось загадкой.

Чиграй поднимал инженеров одного за другим, спрашивая спокойным по тону, но встревоженным внутренне голосом, что было понятно каждому:

— Мне докладывали, что трубопровод продували предварительно паром. Где это записано?

— Вот акт продувки.

— Так. Значит, газа там не должно было быть. Кто из индийских инженеров давал команду открывать газ?

Виктор перевёл вопрос. В кабинете воцарилось молчание.

— Хорошо. Так никто не ответит. Спросим иначе. Мог ли кто-то открыть задвижку без команды и согласования с нами?

Виктор перевёл. Опять воцарилось молчание. Слишком ответственны ответы на такие вопросы.

Индийский инженер-теплоэнергетик отрицательно покачал головой и ответил по-русски:

— Нет, мистер Чиграй. Мы не могли открывать газ, так как не было акта окончания огневых работ. Мы знали, что будет сварка.

— Но газ в трубе оказался. Иначе бы не взорвалось.

— Задвижка могла пропускать.

— Но там стояла заглушка.

— Всё закрыто, всё стояло, всё продуто, а газ попал, и взрыв произошёл, убив людей, между прочим. Само собой такие вещи не происходят.

Атмосфера совещания начинала накаляться, делались самые невероятные предположения. Говорили, что за ночь могли что угодно сделать. Но это если только специально с умыслом, по ошибке вряд ли, так как рабочие и днём-то работают медленно, а уж ночью рабочей прытью никто не горит.

К какому выводу пришли бы на первом совещании по расследованию причин аварии сказать трудно, если бы в кабинет не вошёл советский инженер строитель-теплоэнергетик, которого Шарма звал просто «мистер Ваня» и о котором Чиграй уже несколько раз спрашивал, почему его нет на совещании.

Высокий худой с заострённым лицом и подвижными глазами, Ваня был очень дотошным инженером, прекрасно знающим свою специальность теплоэнергетика и требующий всегда точного исполнения своих рекомендаций.

В руках у него был большой тяжёлый лист металла с отверстиями для болтов по краям.

— Вот, — сказал он прямо у двери, слегка поднимая круглую пластину, — заглушка. Валялась метрах в двадцати от эстакады. Случайно наткнулся на неё.

— Вырвало взрывом?

— Да нет же, целая совсем. Она и не была установлена. Я осматривал разорванный трубопровод и смотрю, что фланцевое соединение стянуто без заглушки. Сначала тоже думал, что вырвало, но края-то металла должны были остаться под болтами, а их нет. Стал искать вокруг заглушку и вот она. Её взрывной волной просто отшвырнуло. Могла кому-то голову снести. Тут он обратился к Шарме, сидевшему за столом:

— Мистер Шарма, я же вчера говорил вам, чтобы вы её проверили.

Шарма вскочил, как ужаленный:

— Я проверял. Она не стояла. Но я приказал рабочему Дасу установить её.

— Кто это Дас?

Полковник посмотрел в список. Против фамилии Дас стояло слово «убит».

Индийская разведка признаётся специалистами одной из самых развитых и сильных в мире. Она в состоянии раскрывать и предупреждать самые сложные заговоры внутри страны и может поразить осведомлённостью по крупнейшим международным событиям в различных регионах земного шара. Поэтому не удивительно, что дело с Дасом не представило полковнику никакой сложности. Несколько опросов, проверок фактов, и картина аварии, виновник которой сам же от неё погиб, была ясна. Но картина весьма грустная.

Слово «дас» в переводе с хинди означает «раб». Однако рабов в Индию никогда не привозили. Ими становились сами аборигены, то есть коренные жители Индии, когда в её благодатные края пришли тысячелетия назад белые арийские племена. С тех самых давних пор столетия расцветов и упадков, войн и пожаров проносились, как воды могучего Ганга, меняя облик земли, но по-прежнему оставляя неизменным положение дасов, выполнявших самую чёрную работу и остававшихся беднейшей частью населения. В современной развивающейся Индии, когда с треском и скрипом начала ломаться кастовая система, некоторые дасы начали выходить из положения рабов, становиться даже инженерами и политическими деятелями. Но Дас, о котором идёт сейчас речь, не успел попасть в струю нового времени.

Родители назвали его Лох, в честь сына Рамы, любимого героя индийского эпоса. Но имя само по себе не смогло принести удачу. Семья Дасов жила недалеко от завода в маленькой деревушке, которая не попала в чертежи, где планировалось строительство, и поэтому не была снесена волной перемен. Рядом строились секторы высоких современных зданий, в которых селились инженеры и квалифицированные рабочие кадры. Там были водопровод, электричество, песни и танцы. В деревушке Дасов по вечерам всегда было темно, лишь костры то там, то здесь освещали прыгающими языками пламени потрескавшиеся глиняные стены хижин. Конечно, и их когда-то уберут, а пока не до того. Сегодня все усилия на варку стали, которая поможет построить новые дома и снести старые. И Лох Дас тоже пошёл работать на завод, чтобы помочь делать эту самую сталь. Устроиться было не легко, но товарищ отца стал небольшим лидером в профсоюзе и помог протолкнуть Лоха рабочим на заканчивающееся уже строительство.

Эта помощь была особенно нужна сейчас, так как Лох неожиданно для всех обзавелся семьёй, и очень нужны были деньги. А случилось всё так.

Года два назад познакомился Лох с Канчин, девушкой из племени адиваси. Хорошая была девушка, красивая, добрая, но бедная, как всё их племя. Ну, когда есть из чего выбирать, то говорят и о касте, к какой принадлежишь, и о выкупе. А когда ни у того, ни у другого ничего нет, оба к касте бедняков принадлежат, то тут уж можно по любви жениться. Да только не успели они.

Приехала однажды в деревню большая грузовая машина, высоко крытая брезентом. Вылез из неё какой-то человек и предложил молодым девчатам отправиться с ним, обещая дать им хорошую работу и деньги. Деревенские девушки племени адиваси никогда не учились и никакого представления о расстояниях не имели. Ясно было только одно, что им обещают еду и зарплату, которых здесь нет. Ну а кто же из них боится работы? Согласилась поехать с ними и Канчин, решившая вернуться с деньгами и выйти замуж за Лоха.

Советоваться было некогда. Машина не ждала. Родители отпустили легко. Детей у всех много. Пусть эти испытают счастья на стороне.

Поехали. В дороге предупредили девчат, а в кузове их уже было более двадцати из других деревень, чтобы во время остановки машины не высовывались и сидели тихо. Не знали они тогда, что при переезде из одного штата в другой полиция осматривает все машины, и немало пришлось хозяевам груза платить на контрольных пунктах, чтобы их «товар» пропускали без инспекции. Не знали девушки, и куда они едут. Более суток двигались они почти непрерывно на север, получая в дороге лепёшки да воду из большого кувшина. И въехали, наконец, в большой двор за высоким каменным забором.

Бедные доверчивые существа, никогда не встречавшиеся у себя в деревнях с коварством современного человеческого мира, не могли даже вообразить, что ожидало их за этой стеной. Им дали работу без отдыха. Их кормили, чтобы только не умерли. Их любили насильно. Били, когда смеялись, били, когда молчали, били, когда плакали.

О таких случаях писали газеты, как и о том, как платят полиции деньги за то, чтобы не трогали эти фабрики человеческих жертв, но разве во всех деревнях умели читать?

Девушкам давали в конце месяца по десять рупий. На заводе неквалифицированные рабочие получают шестьсот. Буханка хлеба стоит две рупии. Пять буханок могли купить за месячную зарплату работницы поневоле, ибо теперь они не хотели здесь работать, но не могли уйти. Только когда Канчин родила, её выбросили, как поступали с другими в таком же положении. Женщины с детьми им были не нужны. И она вернулась, не зная как. Сгораемая от стыда, горя и голода, но с желанием выжить, вернулась. Первый, кого встретила из знакомых, был Лох. Так уж случилось. Он узнал её и со слезами на глазах привёл к себе в глиняный дом, где недавно лишился матери.

Прошло не более полугода. Лох работал уже на заводе, и у них начали появляться деньги. Месяц назад Канчин сказала, что она в положении, значит, у неё будет и его ребёнок. Лох был счастлив, а жена погрустнела. Она очень ослабла на той проклятой работе и будто чувствовала, что новой материнской нагрузки не выдержит. Ей становилось хуже и хуже. Три дня как слегла совсем.

В этот день Лох получил задание установить заглушку. Работа была простая. За несколько месяцев строительной практики ему сотни раз приходилось снимать и ставить заглушки. То там, то здесь проверки и перепроверки. Открути во фланцах болты, вставь лист железа, закрути болты. Вот и все операции. Так было бы и в этот раз. Он взялся уже за гаечный ключ, но примчался на чьём-то велосипеде младший брат и закричал, увидев его наверху:

— Лох, Канчин плохо. Она умирает.

Дас бросил ключи, буквально свалился по лестнице вниз, сел с братом на велосипед, и они помчались домой. А Канчин умерла, не дождавшись ни доброго мужа, ни приехавшего слишком поздно врача.

На другой день так же внезапно овдовевший, как неожиданно женившийся, Лох приехал на завод, чтобы пригласить друзей на сожжение тела любимой женщины. Он рассказал им о случившемся, и электрик отошёл, чтобы включить трансформатор. В следующее мгновение произошёл взрыв, который и убил Даса с его товарищами, стоявшими под самым местом сварки.

В акте по расследованию причин аварии записали сухо и четко: «Заглушка оказалась не установленной, в результате чего….»

Не могли же они записать, да и не знали того, что нищета, бедность, страдания, ради устранения которых строился завод, могли послужить причиной гибели этого же завода.

Десятки людей лежали в госпитале, отравленные газом и раненные ударом взрывной волны. Сотни родственников и близких толпились у входов в лечебные корпуса.

Поздно ночью, когда удалось поставить новую задвижку и позволить всем трём домнам заработать на полную мощь, Чиграй вернулся в свою квартиру, и тут же позвонили советскому врачу. Дневные переживания не прошли даром. Как только расслабился, заволновалось сердце, будто переживая всё заново, потребовалась срочная медицинская помощь.

А на заводе теперь всё шло хорошо. На каждом ответственном участке дежурили круглосуточно опытные советские специалисты. Индийские рабочие и инженеры выполняли каждую рекомендацию особенно чётко и быстро. Все понимали важность момента и завод выстояли.

Четвёртую домну пустили в эксплуатацию на месяц позже, чем могли бы, не случись эта неожиданная, но такая обычная авария человеческих судеб бедного индийского народа.

Бабу — маленький бакшиш

Велосипеды. Перехватывая и разбивая спицами лучи палящего солнца над головой, они длинными ручьями стекаются со всех сторон и останавливаются на стоянке у базара, создавая целое море сверкающих солнечных отражений. Владельцы велосипедов привозят на них своих жён, детей и друзей. Женщины в длинных сари, позволяющих сидеть во время езды только боком, легко соскакивают с заднего сидения, чтобы подхватить детей, устроившихся впереди на раме, и тут же направляются к торговым рядам.

Мотороллеры. Их значительно меньше. Беспрерывно сигналя, они буквально протискиваются между снующими людьми и велосипедами на своё место, которое чуть подальше входа на базар. Этот транспорт отличается меньшим блеском, но большим шиком. И его владельцы одеты получше, сари у их жён поярче и дети опрятнее, чем на велосипедах.

Что катается легковых машин, то их совсем мало и потому, важно проезжая на выделенный им участок по другую сторону дороги, они весьма редко создают заторы, которые, как ни странно, быстро рассасываются.

Нас, русских, привозят на заводских автобусах, специально курсирующих между нашим городом и базаром по воскресеньям в первой половине дня, позволяя всем запастись на неделю овощами и фруктами. Появление наших автобусов — всегда событие, но не потому, что им труднее проехать в скопище людей и транспорта, а потому, что эти автобусы выгружают самых выгодных покупателей.

Сегодня я встал утром поздно и потому оказался у входа на базар, когда майское солнце уже так пекло, словно раскалённый металл катился мимо, обдавая невыносимым жаром. Чтобы попасть на базарную площадь, нужно миновать сидящих по обеим сторонам дороги прокажённых. Я почти пробегаю это место, так как вид искалеченных людей без пальцев и кистей рук вызывает у меня физическую слабость.

Как всегда, при виде меня раздаются радостные возгласы детей, которые тут же подбегают ко мне и кричат: «Намастэ, мистер!», то есть «Здравствуйте, мистер!» и сразу просят бакшиш. Мелочь, которую получают от нас эти босоногие, почти раздетые, в рваных трусиках мальчишки и девчонки, — это их заработок. Родители нищенствуют и тоже просят подаяние.

Раньше всех ко мне всегда бросалась Сита, худенькая, очень подвижная девочка лет семи. Зная, что стала моей любимицей, она пользовалась этим, отгоняла от меня детей, которым, по её мнению, не надо было давать бакшиш, а других, наоборот, подводила и просила что-нибудь дать им. При этом себя она, конечно, не забывала и уверенно называла, сколько ей следует положить в ладошку, увеличивая сумму при каждой новой встрече, и уж меньше никак не соглашаясь брать. Она сопровождала меня по всему базару, иногда помогая даже выбирать лучшие картофелины или луковицы, чем вызывала гнев у продавцов, заставлявший её скорее прятаться за мою спину. Я громко смеялся и шёл с нею дальше, пока, наконец, она не говорила мне с оттенком нетерпения и упрёка:

— Бабу, давай бакшиш!

При этом она делала упор на слове «давай» в том смысле, что уже пора. Я доставал, что просила Сита, и она сразу убегала, но обязательно появлялась у автобуса перед нашим отъездом в надежде получить ещё монетки и, весело махая рукой, кричать прощальное «Намастэ!»

Однако вот уже месяца два, как Ситы нет. Когда я впервые не обнаружил её, бегущую мне навстречу, собравшиеся ребятишки на мой вопрос, где она, наперебой стали объяснять, показывая себе на макушку, что Сита в больнице, что у неё что-то с головой случилось. Я не мог понять, что именно, так как на хинди знал всего несколько обиходных слов и выражений, однако догадывался, что речь идёт о солнечном ударе, так как они показывали на солнце и качали головами.

Расстроенный, тогда я пошёл вдоль длинного ряда кастрюль, корзин и коробок, загруженных белыми яйцами. Продавцы наперебой звали меня:

— Мистер, давай сюда!

Здесь почти все знают несколько слов по-русски. Приглашая к себе, они позволяют долго выбирать наиболее крупные яйца, с готовностью принимая возвращаемые по той или иной причине назад и через некоторое время давая то же яйцо. Но наших женщин провести трудно. Они внимательно следят, куда отложены непонравившиеся экземпляры и, кроме того, каждое яйцо по несколько раз встряхивают возле уха, проверяя при этом, не болтается ли содержимое. Продавцы тоже научились этому приёму и порой сами, желая ускорить выбор осторожно встряхивают возле своего уха первое попавшееся яйцо и не зная даже, что они должны были услышать, всё же говорят уверенно:

— Корошо. Бери.

Меня всегда смешит такая система отбора с тщательной проверкой всего, что покупаешь, но она в сущности оправдана, ведь здесь нет ОТК и штампов качества никто не ставит. Между тем, некачественный товар попадается довольно часто. В погоне за лишними рупиями продавцы идут порой на удивительные хитрости, о которых у нас никто не имел представления.

Живых кур продают на вес. Это интереснейшая операция. Птицы сидят в больших плетёных, закрытых сверху корзинах. Покупатель выбирает понравившуюся ему курицу, указывает на неё, и продавец, приподняв крышку, ловко выхватывает выбранную птицу за ноги, кладёт на весы, которые держит его помощник, приблизительно взвешивает, говорит цену и уже смотрит на другого покупателя. Всё делается чрезвычайно быстро.

Вы рассчитываетесь, и на помощь уже спешат мальчишки лет по пятнадцать, а то и меньше. Они показывают, что помогут отрезать птице голову и, если нужно, ощиплют. Всё это проделывается тоже необычайно легко и быстро. Только придя домой и начав разделывать курицу, хозяйка вдруг обнаруживает, что зоб птицы набит камнями или из разрезанного живота вдруг бьёт фонтан воды. Тогда становится ясно, что заплачено несколько больше, чем следовало. Но, разумеется, такое случается не всегда.

Позади ряда яиц и кур — широкое свободное пространство, как бы отдельная площадка. Там продают петухов и, чтобы показать их бойцовые качества, устраивают состязания. Но настоящие петушиные бои проводятся в другом районе, на специальном стадионе, куда собирается огромная масса зрителей. Это мне кажется несколько странным для индийцев с их заповедью «не убий». Петушиные бои часто кончаются смертельным исходом для одной из воюющих птиц.

Противоречия подобного плана наблюдаются в характере индийцев и в других случаях. Например, если человек попадает под машину, то даже, если водитель совершенно не виноват, ему необходимо спасаться бегством немедленно, так как появляющиеся со всех сторон жители или просто свидетели гибели человека приходят в неописуемую ярость, останавливают любыми способами автомобиль виновника и сжигают его немедленно вместе с водителем. Такое поведение никак не вписывается в их теорию спокойствия и рассудительности.

Аналогичную вспышку ярости я наблюдал во время футбольного матча, когда страсти разгорелись ещё до начала игры, которой так и не суждено было состояться в тот день. Толпа зрителей, не попавших на стадион, проломила ворота катком для уплотнения асфальта и устроилась смотреть матч за вратарской площадкой. Появившиеся в касках и с дубинками блюстители порядка были атакованы с трибун градом камней и кирпичей, заготовленными заранее задолго до матча. Началось настоящее сражение, закончившееся слезоточивыми газами, выстрелами, поджогом автобусов.

Это кажется странным, но, может, вызвано тем, что душа человека не может быть постоянно зажатой даже усиленными тренировками гимнастики йогов. Как кипящий в недрах земли вулкан, она изредка прорывается наружу, и тогда ей нет удержу.

Но рассказ сегодня не о том. Я прохожу мимо кур, которые мне сегодня не нужны, и вижу девочку ростом чуть меньше Ситы с шевелюрой растрёпанных волос и широко раскрытыми глазами, умоляющими и в то же время испуганными. Они следили за мной исподлобья и, казалось, готовы были в любую минуту убежать. Я заглянул в них, и мне так хотелось сказать этим драгоценным камушкам:

— Милые глазёнки, разве вы не знаете, что никто из детей меня не боится? Неужели вы здесь впервые и ещё не видели, как я смеюсь, шучу и показываю фокусы? Все дети это знают.

Но я ничего не сказал, а только улыбнулся девочке, и её губы тоже робко шевельнулись. Тогда я подошёл к ней и раза три спросил, как её зовут, прежде, чем она решилась ответить:

— Бабита.

С этого момента несмелая девочка с широко раскрытыми глазами и немного пухлыми губами стала встречать меня каждое воскресенье и прочно заняла место Ситы, быстро осознав свои новые права просить больше других. Она никого не прогоняла, ни на кого не кричала, и её голос не был слышен издалека, как у Ситы, но она неизменно находила меня и следовала за мной, даже если я уже дал ей бакшиш.

Сейчас я пока не вижу Бабиты и тороплюсь к овощным рядам. Дорогу преграждает всегда улыбающийся Мурти. Это мальчик лет двенадцати. Он постоянно носит на подносе, сплетённом в виде корзины, то мелкие, величиной со сливу, лимоны, то зелёный лук, а сейчас несёт укроп. Он останавливает меня и радостно кричит:

— Намастэ! Кроп бери!

Я говорю, что укроп мне не нужен. Показываю список овощей, который мне всегда даёт жена перед выходом на базар. Мурти с любопытством заглядывает в клочок бумаги, тычет наугад пальцем и говорит:

— Вот кроп, бери, — и хохочет, засовывая прямо в сумку несколько пучков укропа.

Любопытно, что если ему дать просто бакшиш, он ни в коем случае не возьмёт и даже обидится. Зато очень доволен, если купишь у него хоть немного зелени.

Длинные, широкие цементные возвышения сделаны специально для продавцов, чтобы их товар был в относительной чистоте и не смешивался с грязью, которую месят ноги покупателей, выискивающих товар подешевле, и коров, важно прохаживающихся между рядами и зорко следящих, где и что можно быстро ухватить.

Брезентовые тенты, но чаще из грубой мешковины или цветного целлофана, прячут продавцов от дождя и солнца. Укреплены они на шатких тростниковых палках и потому кажутся весьма неустойчивыми. Они похожи скорее на временные сооружения, чем на постоянные, хотя базар существует давно, и продавцов я вижу одних и тех же, каждого на своём месте. Картошка рассыпана невысокими горками, чтобы не занимать много места. Тут же репчатый лук, огурцы, баклажаны.

Как только продавец увидел, что я остановился и собираюсь покупать, он бросает круглую плетёную посудину, куда можно отбирать картошку. Индийские женщины, я заметил, почему-то выбирают картофелины помельче, тогда как мне хочется найти самые крупные. Мою работу неожиданно прерывает коровья морда, просунувшаяся у меня под рукой и потянувшаяся к луку. Я отшатываюсь в сторону, а зазевавшийся продавец едва успевает схватить длинную палку и опустить её на широкий лоб коровы, украшенный красивыми, изогнутыми внутрь рогами. Но две луковицы уже схвачены большими мягкими губами, и нарушительница невозмутимо отвернула голову от следующего удара, шелестя кожурой поедаемого лука.

Однажды я приехал на базар с кинокамерой и специально ходил за коровами, чтобы поймать наиболее интересные кадры.

Ждать долго не приходилось. Охраняемые законом святые рогатые животные пользуются любой возможностью, чтобы схватить всё, что плохо лежит. И своей наглостью они порой до того доводят спокойных индийцев, что какой-нибудь чересчур разозлившийся продавец в ярости соскакивает со своего постамента и с палкой в руке несётся за коровой по всему базару или хватает её за хвост и крутит его. Редко кто пытается вырвать добро изо рта коровы, так как это почти никогда не удаётся, но всё же случается и такое.

Я спрашиваю продавца, сколько стоит лук, съеденный коровой, и кто будет за него платить. Он улыбается, понимая шутку, и начинает взвешивать мою картошку. Взвешивание — довольно интересная операция.

У всех продавцов весы ручные и довольно примитивные. Это обыкновенная палка, на концах которой висят тарелки. Несложное устройство поднимается одной рукой за верёвку, привязанную посередине палки. Второй рукой товар высыпается в правую тарелку, при этом всё рассыпается частично, ибо тарелки хоть и имеют конусовидное дно, однако всё же тарелки. На левую сторону кладутся гири, иногда до пяти килограмм, так что в руке оказывается вес вместе с товаром десять. Сидя, держать такую тяжесть на весу, конечно, не очень легко, поэтому взвешивание выполняется очень быстро и приблизительно, чаще с перевесом в сторону покупателя. Правда, никому не приходит в голову проверять, правильно ли отцентрованы тарелки. У некоторых есть железные весы, то есть вместо деревянной палки металлическая со стрелкой посередине.

Расчёт происходит не всегда быстро, так как, если есть ещё покупатели, то внимание уделяется в первую очередь им, а уж потом тем, кто успел взять товар и ждёт сдачу. Деньги продавцов обычно лежат под куском материи, на которую высыпаны продукты. Но это разменные, а крупные купюры заворачиваются в целлофан и прячутся за пазуху.

Я наклоняюсь к сетке с картошкой, пристраиваюсь, чтобы поудобнее взять её. С лица на руку капает пот. Жара. Температура около сорока семи градусов в тени. А ведь покупки только начались.

К продавцу подходит невысокий паренёк с чайником в руке и по-деловому быстро достаёт откуда-то стакан, наливает сероватого цвета чай с молоком, получает мелочь и торопится дальше. Другой парень разносит воду, чтобы поливать овощи — так они выглядят свежее. Ещё один ходит и раздаёт пан, ловко разворачивая зелёный лист и кладя в него небольшую порцию белой кремовидной массы. Покупатель уже сам сворачивает лист с содержимым в трубочку, затем разрывает её на мелкие кусочки и начинает долго растирать на ладони двумя пальцами, время от времени постукивая ими по краю ладони, чтобы встряхнуть получившийся порошок. Вот почему, когда любители пана, а их в Индии очень много, хотят попросить пан или наоборот предлагают угостить им, они стучат двумя пальцами по ладони, показывая, о чём идёт речь.

После того, как растирание закончено, ладонь подносится ко рту, и резким движением руки пан направляется на язык, который сразу перемещает его за нижнюю губу. Пан не глотают, а только жуют и сосут. Это вообще слабое наркотическое средство, но если его много употреблять, то он может вполне прилично дурманить. Некоторые любители жуют пан целым листом, не растирая на ладони.

Я не часто хожу в конец базара, где уже значительно меньше порядка, продавцы сидят прямо на земле без навесов. Там, правда, цены бывают несколько ниже, но не всегда, и качество может быть хуже. Здесь же всё рядом, и, загрузив одну сетку, я сразу отношу её под большое дерево, где специально устроена цементная платформа, на которую мы складываем свои полные товаров сетки и сумки и идём за следующими продуктами. Порядок такой: сначала находим все нужные овощи, а потом принимаемся за фрукты, поскольку они отдельно в других рядах.

Бабита уже нашла меня, и мы вместе отправляемся за капустой.

В это время слышу знакомый голос:

— Бабу, маленький бакшиш!

Передо мной женщина с крошечным ребёнком на руках. Не знаю, кто мог научить её, но только она одна из всех просящих говорила свою единственную фразу, понятную русским: «Бабу, маленький бакшиш!»

То, что слово «бабу» с ударением на последнем слоге означает уважаемый, знают почти все, кто в какой-то степени интересуется местным языком. Никаких других слов на любом языке я от неё не слышал. На мои попытки узнать, как её зовут, она не отвечала и твердила только одну свою фразу. Поэтому про себя я назвал её Бабу — маленький бакшиш.

Думаю, она была бы очень красивой, если бы причесать её длинные волосы, вместо грязного куска материи, в который она закутана, надеть одно из огромного количества прекрасных индийских сари и обуть её побитые босые ноги. Индийские женщины умеют быть красивыми. И Бабу — маленький бакшиш тоже была бы красавицей. Мне думается, что её родина — Западная Бенгалия. Именно там девушки славятся, как мне говорили, тремя достоинствами: коля, кая, кейс, что в переводе означает — искусство, тело, волосы. То есть эти девушки способны к различным видам искусства и обладают красивыми, стройными фигурами, особую прелесть которым придают длинные светящиеся таинственным блеском волосы.

У этой женщины волосы в пыли, никогда не мылись шампунями, да и простого мыла, может, давно не видели, а потому не блестят. Лицо выглядит измождённым, усталым от той жизни, которую приходится вести. Взгляд глаз болезненный, умоляющий, и длинные ресницы, кажется, бессильно упадут вниз, если не поддержать.

Сколько ей может быть лет? В таких случаях определить возраст бывает очень трудно. Но молода. Конечно, молода. Может, лет двадцать, а то и меньше. А выглядит старухой. Ни одной морщинки на лице, а кожа, видно, тоже устаёт и оставляет своё впечатление старости.

Бабу — маленький бакшиш носит своего ребёнка на руках, очевидно, для того, чтобы все его видели. Обычно местные женщины размещают своих детей на бедре под сари, если они ещё очень маленькие. Тогда нет необходимости поддерживать их рукой. Если же дети побольше, то они сами сидят на боку у матери, держась то ли за шею, то ли за плечо, не мешая ей нести тяжести в руках и на голове. Правда, держать ребёнка перед собой на руках иногда удобно, потому что можно на ходу кормить. Эта мысль приходит мне в голову, как только я увидел, что Бабу — маленький бакшиш выпростала тощую грудь из-под перекинутого через плечо конца сари, а ребёнок опустил голову и начал сосать грудь скорее, как пустышку, ибо вряд ли там могло быть молоко. Эта процедура совершенно не мешала женщине подойти ко мне ближе и снова пропеть монотонно:

— Бабу, маленький бакшиш!

Я никогда не заставлял её ждать и сразу доставал кошелёк, но раньше она приходила всегда к автобусу, когда я уезжал, и прямо направлялась к моему окну, а уж потом обращалась к остальным. А тут я впервые вижу её на самом базаре. Бабита осторожно прикасается к моему локтю и говорит:

— Давай бакшиш! — показывая рукой на женщину.

Мне очень нравится то, что она просит не себе, и я говорю ей:

— Бабита лёрки ачаге, — что в переводе означает «Бабита хорошая девочка».

Достаю деньги и даю женщине. Она мне кажется сегодня более усталой, чем обычно. Движения её, как в кино с замедлением.

Идём с Бабитой за капустой, морковкой и огурцами. Она мне начинает что-то настойчиво объяснять. Наконец, понимаю по жестам, что она просит меня принести в следующий раз платье и трусики. Моя дочка Алёна совсем недавно уехала на Родину, и кое-какие предметы её одежды мы оставили здесь. Поэтому я обещаю Бабите выполнить и эту её просьбу, хоть Алёна значительно выше неё, но это ничего, даже лучше.

Продавец огурцов — индус. Голова его обвязана каким-то шарфом. Но это не чалма, которую носят сикхи. Видимо, он просто накрылся от палящего солнца. Усы длинноваты и топорщатся, требуют парикмахера. Он набрасывает на тарелку огурцы и уже взвешивает, когда я слышу недовольный крик Бабиты. Продавец не обращает внимания, но я вижу, что Бабита показывает рукой на самый большой огурец. Снимаю его с весов. Оказывается, он наполовину испорчен. Индус, как ни в чём не бывало, кладёт другой огурец, а я глажу Бабиту по её растрёпанным волосам. Она очень довольна и, улыбающаяся, возвращается со мной к дереву, где я собираюсь оставить сетку и идти за фруктами.

На пути опять встречаем Бабу — маленький бакшиш. Она нас не видит. Под мышкой у неё большой пучок зелени. Кажется, она собирается ещё что-то купить. В это время мимо нас проходит массивных размеров корова. Она тоже замечает пучок зелени, неожиданно быстрым движением головы выхватывает его из-под рук не заметившей её женщины и тут же сжёвывает, продолжая путь.

Бабу — маленький бакшиш растерялась и, по-моему, просто не имела сил выхватить хотя бы клочок украденной зелени. Меня поразило, что даже корова понимала бессилие этой женщины и сочла возможным ограбить, её.

Несколько человек, наблюдавших эту картину, расхохотались. Лишь малышка Бабита, возмущённая до предела, подскакивает к корове и изо всех сил шлёпает ладошкой по толстому коровьему боку. Корова нехотя ускоряет шаг, а Бабита бежит за ней, бьёт её и что-то кричит.

Бабу — маленький бакшиш стоит неподвижно. Ребёнок, согнувшись, старается что-то высосать из её груди. Нещадно жжёт солнце. У неё нет в глазах слёз. Они просто закрываются. Она мягко оседает и опрокидывается на спину. Ребёнок продолжает сосать грудь, и его вместе с матерью несут в сторону от торговых рядов.

На следующий день я проезжал через мост недалеко от базара. На берегу разжигали костёр. На высокой куче хвороста лежало завёрнутое в серый материал тело. Я попросил водителя остановиться. Мы вышли, и он объяснил мне, что сжигают женщину, которая умерла вчера прямо на базаре от солнца. Сжигать умерших — обычай индусов.

Да, я читал в газетах, что число жертв солнца каждый день растёт. Солнце даёт жизнь, оно же её и забирает, но далеко не у каждого. Сытые от солнца не погибают.

До нас доносится треск сучьев и дым костра. Мне казалось, что я всё ещё слышу знакомый голос:

— Бабу-у, маленький бакшиш.

И я бросил монету в воду.

Мой друг Эм Пи Варма

Когда я уезжал из Индии, прощаясь со мной, индийские инженеры Бокаринского металлургического завода спрашивали меня:

— Мистер Бузни, сколько у вас друзей остаётся в нашей стране, которых вы будете помнить?

В ответ можно было сказать только одно:

— Много.

В самом деле так. Ну, разве могу я забыть Питера, с которым начинал работать на кислородной станции? Худой, кажущийся высоким относительно его низкорослых соплеменников, скромный и застенчивый, Питер с моей помощью переводчика настойчиво одолевал трудную науку монтажа кислородных компрессоров, которую эмоционально преподавал ему и его товарищам инженер из Казани Исхак Исмаггилов.

Эмоциональность Исхака проявлялась в том, что при выполнении каких-либо ответственных работ, когда время, как говорится, поджимало, а у индийских рабочих что-то не ладилось из-за неопытности, то душа нашего инженера не выдерживала, и он хватал сам отвёртку или молоток, что требовалось в тот момент, отодвигал помощников и точными быстрыми движениями выполнял трудную часть работы, сопровождая свои действия словами:

— Смотрите! Вот как надо, вот. Хорошо что б было.

Питер при этом всегда растерянно улыбался и что-то начинал объяснять своим рабочим. Те согласно кивали головами и ожидали, пока Исхак не возвращал им инструмент с неизменным вопросом:

— Ну, теперь поняли? Давайте сами. Они принимались за работу и вскоре сосредоточенные выражения их лиц сменялись улыбками, когда раздавалось знакомое уже русское слово «молодцы», и Исхак, размахивая руками, говорил Питеру:

— Вот видишь, могут хорошо работать? Привыкнут и будут лучше меня делать.

Питер с радостью соглашался. И я радовался вместе с ним, облегчённо вздыхая, так как теперь не нужно было проявлять дипломатию при переводе возмущений Исхака, которые он обычно пересыпал крепкими русскими выражениями, звучавшими всегда в моём переводе примерно так:

— Мистер Исхак говорит, что работа сделана не совсем правильно. Сейчас он покажет, как нужно делать.

С Исхаком мы работали очень дружно. Чем больше он возмущался неполадками и неумением индийских рабочих что-то делать, тем спокойнее я старался переводить его слова. Он понимал это и частенько сам выражал неудовольствие по поводу своей вспыльчивости. Парень то он был очень хороший. Обижать никого не любил.

Не может уйти из моей памяти Арбиндра Мишра — инженер эксгаустерного отделения, который чуть ли не ежедневно приходил ко мне в кабинет поговорить о жизни и, если бывал в гостях у меня дома, то чувствовал себя так, словно мы оба учились в одном колледже. Молодой весёлый парень с типичными для индуса усиками он своей непосредственностью и простотой в обращении напоминал мне наших комсомольских активистов. При встречах всегда рассказывал о своей кипучей общественной деятельности, познакомил меня со своим клубом и самодеятельным театром, в работе которого принимала участие и его жена Канчин, о чём он всегда с гордостью говорил. Кстати, именно Канчин оказалась моей первой индийской партнёршей в танце. Мне довелось танцевать с нею на вечере в нашем Доме дружбы в Бокаро, где я по неопытности очень боялся наступить на её красивое сари, буквально стелившееся краями по полу. А главное, что привело меня в смущение, это то, что девушку нужно было обнять за талию во время танца. Но женская кофточка покрывала лишь верхнюю часть груди, оставляя талию обнажённой. Памятуя о том, что по обычаю Индии к телу женщины может прикасаться только муж и его брат, я не знал будет ли хорошо, если моя рука окажется на талии Канчин. Однако танец начался и пришлось-таки положить руку на обнажённую кожу. Ни к каким эксцессам это не привело к моему удовольствию.

Не забыть и Шиву Мурти Сингха с агломерационной фабрики, моего первого учителя языка хинди и индийских обычаев. Судьба свела меня с ним ещё в Кривом Роге, куда он был направлен на стажировку на Южный горно-обогатительный комбинат. А через несколько месяцев мы снова с ним встретились уже в Бокаро, где он однажды пришёл ко мне домой неожиданно первого января, чтобы отметить Новый год по русской традиции, с которой я познакомил индийцев в криворожской гостинице. Было это так.

В гостинице «Южная» в то время жили два индийских и три египетских специалиста, проходивших стажировку на агломерационной фабрике ЮГОКа. Я работал с ними в качестве переводчика и практически неотлучно находился при них, помогая не только изучать нашу работу, но и переводя им телевизионные передачи, кинофильмы, водя по магазинам, словом, сопровождая всюду, знакомя с нашими обычаями, традициями, культурой. И они настолько привыкли к моему присутствию, что не могли представить, как это я вдруг уеду тридцать первого декабря, покинув на несколько дней. Пришлось по их просьбе остаться. Тогда я и предложил своим подопечным праздновать встречу Нового года по-русски. Они, естественно, не знали, что это такое и согласились.

— Самое главное, — сказал я, — нужно достать шампанское — и мы кинулись в магазины.

Настояний подарок нам к Новому году сделали сотрудники гостиницы. Они поставили для нас в фойе красивую, нарядно украшенную ёлку. Здесь же мы разместили столы, накрыли их праздничными закусками. В этом вопросе у меня были определённые трудности. Дело в том, что египтяне были мусульманами и не пили спиртное, не ели свинину. Индийцы же оказались вегетарианцами. Однако при подготовке стола, на мой вопрос, что же мы будем есть, они решительно заявили:

— Мистер Женя, будем готовить всё, как принято у вас, а мы сами потом выберем, кому что можно.

Так мы и сделали. Шампанское выпили понемногу все. Ровно в двенадцать по московскому времени зазвенели бокалами за мир и дружбу между народами, за счастливый новый год. Мы восклицали хором по-русски «С Новым годом!» вместе с гостями телевизионной программы «Голубого огонька». Через некоторое время я от имени Деда Мороза преподнёс всем присутствующим в качестве новогодних сюрпризов смешные поролоновые рожицы, которые при помощи пальцев на руках кривлялись, что вызывало всеобщий смех.

В эту ночь мы все говорили на английском языке, но дух встречи был действительно русским. По-семейному весело шутили и смеялись, говорили о помощи Советского Союза странам Азии и Африки, пели национальные песни и, конечно, всем известную «Подмосковные вечера». Продолжили встречу в клубе ЮГОКа, куда нас пригласили на новогодний бал. По пути из гостиницы играли в снежки — зима выдалась в тот раз снежная, ночь была ясной и морозной. В клубе появление моих друзей оказалось приятной неожиданностью для гостей бала, а для индусов и арабов, впервые оказавшихся на столь массовом русском празднике, карнавал в рабочем клубе казался сказкой. Их восторгала и огромная до потолка ель, сверкающая огнями разноцветных лампочек и шаров, Дед Мороз и Снегурочка, карнавальные костюмы, бесконечные танцы и аттракционы, в которых даже они принимали участие.

Возбуждённые и радостные, мы возвращались из клуба, когда снег уже светился голубизной наступающего утра.

Вот это празднование и вспомнил Сингх, когда пришёл ко мне первого января и стал объяснять моей жене по-русски:

— Извинитэ, что не пришёл вчера. Я знаю, вы праздновали в клубе. Я пришёл поздаравит вас с Новым годом по русскому обычаю.

Сингх протянул мне подарок — гипсовую статуэтку бога Шивы. Меня очень тронул его приход и память о русской традиции.

Навсегда остались в моём сердце танцовщица Манджула, школьница Руби, маленькая девочка Бабита, познакомившаяся со мной на базаре, и десятки других больших и маленьких людей, с которыми я работал и по-настоящему дружил в Индии.

Мне нравилось вызывать их на откровенный разговор, помогавший мне узнавать лучше Индию. Все они были люди разные, и каждый открывал мне новую страницу либо своим рассказом, либо характером.

Как-то раз мы шли с электриком Партасарти по заводу. Период был мансунный, то есть наступило то время, когда с океана муссонные ветры гонят накопившиеся облака, проливающиеся обильными дождями. В течение нескольких месяцев испепеляюще-жаркое солнце время от времени закрывается то на несколько минут, то на целые дни тучами, и долгожданная влага, источник жизни для здешних мест, обрушивается тяжёлыми каплями на истомленную землю. Дожди не приносят обычно прохладу. Температура воздуха, кажущегося раскалённым, снижается всего на несколько градусов. Зато, падая на горячую почву, вода тут же испаряется и наполняет воздушное пространетво духотой, которую многие северяне переносят с трудом.

В эти дни мы обычно ходим с зонтиками в руках, поскольку дождь может застать в любую минуту. Так произошло и в этот раз. Обжигающие лучи солнца вдруг скрылись и сразу же посыпались крупные капли дождя, будто тряхнули огромное дерево, и оно стало ронять сливы. Я раскрываю зонт и зову своего спутника:

— Мистер Партасарти, идите сюда, а то промокнете.

Партасарти худенький и очень маленького роста. По его обнажённой голове с редкими короткими волосами ручьями течёт вода, лёгкая рубашка короткорукавка сразу промокла, но он не идёт под зонтик и говорит:

— Я индиец. Дождь мне ничего плохого не сделает.

Мне нравится гордость, с которой он произнёс эти слова. Помню, как, будучи мальчишкой, я у себя в родном городе любил ходить по набережной у самого парапета в сильный шторм, когда огромные морские волны, подхватываемые ветром, переносились порой через асфальт, доставая даже до стоящих вдали пальм и обдавая облаками брызг кипарисы и платаны. Мне казалось, что на меня волны не попадут, потому что я свой. Если же они всё-таки обдавали меня, то и тогда я не терялся, говоря самому себе:

— Ну что ж, надо и мне умыться, почувствовать солёный дух моря.

Так что эта гордость Партасарти мне была вполне понятна. Со многими интересными людьми приходилось мне встречаться в Индии, но с кем я по-настоящему много говорил и от кого больше всех узнал об этой замечательной стране, так это от моего большого друга Эм Пи Вармы. С него мне и хочется начать рассказ о древней стране Индии и её людях, как я их видел и понял за три долгих года отсутствия у себя на Родине и чрезвычайно короткого времени, что бы узнать столь сложную жизнь древнейшей и интереснейшей цивилизации.

Вообще в Индии в официальных беседах, переговорах, в документации никого по имени отчеству не называют, а только с использованием инициалов. Фамилия Варма очень распространена в стране, да и на заводе их несколько. Вот каждого и называют со своими инициалами, а не по имени. Например, такого крупного политического деятеля, народного лидера, Джгай Пракаша Нараяна при его жизни многие просто называли Джи Пи, то есть по инициалам без упоминания фамилии. Даже в газетах крупные заголовки, оповещавшие о его состоянии здоровья, говорили, когда он болел: «Джи Пи чувствует себя лучше», и все знали, о ком шла речь. Хотя бывает, конечно, что некоторых зовут по имени, как например, зонального инженера нашего коксохимического комплекса, на котором я работал переводчиком английского языка, Гурдео Сингха. Других Сингхов, которых великое множество в Индии, зовут Джи Ди Сингх или Эс Пи Сингх и так далее, а этого просто Гурдео.

Всякий раз, когда у меня появлялось свободное время, я шёл к Эм Пи Варме или он заходил ко мне, и мы начинали говорить. О чём мы только не беседовали за период моей работы в Бокаро. Однажды я попросил его:

— Мистер Варма, расскажите мне, пожалуйста, о своём детстве. Хочу понять, как индиец становится индийцем.

Варма улыбнулся, положил руки на стол, подпёр ими подбородок и, задумчиво глядя куда-то вдаль, сказал:

— Это трудно. Надо подумать, вспомнить.

Следует, пожалуй, сказать в самом начале, что многие у нас в стране и я сам до приезда в Индию думал, что индиец и индус одно и то же. На самом же деле индус — это религиозная принадлежность, то есть человек исповедующий индуизм. Тогда как индийцем является всякий, кто проживает в индии, будь то мусульмане, которые занимают по численности населения второе место после индусов, католики, христиане и так далее.

Дня через три мы снова сидели вместе в кабинете Вармы. Он предложил выпить по стаканчику чая с молоком. Это означало, что время у него есть и разговор сегодня состоится.

Босой мальчуган лет десяти с большущими чёрными глазами по имени Мурти просунул голову в дверь в ответ на звонок Варимы, которым он обычно вызывает своего клерка. Того в коридоре не оказалось, о чём Мурти и собирался сообщить, но Варма и так понял, дал ему несколько монет и тот проворно побежал за чаем, готовящимся в небольшом домике типа сарайчика. Домик этот является своеобразной чайной или столовой для шоферов и рабочих этого участка. Большая столовая есть подальше возле доменного цеха, а здесть что-то вроде забегаловки. Инженерный состав в неё никогда не заходит, но чай им оттуда носят.

Поговорив, как обычно, о последних новостях из жизни завода и страны, я напоминаю Варме о своём желании послушать повествование о его детстве.

— О да, — спохватывается он, — вы хотите узнать, как мы становимся индусами. Это действительно непростой вопрос.

Мурти вносит чайник и два стакана. Варма рукой показывает, чтобы он налил чай сначала мне, молча ждёт, пока наполнятся стаканы, закуривает принесенную сигарету, и, когда малыш уходит, унося чайник, продолжает начатый рассказ:

— Индус с самого рождения окружён легендами и вся его жизнь даже сейчас подчинена древнейшим законам. И все они религиозные. Я родился в деревне почти сорок лет назад и должен сказать, что за это время там мало что изменилось.

Мы жили недалеко от Непала, в двухстах километрах от Патны, столицы штата Бихар. Как и во всех деревнях, на окраине нашей деревушки растет огромное дерево пипал. Иногда вместо него растёт баньян. Они похожи размерами, только листья и плоды разные. Но оба дерева из семейства фикусов и считаются священными в Индии. Ещё самые древние люди адиваси, что в переводе означает «первые поселенцы», которые населяли территорию нашей страны несколько тысячелетий до нашей эры, поклонялись этим деревьям, как и змеям, львам, тиграм. Адиваси верили, что в них живут духи. Основание дерева всегда обложено камнями. Оно как бы охраняет жителей села от несчастий.

Наша деревня большая. Рядом протекает речушка. В жаркое время она почти пересыхает, и многие жители пьют воду из колодцев. Растительность небогатая: в основном акации, небольшие манговые рощи, принадлежащие фермерам, одна из них моего отца, немного пальм да банановые деревья у некоторых домов.

Кое-где растут кусты сахарного тростника и бамбука. Вот, пожалуй, и вся природа. А вокруг порезанные на ломтики поля риса, пшеницы, джута.

В детстве я любил смотреть, как на них работают, не понимая, что это необыкновенно тяжело ходить целыми днями за буйволом по залитому водой участку и с силой вдавливать в землю соху. Я смотрел, как работающие животные отражаются в воде, по которой от их ног бегут волны. Мне нравилось, что у пахаря напрягаются мышцы, и он казался мне очень сильным.

Как и все дети, я, конечно, играл в футбол, жмурки и другие детские игры. Особых развлечений в деревне нет. Но я был посерьёзнее и потише, чем мой старший и младшие братья. Причиной тому, может быть, послужила история, случившаяся со мной в раннем детстве и оставившая во мне, как я думаю, свой след на всю жизнь.

Не было мне ещё и пяти лет. По обыкновению вечером, когда солнце уже ушло, но ещё светло и не так жарко, все выходят из домов во дворы посидеть или погулять до наступления темноты. Вышла во двор и наша семья.

Мы с братом играли, когда я решил зачем-то пойти в спальню, то ли за мячом, то ли ещё что принести. Жили мы на первом этаже.

Вбегаю я в свою комнату и неожиданно вижу перед собой огромную кобру. Передняя часть её тела поднялась чуть ли не в мой рост, да даже выше, так как глаза её смотрели на меня сверху. Я буквально остолбенел, то есть замер в ужасе и не мог пошевелить ни ногой, ни рукой. Не знаю, как я дышал, потому что, по-моему, ком в горле не позволял ни вздохнуть, ни выдохнуть, не то что закричать и позвать на помощь.

Кобра тоже не двигалась и только раздвоенный на конце язычок безконечно появлялся изо рта и исчезал в нём.

Трудно сказать, сколько времени я стоял так, помертвев от страха, но уж, наверное, не одну минуту, поскольку моя мама забеспокоилась, что меня долго нет, и пошла за мной. Открыв дверь, она увидела меня, стоящего неподвижно с испуганным каменным лицом, испугалась сама и сразу заплакала. На плач прибежали отец, братья и все, кто оказался поблизости. Все смотрели на меня, толкали, пытаясь растормошить, что-то спрашивали, успокаивали.

По какому-то странному стечению обстоятельств никто не видел кобру, а я не мог оторвать от неё взгляда и безмолвно наблюдал, как она при появлении людей неторопливо опустилась. Кольца её тела задвигались и незаметно, вдоль самой стены, она не ползла, а текла ручьем, пока не исчезла. Только тогда и то не сразу я начал приходить в себя и в конце концов рассказал о змее.

Все бросились осматривать спальню. Действительно нашли в стене дыру. Обыскали всё вокруг дома, но кобру не нашли. Да, если бы и обнаружили её, ничего не сделали бы. Ведь индусы не убивают никого живого, тем более кобру, спутницу многих богов. Ежегодно в нашей деревне умирают два-три чело века от укусов змей, но считается, что это наказание бога за какую-нибудь провинность. Тем не менее, все дыры в нашем доме в тот же вечер заделали.

И всё же я много ночей не мог спать спокойно. До сих пор иногда мне снится эта двух или трёхметровая кобра в вертикальной стойке. Теперь я могу рассмотреть каждую деталь её изогнутого тела с раздувшимся и кажущиеся бронированным спереди капюшоном, над которым светятся чёрным блеском немигающие злые глаза. Память об этой встрече, видимо, и заставляла меня быть долгое время несколько подавленным, пока такое поведение не стало чертой характера.

Варма замолчал и я тоже некоторое время молча переживал рассказ. Чай мы давно выпили. Пришёл Мурти и забрал стаканы.

Заметно лысеющий спереди, чрезвычайно серьёзный задумчивый мой собеседник, казалось, постоянно решал какую-то проблему. Здоровье у него было неважное: часто беспокоил желудок. Но на бюллетень, как у нас говорят, он почти не уходил. Система в Индии на государственных предприятиях такова, что каждому служащему разрешается иметь несколько дней в году оплачиваемых на случай болезни, остальные дни, если болеешь, не оплачиваются. Поэтому почти все стараются, если болезнь не очень серьёзна, приходить на работу, перенося недомогание на ногах и тем самым сохранять больничные дни на более серьёзный случай, когда вдруг не сможешь пересилить болезнь и ходить на работу. Неиспользованные дни переходят на следующий год и могут накапливаться.

Я первый нарушил молчание, вызванное рассказом:

— Но ведь это была случайность. Не каждый индус переживает подобное в своей жизни.

— Это правда, что случайность, — согласился Варма. — Но обратите внимание на такую деталь. Я до сих пор не пойму, чего кобра тогда хотела, зачем пришла. И, разумеется, я верил, когда мне говорили, что она была посланницей бога.

В каждом индийском доме вы найдёте уголок или нишу в стене, в которой помещены картины с изображением какого-то бога или их вылепленные фигурки. Это место всегда красиво украшено, по утрам перед ним ставят глиняный кувшин с водой, зажигаются ароматические палочки, чтобы очистить воздух от злых духов. К этому месту подходят только босиком.

У нас любимым богом является Шива. Естественно, мама и папа рассказывали нам о нём множество легенд. Мы ежедневно молились ему. Всякий раз, проходя мимо святого места, складывали ладони перед грудью, напоминая богу о нашем уважении к нему. А у Шивы, между прочим, над головой и на шее всегда изображены кобры, даже когда он в позе танцора. Да и танцует-то он на теле поверженного им демона. Шива — бог разрушитель и в то же время покровитель искусства. После того случая, о котором я рассказал, мне часто казалось, что это одна на кобр Шивы хотела наказать меня.

Все индусы с рождения воспитываются на легендах «Махабхараты». Это то же, что Библия для христиан, но в три с половиной раза больше её и, кстати, в восемь раз больше знаменитой «Илиады» и «Одиссеи». В «Махабхарате» две тысячи девять частей. Писалась она разными авторами около шестисот лет, Многие её легенды так же хорошо известны нашим детям, как у вас знают сказки ваших народов, Андерсена или Киплинга. Но для вас это сказки, а у нас многие до конца жизни верят в то, что всё так и было.

Возьмите вы Упанишады, которые были написаны за несколько веков до «Махабхараты». Упанишады — это диалоги между учителем и учеником. Само название диалогов переводится: «Сядь рядом со мной». Они очень мудрые. В одном из диалогов учитель просит ученика достать с дерева плод баньяна, разрезать его, вынуть семя и расщепить его.

— Смотри, — говорит он ученику, — ты ничего в нём не видишь. Но из существа этого семени в действительности рождается огромный баньян. Невидимое, неуловимое вещество является духом всей вселенной. Это и есть реальность.

Я не мог не улыбаться древней мудрости и сразу же возразил:

— Мистер Варма, но вы же инженер и знаете об атомах и других более мелких частицах.

Варма поднял руку, останавливая меня:

— Не убеждайте, конечно, я всё это знаю, но я рассказываю вам, что лежит в основе воспитания индусов, чтобы вы поняли, почему мы такие, как есть.

— Виноват, — извиняюсь я.

— Ничего, ничего, я понимаю. Дело в том, что вопрос познания истины — главное в индуизме. Отсюда исходят все их обычаи в жизни. Упанишады говорят: «Реальность — это бог, чтобы познать бога, нужно им стать, то есть слиться с богом. А для этого есть три пути: приобретение знания, выполнение всю жизнь только хороших деяний или посвящение себя целиком служению богу».

В других религиях человек связан какими-то отношениями с обществом, а индуизм рекомендует уходить в себя и самому своим путем познавать истину. Поэтому каждый может верить в своего бога, какой ему больше нравится.

Бога смерти Яму однажды спросили, что происходит с человеком, когда он умирает. Тот ответил, что путешествие его состоит из нескольких этапов. Сначала он учится управлять своими чувствами, затем понимать воспринимаемые чувства ми объекты — иллюзии, руководить мыслями, очищая их от мирской суеты, и, наконец, постигает природу духа внутри человека. Для этого нужно тренироваться уходить в себя, как этому учит йога, стремиться к абсолютному миру и спокойствию с одной только мыслью — достичь единения с богом.

— Вот оно что, понятно, — сказал я. — Теперь я знаю, почему индусы так спокойны и даже порой безразличны ко всему происходящему вокруг.

Варма довольно улыбнулся, откидываясь назад:

— Это хорошо. Но не забывайте, мистер Бузни, что времена меняются, хоть и медленно. Люди всё-таки хотят жить лучше и стремятся к этому. Мешает сила инерции.

Варма смотрит на часы:

— Извините, пора на совещание.

Я поднимаюсь, благодарю Варму за рассказ и чай и иду к себе. Как раз принесли список замечаний по объекту для перевода и я принимаюсь за работу.

В одиннадцать часов утра и в четыре дня советские специалисты по рекомендации врача должны пить чай, чтобы своевременно восполнять потери влаги в организме от жаркого климата. Сейчас около четырёх дня, и я иду в кантин — так по-английски мы называем нашу комнатку, в которой стоят электроплитки, шкаф с посудой, холодильник и столик. Сюда мы ежедневно собираемся на чаепитие. Навстречу по коридору идёт Варма, возвращающийся со строительной площадки.

— Мистер Варма! — зову я. — Хотите чаю?

Варма вытирает со лба пот. Сегодня температура воздуха в тени около сорока пяти. Кто же откажется от горячего чая?

Он соглашается, и мы идём в наш кантин. Здесь чисто и уютно. Мы сами наводим порядок в этой комнате, по очереди кипятим и завариваем чай, моем стаканы. Индийские коллеги любят бывать у нас в гостях и пить чай нашей системы заварки.

— Положить лимон? — на всякий случай спрашиваю я, хотя знаю, что редко кто из наших гостей принимает это предложение.

— Нет-нет, — быстро возражает Варма, — он плохо действует на желудок.

Мы и правда никогда не видим, чтобы индийцы пили чай с лимоном. Всегда только с молоком. А мы, угощая, любим обратить внимание на цвет и аромат приготовленного нами индийского чая. И всегда слышим похвалу в ответ, правда, может из вежливости.

— Так, — говорю я, ставя стаканы с горячим тёмно-вишнёвого цвета, напитком на стол. — Что вы мне сегодня расскажете? Если можно, что-нибудь ещё о жизни в деревне.

Варма пододвинул стакан, но, убедившись, что он слишком ещё горячий, оставил его и провёл рукой по высокому лбу. Неширокие маленькие усики обрамляют верхнюю губу. Подбородок и щёки гладко выбриты. Варма всегда подчёркнуто аккуратен, тщательно обдумывает каждую фразу и вообще необычайно интеллигентен. Поэтому с ним особенно приятно разговаривать.

— Я уже говорил, что жизнь в деревне не отличается разнообразием, — начал свой рассказ Варма. — Мой отец фермер, но состоял на государственной службе в медицинском департаменте. Мы относимся к касте кайаста, что значит — находящийся на службе у правительства.

— О, мистер Варма, простите, что перебиваю, — говорю я, вспомнив своё заветное желание. — Расскажите, пожалуйста, попутно о кастах. Я вообще-то знаю о них, но мне хочется послушать ваше мнение.

— Хорошо, — соглашается Варма, и немного подумав, продолжает. — Вам может неизвестно, что само слово каста означает цвет. Около пяти тысяч лет назад в Индию пришли арийцы. У них самих тогда уже было деление на два класса знатных и простых людей. Но они были белокожие. А аборигены Индии — с тёмной кожей. Их назвали дасами, то есть рабами. Тогда-то сначала и возникли касты белых и цветных. В течение многих столетий происходило смешение рас, и постепенно выделились четыре касты, различавшиеся теперь не по цвету, а по положению в обществе. Самые высшие были брамины от слова брахман, что означает бог. Это были в основном священники и учёные люди. Затем шла каста кшатрия, куда относились воины. Они были почти равны браминам, так как фактически правили страной. Вайшья — простые люди — стали торговцами и составляли третью касту. К четвёртой касте — шудра отошли все не арийского происхождения племена. Они были рабочими, ремесленниками, земледельца, скотоводами и так далее.

Эти касты в то время кроме социальных различий имели ещё и расовое деление. В Махабхарате пишется, что брамины светлые, кшатрии — красноватые, вайшьи — желтоватые, а шудры — чёрные.

Первые три касты считались дважды рождёнными, и только им разрешалось носить священный шнурок или бечёвку на теле и читать веды (священные книги индусов, написанные в арийский период). Тогда люди могли переходить из одной касты в другую. Значительно позже касты стали делиться на подкасты. Постепенно их стало огромное количество. Почти каждая профессия превращалась в касту. Теперь кастовая принадлежность передавалась по наследству и выход из неё был невозможен.

Обычаи различных племён, их законы, табу, боязнь и преклонение перед богами, зверями, животными, а так же привычки, связанные с профессией и ремёслами, становились характерными особенностями различных каст. Они сами устанавливали законы для себя. Каста, стоящая по положению выше, не могла иметь родственные отношения с более низкой. Иногда им не разрешалось даже сидеть за одним столом, так как полагали, что присутствие низшей касты может отравить пищу и окружающий воздух.

Эти обычаи и кастовое деление существуют в Индии по сей день. Хоть закон официально отменил касты, однако то, что воспитывалось в народе тысячелетиями, сразу не изменишь. Представьте себе, как может жить дружно семья, если в ней муж с детства привык к одним обычаям, а жена к другим; он, например, вегетарианец, а она нет; по её обычаям в квартиру входят босиком, а ему это не нравится.

— Но ведь такое случается?

— Да, конечно. Особенно в городах, где больше современно мыслящих индийцев. Но в деревнях браки из разных каст и сейчас ещё редки. Ведь прежде всего нужно помнить, что индийские семьи живут большими коммунами. Сыновья приводят жён в дом к отцу. Если в семье много сыновей да ещё у отца есть братья, то в одном доме могут жить по двадцать-тридцать человек. И если в дом привести жену из другой касты, то это будет целая революция. Все восстанут.

Сейчас, правда, грамотных становится всё больше. Молодёжь из деревни стремится попасть в город работать на заводе. Так что этот обычай, заставлявший сыновей жить в доме отца, меняется.

— А к какой касте принадлежат неприкасаемые?

Я задал этот вопрос очень осторожно, так как давно заметил, что Варма несколько болезненно воспринимает подобные темы. Неприкасаемые — это притча во языцех всех сведущих и несведущих людей, приезжающих в Индию. Однако мы с Вармой давно уже друзья, и я знаю, что он не обидится. Правда, тень недовольства всё же на лице его замечаю. Но вопрос задан, и он отвечает:

— Неприкасаемые всегда были вне кастовой системы. Они считались по своему положению ниже самой низкой касты. Но, благодаря, главным образом, Махатма Ганди и его сторонникам, к неприкасаемым сейчас совсем другое отношение в стране. Во-первых, для них открылись все индусские храмы, в которые раньше их не пускали. Махатма Ганди назвал их хариджанами, то есть детьми бога. Во-вторых, государство предоставило хариджанам массу приведегий. Вы же знаете, что на последних выборах одним из кандидатов на пост премьер-министра был руководитель партии Конгресс Арс — хариджанин по происхождению. Так что бывшим неприкасаемым сейчас всё доступно.

— Очень хорошо, — соглашаюсь я. — О кастах всё ясно. Но мы, кажется, отвлеклись. Вы о себе побольше расскажите, как вы жили в деревне. Варма смеется:

— Ну что я могу рассказать? Когда был маленьким, ходил в деревенскую школу до восьми лет. Потом меня отвезли в город учиться. Что я помню из тех лет? Знаю, что отец поднимался очень рано до рассвета, мылся холодной водой и начинал молиться. Недалеко от нашего дома есть небольшой храм. Там к рассвету собирались особенно религиозные жители и приветствовали молитвой появление дня. Некоторые по утрам занимались йогой прямо перед своим домом. Мать моя после молитвы сразу принималась за хозяйство: готовила овощи, сеяла и толкла зерно.

Самыми знаменательными событиями у нас были, да и сейчас для всех индусов являются, праздники. Вся жизнь, можно сказать, состоит из них. У нас даже есть такая поговорка: «В неделе семь дней и восемь праздников». Все они в основном религиозные, связанные с рождением того или иного бога или их победами над злыми духами.

Но я хочу обратить ваше внимание на то, что эти праздники совпадают обычно с какими-то явлениями в природе. Например, если после праздника Холи наступает обычно сильная жара и все полевые работы к этому дню завершаются, то Дурга Пуджа (пуджа — церемония исполнения молитвы и жертвоприношения богу) знаменует собой окончание сезона дождей.

— Кстати, — прерывает свой рассказ Варма, — вы помните, что я рассказывал про богиню Дургу?

Да мне вспомнился и рассказ, и сам праздник. Это было в октябре прошлого года. Более крупных торжеств я, пожалуй, и не видел. Заранее были созданы специальные подготовительные комитеты. Помню, что друг мой Арбиндра Мишра был в одном из таких комитетов и в те дни почти не появлялся у меня, настолько был занят подготовкой к празднику.

Собирались пожертвования по районам города. Затем выпустили сувенирные красочно изданные программы праздников, в которых, между прочим, было подробно расписано, сколько собрано денег и на что они истрачены. Но главное, конечно, в ней давалось расписание церемоний молитв богам в течение шести дней и четырёхдневная развлекательная программа, включавшая в себя выступления певцов, танцоров, оркестров, показ спектаклей и демонстрацию кинофильмов.

В каждом секторе города были построены, точнее, сооружены из длинных бамбуковых палок и огромных полотен крепкого материала временные храмы типа больших шатров и рядом площадки для выступлений. В храмах обязательно устанавливались фигурки, изображающие богиню Дургу. В одних секторах они были получше, побогаче, в других — похуже.

Варма рекомендовал пойти в девятый сектор города, так как он самый большой, пожертвований, естественно, собрали больше, а потому и празднование там должно быть лучше. Мы пошли туда.

Оказалось, что в этом секторе даже два праздничных центра. В одном из них высокий шатёр, сооруженный в виде храма, был настолько искусно выполнен, что издали никак нельзя было принять его за временное сооружение. Над входом в специально сделанной нише мы увидели фигуру Махатмы Ганди с приветственно поднятой рукой. Перед строением большая площадь, разбитая на идущие в разные стороны аллейки, перекрытые гирляндами разноцветных лампочек. Опытные мастера художники составили из гирлянд звёзды и множество разнообразных фигур, делавших всю площадь сказочно красивой, особенно когда наплывала ночная темнота и её разрывали неожиданно вспыхивающие всевозможными оттенками электрические огни, и тогда фигуры на аллеях и вся площадь как бы оживала новой жизнью.

По всей площади торговые лавки предлагают связками бусы, браслеты, кольца, кулоны для женщин, надувные шары величиной с голову слона, мыльные пузыри и другие развлекательные игрушки для детей, сладости, мороженое. Со всех сторон несётся дым жаровен, слышится запах вкусных лепёшек, смешанный с ароматом различных острых приправ. Крутится карусель, рекламы приглашают на аттракционы, всюду смеются, перекликаются, зовут друг друга, кто-то поёт, насвистывает. Весь этот многоголосый радостный шум, дурманящие запахи, пестрота огней и на фоне их контрастом чёрная ночь настолько пьянят, что всё вокруг кажется нереальным потусторонним миром, но чрезвычайно интересным.

Мы проходим в импровизированный храм. Вдоль стен с помощью матерчатых перегородок сделаны своеобразные комнатки-выставки, в каждой из которых фигурки людей, богов и животных. У левой стены демонстрируется жизнь народа Индии. Вот одетая в сари женщина несёт корзину на голове. Вот она просеивает зерно. Эта фигурка движется вместе с ситом из стороны в сторону. Дальше женщина толчёт зерно в ступе. Рядом мужчина с сохой идёт за буйволом, обрабатывая землю.

Вся стена, занимающая центральное положение, отдана богине Дурге. Тут мы и встретились с Вармой, который сразу же берёт на себя роль гида.

— Вы знаете, что здесь изображено? Это одна из самых важных сцен жизни Дурги, когда она побеждает злого демона.

Вы видите в руке у Дурги стрелу. Своим остриём она вонзается в грудь врага. Ей помогают тигр и кобра. А по бокам установлены фигуры других богов. С головой слона — Ганеша, бог мудрости. Многие думают, что он писал Махабхарату. По другую сторону, на лотосе, стоит богиня поэзии и музыки Сарасвати.

— И что, все они помогают Дурге? — интересуюсь я.

— Не совсем так. Хотите, я расскажу вам одну легенду?

— Конечно, — отвечаю я с радостью.

Варма начал рассказ, а я смотрел на Дургу, и она оживала в моём представлении. Стал понятен решительный взгляд её больших разрисованных глаз, наличие множества рук и присутствие богов, наблюдающих бой со стороны.

Когда-то у богов среди злейших врагов был демон Махиша, сумевший хитростью и коварством вытеснить их из небесного царства. Тогда троица богов Брахма, Вишну и Шива извергли пламя из своих ртов, которое и родило прекрасную богиню Деви. Её назначением было убивать демонов. В каждую из десяти рук Деви боги вложили своё оружие, являющееся символом их божественной власти. Вишну дал диск, Шива — трезубец, Варуна — морскую раковину, Агни — огненную молнию. Получила Деви от богов лук, колчан со стрелами, железный прут, гром, булаву, гирлянду змей и в качестве дополнительного подарка — гималайского тигра.

Вооружившись таким образом, богиня Деви отправилась во владение демона Махиши, где он пытался захватить её в плен. Однако не смотря на все его ухищрения и перевоплощения в различных зверей, Деви убила его копьем.

Но сильнее Махиши был демон Дурга. Он разрушил три мира, заставил главного бога Индру и богов поменьше уйти с небес в леса. Он отверг все религиозные обряды и заставил богов и их жён молиться только ему. Реки изменили свои русла, огонь потерял свою силу, звёзды исчезли с неба. Дурга изменил природу, заставлял дожди проливаться по его желанию и хлеба созревать, когда не пришло им время.

Боги обратились к Деви за помощью. Она согласилась и выступила со своими войсками с горы Кайласа. Демон направил против неё сто миллионов колесниц, сто двадцать миллиардов слонов, десять миллионов коней и бесчисленную армию солдат. Деви призвала себе на помощь всё живое. Сражение началось.

Демоны атаковали Деви ураганным дождём стрел, камней и падающих деревьев. Но у Деви выросла тысяча рук и своим оружием она уничтожила почти всю армию демона. Дурга в ответ пустил две горящие молнии. Однако Деви отразила их сотнями стрел. Затем она отбила стрелу демона, его булаву и пику, сбила Дургу на земь и прижала ногой. Ему удалось освободиться и возобновить бой. Тогда Деви из своего тела произвела девять миллионов живых существ, которые полностью разгромили армию демона. Дурга опрокинул на Деви гору. Богиня разрубила её на семь частей и рассыпала их стрелами на мелкие кусочки. Дурга превращался в слона величиной больше гор, в быка, от одного дыхания которого деревья вырывались с корнями и летели в Деви. Но богиня сумела обратить его опять в демона с тысячью руками и тогда своими руками она схватила каждую его руку и повергла наземь. Затем она поразила его грудь стрелой. Он умер, а Деви взяла себе имя побеждённого и стала называться богиней Дурга.

Пока Варма рассказывал, я наблюдал, как к площадке, на которой стояла. Дурга, подходили жители Бокаро, складывали перед грудью ладони, склоняли голову, клали монетки на поднос, а с другого брали немного сладостей, проводили руками над огнём лампадки и отходили. Если женщина оказывалась с маленьким ребёнком, то она проводила рукой над пламенем лампадки и затем клала ладонь на голову ребёнка.

На мой вопрос, что это значит, Варма ответил:

— Этот ритуал показывает, что святой огонь не может причинить вред человеку.

Мы вернулись на площадь. Гуляние было в самом разгаре. Четыре дня подряд в это время на всех сценах показывали весёлые представления, песни и танцы, прославляющие могущество и величие богини Дурги. Забыть этот праздник невозможно. И что интересно, с последним днём Дурга Пуджи на самом деле прекратились дожди, несколько месяцев не дававшие нам покоя. С этого дня начался самый приятный, с точки зрения климата, сезон в Индии, когда нет дождей, солнце не такое жаркое и всё кругом цветёт и благоухает.

— Ну хорошо, мистер Варма, — прерываю я воспоминания, — а в деревнях тоже так празднуют пуджи?

— Конечно, так же, только храмы делаются поменьше. После праздника, как вы видели здесь в Бокаро, так и везде последним событием является прощание с богами. Вылепленные и разрисованные фигуры торжественно относятся на плечах к реке или озеру. Если вода далеко, то всё перевозится на машине или велосипедах в сопровождении танцующей и приветственно кричащей толпы. Завершением всего является сбрасывание богов в воду. Умеющие плавать, таких обычно мало, прыгают в воду и топят богов, если они сами не утонули.

— И так делают все праздники?

— Конечно. Таков обряд.

— Но тогда все реки и озёра засорены богами?

— Нет, не совсем так. Во-первых, глина, из которой вылеплены фигуры, в воде размягчается и рассыпается. А мастера изготовления богов через некоторое время вынимают деревянные каркасы и используют их снова.

— Мистер Варма, — спрашиваю я, решив дать разговору несколько другое направление, — а как отмечаются у вас нерелигиозные праздники?

— Ну, чисто нерелигиозных у нас только два праздника — это День республики и День независимости. Что касается остальных, таких как рождение ребёнка, дача ему имени и самое главное событие в жизни индуса — свадьба, то они также но сят религиозный характер.

— А индийцы разве не регистрируют брак?

— В городах современная молодёжь регистрирует официально, если хочет. Но для большинства индусов моментом, закрепляющим брачные узы, является седьмой круг, который жених совершает с невестой вокруг костра.

— Мистер Варма, а когда вы впервые увидели свою невесту? Варма положил подбородок на ладонь, устремляя взгляд в тот далёкий день его свадьбы.

— Невесту по традиции у нас выбирают родители. В свою очередь, родители невесты тоже ищут жениха. Я уже был инженером и работал здесь в Бокаро, когда отец написал, чтобы я ехал домой. Тогда мне сказали, что ректор университета из Патны предложил мне свою дочь. Она из той же касты, что и мы. Не знаю, как он нашёл нас в деревне. Очевидно, были общие знакомые, которые порекомендовали меня. Я с детства был очень серьёзным, учился хорошо, после школы закончил отлично двухгодичный общеобразовательный колледж и затем инженерный.

Инженер в Индии должность перспективная. Видимо, всё это и позволило отцу Уши остановить свой выбор на мне. Но до самой свадьбы я невесту не знал и не видел. Свадьбу праздновали несколько дней сначала у нас в деревне, потом в Патне.

В эти дни обычно исполняется много разных религиозных обрядов, но самым волнующим, конечно, для меня был момент, когда я начал обход костра вместе с невестой. Масса гостей стояла вокруг и что-то говорила, но я ничего не слышал. В эти семь кругов обычно и подшучивают над невестой и женихом, и дают добрые советы, но, клянусь, не помню, чтобы что-то тогда дошло до моего сознания. Невеста шла за мной с белой накидкой на лице, а я настолько смущён и взволнован, что не мог слова сказать. Если бы круги не считали хором гости, то вряд ли бы я знал, сколько прошёл.

Не помню, произносил ли я вслух хоть одно из тех обещаний, которые должен был дать невесте, но мысленно я клялся любить, уважать, отдавать все деньги, не обижать её. Невеста была в таком же смущении и потому вряд ли слышала мои слова, если они и слетали с губ. Думаю, что всё это время она смотрела только вниз и лица моего за дни приезда тоже не разглядела. Так что впервые мы по-настоящему увидели друг друга, когда вечером оказались одни в комнате и я, после долгой борьбы со своим волнением, наконец, поднял с её лица накидку. Уша оказалась красавицей, но если б вы знали, как мало я об этом думал в тот момент.

Мне всегда нравились рассказы Вармы, его спокойный неторопливый тихий голос. А с семьёй его я впервые познакомился на пикнике, который организовала администрация завода для индийских и советских инженеров. Это был просто день отдыха на природе.

Небольшой лесок паркового типа, речушка, на площадке перед домом организовываются игры, лотереи, показ фокусов, демонстрируются приёмы борьбы карате, в провезенной по такому случаю кухне готовится обед.

Как только мы выбрались из автобуса, Варма подошёл ко мне и представил свою жену и детей. Жена Уша была одета в красивое белое сари, местами украшенное голубыми цветами. Её миловидное круглое личико с большими чёрными глазами улыбалось и оттого становилось ещё приятнее.

— А что значит имя Уша? — спрашиваю я, чтобы как-то начать общий разговор.

Варма отвечает, не дав жене даже отреагировать на вопрос. Потом я заметил, что он всегда старался отвечать, даже когда я спрашивал о чём-то непосредственно Ушу. Не знаю, чем это объяснить, так как из редких фраз, которые Уша всё же успевала иногда сама сказать, я понял, что она прекрасно владеет английским и умеет хорошо вести разговор. Может, он просто привык отвечать на мои многочисленные вопросы. Вообще же, насколько мне известно, в индийской семье главенствующее положение занимает жена.

— Имя Уша означает рассвет.

— О, это имя ей очень соответствует, — улыбаясь, говорю я.

Уша смущённо опускает глаза, а Варма быстро продолжает представление, называя сына Тушара, что переводится словом «снег», и дочь Экту с любопытным значением «единство».

— Ей это имя совсем не подходит, — смеётся Варма, — так как она не всегда бывает дружна со своим старшим братом. Сейчас они тихие, потому что индийские дети всегда стеснительные в обществе, а дома не успокоишь.

Мне вспомнилось, как на первое представление нашего детского кукольного театра мы пригласили в советский клуб индийских школьников. Ребятишки-кукловоды, участники спектакля, дети наших советских экспертов, выбежали встречать своих индийских гостей и были поражены тем, что около ста пятидесяти девочек и мальчиков шли по дороге длинным строем по три человека в ряд совершенно тихо. Воспитатели провели их в зал и указали, где сидеть. Они безмолвно уселись и так же молча без шума смотрели весёлое кукольное представление. Меня, как режиссёра театра, это беспокоило. Я привык, что советские дети живо реагируют на происходящее на сцене потому боялся, что индийские ребята просто не понимают смысла сказки. Но после спектакля воспитатели объяснили, что дети всё поняли — сказка переводилась синхронно — им понравились куклы, но они молчали, так как боялись помешать актёрам.

В следующий раз мы попросили переводчика рассказывать подробнее обо всём, что происходит и постараться расшевелить детей. Это ему удалось, так что они теперь смеялись, отвечали на вопросы кукол, а в конце даже аплодировали, хотя даже взрослые индийцы на выступлениях своих профессиональных актёров хлопают, как я заметил, весьма сдержанно.

Мы подходим к лесочку. Здесь внимание детей и фотографов привлекли обезьяны, примчавшиеся сюда по веткам деревьев на запах жарящихся цыплят, лепёшек и других снадобей. Я тоже раскрываю свою фото камеру и делаю несколько снимков. Когда я заканчиваю, Варма спрашивает:

— А вы знаете, какое место в индуизме занимают обезьяны?

— Кажется, во время Дурга Пуджи я видел представление с обезьяньим королём?

— То был не король, а генерал обезьян Хануман, — поправляет Варма. Это одна из любимейших легенд в Индии, которая, между прочим, тоже оказывает сильное влияние на воспитание индусов. Её рассказывает Рамаяна. Вкратце она выглядит так.

Одно время среди демонов жил самый сильный и опасный из когда-либо существовавших, десятиглавый Равана, король Ланки. Своим показным усердным аскетизмом Равана сумел умилостивить Брахму, который подарил ему бессмертие. Ни боги, ни демоны не могли убить его.

Пользуясь этим, Равана стал досаждать богам и людям. Боги посовещались и решили избавиться от Равана. С этой целью Вишну принял облик человека — короля Дасараты, у которого вскоре от трёх жён родилось четыре сына. Старшим был Рама. Услыхав о том, что король Джанака выдаёт замуж свою дочь Ситу, Рама принимает участие в соревновании на право жениться на ней.

Нужно было согнуть лук, который дал Шива королю Джанаке. Рама сумел не только согнуть, но и сломать этот лук. Таким образом красавица Сита стала его женой.

Немало событий из жизни Рамы после его женитьбы описывает Рамаяна. Во многих сражениях с демонами одерживает он победы. Но вот Раване удаётся перехитрить Раму и его младшего брата Лакшмана, и в то время, когда они ушли на ловлю оленя, понравившегося Сите, Равана крадёт жену Рамы и увозит её в Ланку на воздушной колеснице. По дороге с ним сражается король грифов, но терпит поражение и раненому ему хватает сил только долететь до Рамы и рассказать о случившемся.

Схваченная Сита по пути в Ланку просит лес и реку Годавари сообщить Раме о злодеянии. Прибыв в своё королевство, Равана пытается заставить Ситу стать его женой. Не смотря на все запугивания и угрозы съесть её, Сита отказывается выйти за него замуж. Только вмешательство одной из жён Раваны спасает Ситу.

Тем временем Рама и Лакшман заключают союз с королём обезьян Сургива, который даёт им в помощь своего генерала Хануман, сына ветра. Это летающая обезьяна.

Хануман летит вперёд, проникает в крепость Раваны, предупреждает Ситу о готовящемся спасении, поджигает по пути все дома и возвращается к Раме, которому сообщает обо всех военных укреплениях демона.

Великое сражение началось перед воротами города. Рама и Лакшман получили несколько смертельных ранений. Но всякий раз Хануман летал в Гималаи, находил чудодейственные травы и излечивал раны. Тысяча обезьян сражались на стороне Рамы. Но брат Равана великан пожирал их сотнями. Гибли обезьяны, но умирали и войска демона. Наконец, на поле боя остались только Рама и Равана. Боги следили за их сражением. Земля дрожала под ногами. Тучей стрел Рама срезал с Раваны одну голову за другой. Но на месте срубленных голов появлялись новые.

В конце концов, Рама достал волшебное оружие — булаву Брахмы. Сила многих богов была собрана в нём. Ветер служил ему крыльями. В голове были огонь и солнце. Само оно собрало в себе вес гор Меру и Мандра. Рама метнул булаву в грудь Равана и убил его.

Обрадованные боги наградили Раму божественными венками и оживили павших в сражении обезьян.

Вот почему Рама для индусов символ благородства, а Сита символ женской красоты и преданности. Говорят, Махатма Ганди умер с именем Рамы на губах.

Варма закончил рассказ, и теперь я проявил больший интерес к обезьянам, пытаясь представить себе их воющими. Это было не трудно сделать, особенно, когда я увидел, как ловко они соскакивают с деревьев и крадут с нашего общего стола тарелки с едой, опрокидывая в одну секунду всё, что находится рядом. Только появившиеся откуда-то собаки позволили нам спокойно приняться за пищу и есть, не озираясь по сторонам. С собаками обезьяны боятся связываться.

Через некоторое время после пикника я спросил Варму:

— Как вы думаете, нужны ли вашим детям Махабхарата, Рамаяна и другие религиозные произведения? Не отвлекают ли они их от реальной жизни?

Может быть Варма ожидал от меня подобного вопроса, может сам не раз задумывался над эти, но только ответил на него сразу:

— Эти книги учат только хорошему. Они помогают делать людей добрыми, отзывчивыми, честными. Вы ведь тоже учите детей на сказках. Сначала они верят в них, когда маленькие. Разве это плохо? Другое дело, что позже они должны разобраться, где правда, а где нет. Наша современная молодёжь уже знает, что легенды и мифы — вымысел, понимает, что человек не должен замыкаться, то есть уходить в себя. Доказательством тому и новые традиции, которые заменяют старые. Вместо многочасовых сидений в позе йога мы собираемся вместе с нашими русскими друзьями и сами на пикники, строим клубы, культурные центры, собираем людей вместе. Беда в том, что у нас много людей и пока ещё мало школ. Не все образованы. Но и с этим мы боремся и думаем победить.

Большой день

— Ну, не будем больше сидеть. Всем всё ясно. Пойдёмте на батарею. Пошли, пошли.

Это говорит, закрывая последнее предпусковое совещание, Тэ Эс Гилл, высокий красивый сикх с густой чёрной бородой и усами, которые ему приходится подкрашивать, чтобы не видно было появляющейся седины. Сегодня на нём голубая праздничная чалма и такая же голубая рубаха. Пуск в эксплуатацию коксовой батареи — большое событие не только для завода, на котором он работает почти с начала строительства, но и для всей страны прежде всего потому, что без кокса и коксового газа не сваришь качественную сталь, и потому, что Бокаринский металлургический завод — самый крупный в Индии, и его называют гигантом отечественной металлургии.

Почти десять лет назад министр стали выступал с большой речью на торжественном митинге, посвящённом розжигу первой коксовой батареи. Сегодня пускается уже пятая. Она будет давать пищу четвёртой доменной печи, строительство которой фактически уже завершено. К моменту, когда батарея разогреется и выдаст первый кокс, печь тоже будет на ходу. А это значит, что страна сможет получить на сотни тысяч тонн больше своего собственного металла.

Да, сегодня большой день, и потому, обычно спокойный Гилл сейчас заметно взволнован. Из-за стола поднимается, направляясь к выходу его контрпартнёр, главный советский эксперт по строительству коксохимического комплекса, Кузовков. Гиллу нравится этот человек: отлично знает своё дело, всегда уверен в том, что говорит, умеет быть и очень серьёзным, и знает, когда можно пошутить так, что иной раз горячий спор, разжигающий страсти даже у самых спокойных индийцев заканчивается неожиданно общим смехом. Хорошо и то, что он сам говорит по-английски.

Два года назад, когда советский начальник строительного комплекса впервые появился в Бокаро, Гилл встречал его с переводчиком, но только первые дни, когда тот освежал в памяти то, что учил на курсах английского языка и во время командировки на такой же металлургический завод в Египте.

Внешне Кузовков выглядит не броско: среднего роста, крепко сложенный, энергичный, лицо чуть продолговатое, когда смеётся, у глаз появляются морщинки, седина едва коснулась тёмных волос, когда снимает солнцезащитные очки, всегда вешает их у себя на груди, цепляя дужкой за раскрытую на шее рубаху.

Гилл уже знает из разговоров, что отец Кузовкова погиб на фронте во время второй мировой войны, а Владимир Григорьевич учился в ремесленном училище, в институте, работал на коксохимическом заводе в Запорожье, пройдя чуть ли не все специальности от крановщика и водителя до главного инженера строительного управления. Поэтому-то он отвечает на все вопросы, хорошо знает производство, умеет всё подробно объяснить. Работать с ним легко и можно поговорить как с товарищем.

— Мистер Кузовков! — Гилл останавливает советского инженера, беря его за руку. — Отчего у Вас взгляд такой задумчивый? Где сейчас Ваши мысли?

Владимир Григорьевич улыбнулся, и от глаз опять побежали морщинки:

— Да так, вспомнился первый день приезда в Бокаро.

Дханбад — районный центр штата Бихар. Поезд мягко останавливается у второй платформы. К кондиционированному вагону подбегают носильщики в длинных белых и синих юбках-дхоти и рубахах кирпичного цвета, что позволяет легко заметить их издали. На перроне обычная толкотня, связанная с прибытием из Дели пассажирского состава Де люкс, остановившегося на пятнадцать минут, чтобы позволить сойти приехавшим и войти тем, кто направляется в сторону Калькутты. Мальчишки, чистильщики обуви, забегают в вагоны, неся на ремнях, перекинутых через плечо, деревянные коробки с набором различных вакс и мазей, и предлагают свои услуги, мгновенно замечая своими быстрыми живыми глазёнками клиентов, на ногах которых не резиновые вьетнамки, а приличные закрытые туфли или сандалии, которые имеют кожаную поверхность и стало быть её можно натереть до блеска и получить за это рупию или две.

Следом за босоногими мастерами входят с картонными коробами в руках торговцы дешёвыми шариковыми ручками и перьевыми, выдаваемыми за китайские, различными сладостями, орешками, паном, журналами и маленькими книжонками, представляющими из себя длинные развлекательные истории в картинках. Вдоль вагонов с подносом на плече и чайником в руке идёт, слегка прихрамывая, старичок и протяжно непрерывно кричит:

— Ча-а-а-ай, ча-а-а-ай, ча-а-а-ай!

На подносе стоят маленькие глиняные пиалушки одноразового пользования. Покупатели выпивают содержимое и выбрасывают пиалу. Если она не разобьется, то, естественно, будет подобрана и использована снова продавцом чая.

Развозить и рекламировать воду в бутылках с красивыми этикетками нет необходимости. Страдающие от жажды люди выскакивают изо всех вагонов и сами находят тележку, на которой изображена рука, зажатая в кулак с поднятым вверх большим пальцем, что должно означать большое удовольствие для тех, кто хочет пить.

Платформа перекрыта от солнца и дождя широким козырьком. Подошедший поезд отгородил собой основную часть света поступавшего отсюда, поэтому теперь здесь почти сумрачно и кажется не так жарко тем, кто просто сидит или спит возле стен, закрывшись куском серой материи. Пассажиры с вещами в руках торопятся на поезд или к выходу, чуть не наступая на лежащих, сталкиваясь друг с другом, но как бы не замечая этого, продолжают движение в избранном направлении. И вот прибывшие слились в плотную массу и вливаются на лестницу переходного моста, ведущего поверху через поезда к вокзалу.

Носильщики вынесли вещи на платформу и распределяют их между собой таким образом, чтобы каждый положил себе на голову по два, а то и по три чемодана или ящика, предварительно обмотав макушку головы чалмой такого же кирпичного цвета, как и рубахи. Один из них — старик — настолько дряхл, что, видимо, не в состоянии нести груз на голове и потому ему поручили взять сумки, которые, быть может, весят не меньше чемоданов. Но ему помогли поднять их и, накинув ручки на плечи так, что груз оказался под мышками, он слегка покачнулся сначала, затем, уравновесившись, быстро засеменил вперёд.

Ему преградил путь лотошник, продающий книги и журналы. Почти весь ассортимент литературы выставлен на вертикально расположенной витрине. Молодой, невысокого роста парнишка, продавец книг, с трудом дотягивается до экземпляров, разложенных в верхнем ряду, и, если его просят показать что-нибудь оттуда, ему приходится обегать лоток и доставать книги сзади чуть ли не наугад, что, впрочем, он выполняет довольно проворно.

Посреди платформы находится длинное двухэтажное здание, состоящее из целого ряда комнат с дверями, выходящими на обе стороны. Над каждым помещением выступают светящиеся надписи: «Начальник вокзала», «Ответственный за отправку поездов», «Полиция» и другие.

К одному из помещений полицейский подводит паренька, одна рука которого скреплена наручниками с рукой блюстителя порядка. Решётчатая дверь отпирается, паренька затаскивают в комнатушку, освободив наручники, и он останавливается, взявшись обеими руками за прутья захлопнувшейся перед ним преграды. Он не плачет, не кричит, а как-то безнадёжно пусто смотрит на проходящую мимо жизнь.

Звон наручников сменился резкими ударами металла о металл, Это техническая служба постукивает и прослушивает колёса и тормозную систему вагонов. Люди смеются, разговаривают. Из купе подзывают лотошника. Нищая старушка идёт, ковыляя, за высоким красивым сикхом и протяжно просит бакшиш. Навстречу, с трудом передвигая толстые, как у слона, ноги, медленно перемещается женщина, больная слоновой болезнью, и тоже просит деньги. Раздаётся свисток отходящего поезда. Все голоса сливаются в единый гул, и над ним выделяется только долгое канючащее, непрерывное:

— Ча-а-ай! Ча-а-ай! Ча-а-ай!

Караван носильщиков втискивается в поток пассажиров и медленно поднимается по ступенькам, заставляя людей, идущих сзади, опасливо поглядывать наверх, где над их головами проплывает груз, уложенный с весьма сомнительной устойчивостью. У выхода с перрона движение ещё больше замедляется, так как здесь пассажиры должны сдавать билеты, а не все к этому готовы, начинают копаться в сумках, карманах, задерживая движущихся следом за ними. Однако и это вскоре оказывается позади.

На вокзальной площади вы впервые по-настоящему чувствуете, что близко Бокаро. Распростёршаяся на стене реклама приглашает в отель «Блу даймонд» (Голубой алмаз) города Бокаро. Таксисты подбегают и предлагают отвезти в Бокаро, но вас ожидает машина, на которой написано «Бокаро стил сити», что переводится «металлургический город Бокаро». Добавление слова «металлургический» не случайно и не только для того, чтобы подчеркнуть, что это город металлургов, но и для того, чтобы отличить от другого города Бокаро, который не так далеко находится в этом же штате Бихар, но совершенно неизвестен.

Дело в том, что когда выбрали место для строительства металлургического комбината, то название будущему городу не придумали, а материалы для строительства домов и завода возили из маленького городка Бокаро. Так получилось, что имя его и перешло со строительными материалами новому городу, очень скоро, переросшему своего собрата и получившему широкую известность.

Не успев познакомиться c Дханбадом, вы прощаетесь с его кривыми улочками, где едва могут разминуться два автобуса, где велорикши месят после дождя грязь и поднимают пыль в жару, где каждый второй житель занимается добычей угля и ежедневно ходит под тянущимися бесконечно вдаль подвесными линиями вагонеток, несущих из шахт чёрную пищу металлургическому заводу в Бокаро. Появление на дороге двух измождённых худых, покрытых угольной пылью фигур шахтёров здесь никого не удивляет. Их тысячи, неторопливо идущих домой, не снимая порой шахтёрской лампочки с головы.

Деревеньки попадаются часто. Точнее они почти не прекращаются. Из одной въезжаешь в другую. Район густонаселён. В период полевых работ здесь можно встретить слонов. Они выполняют операции по перевозке скошенной травы или тянут что-то вместо трактора. Затем их направляют в Бокаро зарабатывать деньги, позируя многочисленным фотолюбителям и позволяя детям и взрослым взбираться на их спины.

Дорога пересекает несколько железнодорожных переездов. Они часто надолго останавливают дорожное движение. В это время тяжело гружёные поезда везут в Бокаро сырьё и оборудование. Завод уже даёт металл и в то же время строит новые корпуса.

За очередным небольшим городком дорога неожиданно врезается в лес и круто спускается к реке Дамодар. Именно в этом месте проходит тропик Рака и начинается тропическая зона. Когда нет дождей и река не так глубока, в ней часто можно видеть мужчин и женщин с детьми по колено в воде. Их тела согнуты, а руки что-то выбирают из воды и складывают в сумки, висящие на плече либо прикреплённые к поясу. Они не ловят рыбу и не ищут речных рачков.

Ответ гораздо прозаичнее. В верхней части реки находятся шахты. Добытый открытым способом уголь частично смывается водой и уносится течением на несколько километров вниз по реке. Его и собирают все от мала до велика для продажи.

Мост через реку высокий на случай сильного наводнения, длинный и узкий. Двум грузовым машинам не разъехаться. Нехорошая привычка некоторых местных водителей не уступать дорогу другому, раз уж въехал на мост, приводит частенько к долгим препирательствам на мосту, во время которых за спинами спорщиков выстраиваются длинные вереницы машин, водители которых тоже; вступают в спор и тогда уже образовавшийся затор даже с помощью полиции не скоро устранишь.

А полиция рядом, так как совсем недалеко от реки, на берегу которой сжигают тела умерших, находится озеро, заросшее лилиями, и тут же расположился город Час, с которым в последнее время буквально сросся город Бокаро. Однако разница между ними великая.

Час, по крайней мере, его старая половина, существует многие десятилетия. Улицы его узки, домишки маленькие, жмутся один к другому, как в мозаике. Магазинчики слеплены в длинные ряды и разделены между собой тонкими перегородками. Храмики деревенского типа маленькие. Многие квартиры не имеют дверей, а лишь незакрытые проёмы, в которых ничего, кроме чёрной пустой комнаты не видно, а иной раз вход завешен тряпицей. В воскресные дни бестротуарные улицы старого Часа запружены людьми, велосипедами и мототранспортом настолько, что совершенно непонятно, как они умещаются вместе, не сбивая друг друга.

На крышах торговых лавочек часто можно видеть беспризорных обезьян, внимательно следящих за тем, у кого что можно украсть или выпросить из съестного. Коровы лениво бродят, сжёвывая по пути брошенные кем-то газеты, тряпки, башмаки. Устав ходить, они спокойно ложатся посреди улицы, заставляя водителей усиленно сигналить. Более опытные водители не тратят впустую времени, а сразу объезжают святых животных, если, разумеется, такая возможность есть.

Случается, что двери магазинов вдруг начинают спешно закрываться, с грохотом приспускаются почти до самой земли железные шторы, улицы мгновенно пустеют, и только слышны свистки полицейских да топот бегущих ног. Тогда понимаешь, что услышанные только что резкие звуки были не взрывами лопнувших автомобильных камер, как показалось, а выстрелами то ли бандитов, совершивших ограбление, то ли полицейских, помешавших им. И теперь магазины будут час или два закрыты, позволяя продавцам время от времени выглядывать осторожно и перекрикиваться, делясь впечатлениями и последними новостями.

Многотысячный городок, но маленький и тесный. Все живут и работают рядом и, как в деревне, хорошо знакомы между собой.

Бокаро — город другой. Он необычен. «Добро пожаловать в металлургический город Бокаро» говорит большими буквами указатель, направляя приезжего на широкую асфальтированную улицу, по одной стороне которой в глубине стоят красивые трёхэтажные здания, а по другую долго тянется зелёный массив городского парка с его детской железной дорогой, маршрут которой проходит через города: Москва, Ташкент, Дели, с большим живописным озером, возле которого часто устраиваются пикники, с эстрадой, где выступают профессиональные и самодеятельные певцы и танцоры, с обширным местом для ярмарок и гуляний.

Кто-то назвал Бокаро городом будущего Индии. И в этом есть зерно истины прежде всего потому, что город, вернее его жители, сами строят уже сейчас своё будущее. Город строится отдельными секторами с большими пространствами между ними и, благодаря этому, как бы наполнен воздухом, светом и своеобразной красотой масштабности. Он не давит стенами. Каждое оригинальное здание гостиницы или кинотеатра стоит отдельно, напоминая жемчужины, брошенные на широкий ковёр земли.

Новый заводской пруд-охладитель удачно вписался в городской ландшафт. Особенно он прекрасен, когда солнце распускает свои лучи над корпусами завода, расположенного по другую сторону пруда. Тогда невольно приходит в голову аллегорическое сравнение, что отражающийся в воде завод сам является солнцем, пришедшим дарить людям тепло и радость.

Все секторы города отличаются друг от друга своими, присущими только им особенностями. Первый сектор, как самый старый несколько приземист и растянут. Но в нём самый большой торговый центр, который начинает успешно конкурировать с магазинами Часа.

Десятый сектор больше напоминает современный европейский город с рядами тесно посаженных высоких однотипных коробочек зданий. Он находится на пригорке и красиво смотрится издали.

Вплотную к нему, но в низине примыкает ещё не снесённая деревушка, состоящая из нескольких десятков маленьких, вросших в землю и будто боящихся оторваться от неё хижин. С наступлением ночи деревушка тонет в темноте, оставаясь значительно ниже уровня света, растекающегося с улиц и зданий девятого сектора.

Для строительства кооперативных домов было выделено специальное место, и оно теперь так и называется кооперативная колония. Дома здесь совершенно различные, построенные по индивидуальным проектам.

В четвёртом секторе живут советские специалисты. Это целый городок, где каждый двухэтажный дом погружен в море зелени акаций, пальм, манговых деревьев, бананов. Здесь растёт великолепный баньян, высокие эвкалипты, подножье которых охраняют колючие кактусы, папайя с голым стволом и курчавой головой.

Таким разнообразным, удивительным и сначала во многом непонятным предстал перед Владимиром Григорьевичем Кузовковым город Бокаро в первый день его приезда.

Если быть дотошно пунктуальным, то пуск батареи начался неделю назад, когда разжигали дымовую трубу. У любой печки для того, чтобы она горела, должна быть обязательно тяга. А у коксовой батареи шестьдесят пять печей и каждая высотой пять метров, длиной пятнадцать и около полуметра шириной. Для таких печей тяга нужна солидная, потому и труба дымовая у них огромная, а начало её работы — тоже событие.

В понедельник, задолго до торжественного пуска собралось много народа. Женщины-рабочие с детьми расселись на земле, поджав под себя ноги, подбирая время от времени с земли уползающих малышей, усаживая их себе на бедра и шлёпая иных для порядка. Однако никакого крика и плача эта процедура не вызывала.

Продолжая начатый женщинами круг, тесным кольцом вокруг трубы стоят мужчины. Лица их веселы. Они постоянно переговариваются через головы остальных, делая замечания по поводу того, что происходит у основания трубы.

А там тем временем установили столик, покрытый белой скатертью, на него положили красивым рядом кокосовые орехи и возле них кнопочное устройство дистанционного зажигания трубы. Затем к этому месту подошёл с важным видом индус, держа небольшой узелок в руке. Специальных священников здесь нет, поэтому обряд священнослужения, или иными словами подношения даров индийским богам, выполняет кто-то из наиболее уважаемых рабочих, знающих хорошо порядок ублажения богов.

Вот узелок развязывается, из него достаются разные кулёчки и пакетики. У самой трубы раскладываются большие листья баньяна, на каждый помещается плод банана, кусочек кокосового ореха, горстка риса и другие угощения. На стене трубы красной краской наносится несколько полос. Всё это — и угощение, и полосы — обрызгивается водой, принесённой в глиняном кувшинчике. В щёлочку или ямку находящегося рядом камня вставляются ароматические палочки, которые тут же поджигаются, и, начав дымить, они распространяют приятный сладкий запах, очень нравящийся индийцам.

Только после этого священнодействующий индус складывает ладони перед грудью, закрывает глаза и начинает шевелить губами, мысленно разговаривая с богами, прося у них помощи в таком большом и важном деле. Затем он поднимается с подносом в руках, обходит по кругу всех стоящих и каждому мажет лоб красной краской. Вскоре солнечного цвета пятнышки появляются и у советских инженеров, как у принимавших участие в работе на этом объекте, так и у приехавших по приглашению с других участков.

В числе гостей оказалась одна русская женщина. Дойдя до неё, индус остановился в нерешительности. Строгие правила индийского этикета не позволяют мужчине прикасаться к чужой женщине, а тут ещё и не индийской. Однако подбадриваемый весёлыми голосами советских экспертов «Давай-давай!», он всё же рискнул: окунул большой палец в краску и аккуратно поставил пятнышко на лоб смеющейся женщины.

Наблюдавшие за своим товарищем и замолкшие на минутку в ожидании индийцы при виде совершённого взорвались бурей радостных возгласов. И долгое стояние в ожидании предстоящего пуска перестало быть томительным, разговоры стали громче и оживлённее.

Появились фотокорреспонденты. Им тоже покрасили лбы. Я стрекотал своей кинокамерой. Рабочие при виде повёрнутого на них объектива замирали, вытянувшись, боясь испортить кадр.

Наконец, к месту торжества подкатили легковые эмбэсадоры с начальством. В образовавшемся коридоре людей к трубе прошли генеральный управляющий заводом, руководители строительства и эксплуатации завода, советские главные эксперты и другие важные гости.

Получив свою долю краски, генеральный управляющий мистер Самарапунгаван взял в руку кокосовый орех и с силой разбил его о кирпичную стену дымовой трубы. Эхом радости откликнулась толпа. Разбить орех с первого раза считается очень важным, ибо полагают, что только в этом случае удача будет сопутствовать работе.

Самарапунгаван хорошо знал этот обычай. Высоко интеллигентный человек, сын профессора, он с рождения завода работает на нём сначала инженером и уж позже становится генеральным управляющим. Будучи молодым специалистом, он был направлен в Советский Союз на стажировку, где встретился с молодой красивой переводчицей, полюбил её и, женившись, забрал свою любимую в Индию, а через некоторое время — и её мать.

Превосходно владея русским языком, он никогда не кичился своим знанием, и, если ему приходилось выступать с речью перед советскими специалистами, а тут же находились и его соотечественники, то говорил он только на английском. Всего однажды мне пришлось слышать, как во время его очередного такого выступления переводчик допустил неточность в переводе, и тогда Самарапунгаван очень вежливо, деликатно извинился по-русски и поправил переводчика, что вызвало бурю аплодисментов в зале, а он продолжал выступать словно ничего не произошло.

Прозрачная жидкость кокосового ореха растекалась тёмным пятном, смачивая белую поверхность стены. Это было началом. Зрители хлынули к трубе. Почётным гостям и ответственным за строительство раздавали орехи, и они били их под общие крики радости. От разбитых скорлуп орехов отламывалась вкусная мякоть и раздавалась желающим отметить торжество дегустацией. Дали орех и русской женщине. Она с силой одним ударом расколола его о стену, и так же, как неожиданно плеснуло молоко из-под осколков ореха, брызнула новая волна восторга. Индийцы громко закричали и даже зааплодировали. Десятки ладоней потянулись к женской руке, чтобы взять кусочек именно ею разбитого ореха.

Мне вспомнилось, как самому пришлось как-то впервые бить кокосовый орех. Прямо скажем, волновался. Скорлупа кокосового ореха весьма толстая и крепкая. Не каждому удаётся расколоть её сразу. А мне ещё дали маленький плод, почти спрятавшийся в ладони. Тут легче было разбить себе пальцы, чем орех. Однако я размахнулся и, крепко сжимая плод пальцами, с силой прямо-таки припаял кокос к цементному фундаменту пускаемого агрегата. У всех наблюдавших за мной вырвался возглас разочарования, так как орех не разбился.

Я, признаться, сам не мало удивился этому, раскрыл ладонь, и кокос теперь к удивлению и восторгу окружающих распался на две равные части, проливая мне на руки и фундамент свой сок. Под общий смех кто-то закричал:

— Мистер Бузни фокусник. Это его новый фокус. Мне тоже стало смешно, так как с орехом получилось случайно, но это дало повод приписать мне ещё один факт как подтверждение способностей фокусника.

Дело в том, что незадолго до этого дня мы проводили с индийскими коллегами вечер в нашем Доме дружбы, где я показывал фокусы с появлением и исчезновением маленьких шариков. Они, в сущности, были несложными, но никто не мог догадаться, куда исчезали шарики, если на мне рубаха с короткими рукавами без карманов, а в руках только газета. Эти фокусы принесли мне некоторую популярность, и многие при встрече, смеясь, повторяли мои слова: «Шарик есть, шарика нет».

Никаких речей по поводу трубы никто не произносил, и официоза не было. В образовавшейся толпе кричащих, хохочущих, толкающихся и протискивающихся в разные стороны людей мало кто заметил сам момент пуска трубы, но тем не менее, генеральным управляющим кнопка пуска была нажата, где-то внутри трубы сверкнула искра, поданный газ вспыхнул, и труба заработала. Неделю она разогревалась, и только потом можно было начать разогрев, или как ещё говорят, сушку самой батареи, чтобы потом десятки лет не затухал зажжённый в печах огонь.

Батарея, которая во время работы напоминает страшного змея Горыныча своими зияющими огнём, огромными пастями и клубящимся чёрным дымом, сейчас, до пуска, стоит, как новенькая игрушка, мирно выставив на показ зрителям ровный ряд чёрных бронированных дверей. А зрителей собирается сегодня много. Один за другим подъезжают джипы, эмбэсадоры, автобусы. Перед батареей уже выстроен из бамбука и кусков цветного полотна большой шатёр, внутри которого расставлены столы и готовятся угощения. Подвозится вода разных сортов, сладости, фрукты.

Главный распорядитель — довольно высокий индус с широкой красной лентой, перекинутой через плечо, — поминутно выскакивает из шатра, отдавая различные распоряжения своим помощникам. Всю неделю перед этим шли дожди, а сегодня светит жаркое солнце, и все довольны, особенно фотографы. Они щёлкают аппаратами, торопясь запечатлеть друзей распорядителя полицейских, женщин, продолжающих носить что-то на головах, и саму праздничную батарею. Во время таких торжеств обычно происходит много встреч.

— О, мистер Рудской! Рад Вас видеть. Вы сейчас здесь работаете или тоже в гостях?

— Мистер Гупта? Хэллоу! Приятно встретиться с Вами. Да, я сейчас здесь на коксохиме.

— Тогда поздравляю Вас! Это Ваш день.

— Спасибо. И Вас поздравляю. Вообще-то праздник скорее Ваш. Завод-то для всех индийцев.

— Конечно-конечно, — соглашается сразу Гупта. — Скажем так, что это наш общий праздник. Давайте сфотографируемся вместе, — предлагает он, видя на груди у Рудского фотоаппарат.

— С удовольствием, мистер Гупта.

Николай поворачивается к группе товарищей, стоящих в стороне и кричит:

— Эй ты, здоровяк, Анатолий, а ну иди сюда! Сними-ка нас с Гуптой. Мы вместе работали на сталеплавильном комплексе.

Толя неторопливо поворачивается, подходит к Рудскому, молча снимает у него с плеча фотоаппарат, кажущийся игрушкой в его крупных ладонях.

Когда Гарбуз впервые появился у нас на комплексе и представился Тэ Эс Гиллу, как инженер-электрик, тот неожиданно рассмеялся и спросил:

— Скажите, у русских все электрики высокого роста или только к нам таких присылают? Что ни электрик, то один больше другого, а переводчики все маленькие, худенькие.

Толя тогда, не смутившись, шутя, ответил на английском языке:

— Электрики должны быть сильными, чтобы лучше сопротивляться току, — и потом серьёзно добавил, — а вообще-то я раньше хотел быть переводчиком. Много занимался языком. Но желание стать инженером пересилило.

— У Вас неплохой английский, — согласился Гилл. — Вы могли бы быть переводчиком.

— Спасибо, но рост у меня электрика, так что останусь им, — ответил Анатолий, и оба рассмеялись удачной шутке.

Сейчас Гарбуз выбирает позицию, наводит камеру на Рудского и Гупту и недовольным голосом, в котором только друзья могут расслышать добродушие, говорит:

— Если б не Гупта, не снимал бы тебя, Николай. Чего зря кадры портить твоей фигурой? Удивительно, как это ты сегодня с целыми руками и ногами, и нос не поцарапан.

Он намекал на то, что его приятель любитель спортивных мероприятий, играет в футбол и несколько раз умудрялся разбивать себе то руку, то ногу. Гарбуз сочувствовал ему, но при этом всякий раз говорил:

— Эх ты, спортсмен, тебя надо на блюдечке носить подальше от мяча и поля.

Рудской обнимает за плечи Гупту и в ответ на ворчание Анатолия требовательно кричит:

— Давай-давай! Снимай скорее!

Услышав знакомые русские слова, которые часто произносят советские специалисты, Гупта тоже говорит:

— Давай! Давай!

Все хохочут, и снимок получается весёлый, непринужденный.

Становится жарко. Катятся на землю капли пота. Можно подумать, температура поднимается оттого, что масса людей пожимают жарко друг другу руки, смеются, рассказывают шутки и анекдоты, посматривая на батарею, сверкающую на солнце чистотой.

Почти в центре к самым топкам наверх подведена широкая лестница. То и дело по ней поднимаются и опускаются люди. Несут кокосовые орехи, устраиваются репортёры, примеряясь, откуда лучше фотографировать, последний раз проверяют, всё ли в порядке, инженеры-механики.

Здесь и мистер Варма. Через его руки фактически прошло строительство всего комплекса от первой батареи до пятой, которую пускают сегодня. Работая с самого начала трудовой деятельности с русскими экспертами, он, не изучая специально русский язык, научился легко понимать русских и даже говорить многое по-русски. Кому-то может показаться это неудивительным. Но вот, например, Гилл работал в таких же условиях, что и Варма и почти столько же, но по-русски знает, пожалуй, только «давай-давай» и «хорошо», может, ещё два-три самых употребительных слова и только.

Варма нетороплив, спокоен и, тем не менее, умеет очень оперативно решать любые вопросы и, пожалуй, лучше многих присутствующих на сегодняшнем торжестве понимает всю важность дня для завода и всей страны.

Практически батарея была готова к пуску ещё год назад. И кокс, который она могла давать всё это время, очень нужен промышленности Индии. Да разве только это? А коксовый газ? Без него не обходится домна, конвертер, прокатные станы, химические цеха. Да, пожалуй, нет такого передела, где бы не использовался коксовый газ, который дают батареи. Прекрати его подачу — и станет весь завод. Правда, четыре батареи в настоящее время справляются со своей задачей, но дополнительный кокс — это золото для страны, дополнительный коксовый газ — это ценнейшее сырьё для химического производства, из которого можно получить более сотни продуктов, необходимых народному хозяйству. И всё-таки батарею не пускали.

Ощущалась острая нехватка в стране коксующихся углей. А без них не получишь кокса и газа. И вот оборудование, стоящее миллионы рупий, было законсервировано, пока, наконец, правительство Индиры Ганди не сумело изыскать возможности и дало твёрдые гарантии стабильной поставки коксующихся углей. Ведь однажды пущенная в работу, коксовая батарея останавливаться не может практически до конца своей службы, а значит перебои в поставке сырья равносильны смертному приговору печам.

Но сегодня они, наконец, задышат жизнью, а ещё через два месяца дадут свой первый кокс.

Варма кладет кокосовые орехи на поднос. В принципе он понимает, что бога, может, и нет, но традиции, особенно религиозные, очень сильны в народе, и отступать от них никак нельзя. Правда, жизнь не стоит на месте, и древние традиции принимают несколько иной смысл и формы.

Например, вчера закончился праздник Холи. Это самый большой праздник весны и красок. Его связывают со многими легендами, рассказывающими о победе бога Кришны над чудовищем-людоедкой Путаной, которая хотела отравить его своим молоком, или о ведьме Холике, сгоревшей в костре по воле богов из-за её жестокости. Но Варма склонен к более реальным объяснениям, близким к жизни. В дни праздника все красят друг друга разными красками, как бы говоря тем самым, что люди с разным цветом кожи, разных положений в обществе равны друг другу.

Есть и другое объяснение обычая красить красками. После праздника Холи начинается самый жаркий период, когда могут возникать и часто появляются кожные заболевания. С древних времён индийцы спасаются от таких болезней особой мазью красного цвета. Может, это и легло в основу праздника красок.

Однако в современной Индии многие начали забывать легенды и древние традиции. Теперь в праздник Холи красят друг друга чем попало, особенно молодёжь. Изобрели массу всяких пульверизаторов для этого праздника, лопающиеся шары, бомбочки, которые при взрыве обрызгивают краской стоящих поблизости с ног до головы. На улицах больших городов в эти дни просто нельзя появляться. Людей и автомобили обливают такими красками, которые ничем не смоешь. А обижаться нельзя. Такой праздник. По сути дела самый весёлый и радостный. Ведь он знаменует собой и окончание полевых работ, когда урожай собран и засеян новый.

Удачно совпало, что продолжением праздника Холи оказался сегодняшний пуск батареи. Это тоже своеобразный сбор урожая, то есть окончание строительных работ и закладка фундамента многолетней эксплуатации. Варма невольно улыбается своему сравнению.

Внизу, на площадке, неожиданно в центре внимания фотолюбителей оказалась молодая индийская женщина, несущая на голове высокую пирамиду сложенных деревянных плиток. Розовая кофточка, простенькое, но в цветочках, сари, дешёвые браслеты на руках делали женщину нарядной, и это как-то не вязалось с грузом на голове, который, впрочем, она несла очень легко с совершенно прямой спиной, придающей всей фигуре необыкновенную стройность.

Советский инженер-механик Борис Короленко тоже фотографирует женщину, но потом останавливается и беспомощно смотрит по сторонам. Чувствуется, что он кого-то ищет и, видимо, чем-то раздражён. Тут он замечает спускающегося по лестнице Варму и крупными шагами направляется к нему, говоря на ходу:

— Мистер Варма, вы посмотрите! Давно хотел вас спросить. Ну, почему вы позволяете женщинам носить тяжести на голове? Ведь вот сейчас у неё только деревяшки, а я часто вижу, что кирпичи носят, землю и цементный раствор поднимают на десятиэтажную высоту. Да вон и ещё несут, — и Короленко показал в сторону, где целая вереница женщин шли с доверху насыпанными землёй корзинами на головах.

— Им же такую корзину два человека на голову ставят. Наверное, килограмм пятьдесят весом. Неужели нельзя установить обычные лебёдки и освободить женщин?

Варма внимательно слушает Бориса, не перебивая. Затем аккуратно подбирая русские слова, стараясь произносить их как можно правильнее и потому медленно с расстановкой говорит:

— Это наша беда, мистер Короленко. Завод наш очень болшой, — мягкий знак Варме никак не удаётся произносить. — Здесь были деревни и горы. Всю землю вынесли на головах женщины. Конечно, можно поставить лебёдки, но тогда какую работу дадим им? Они ничего болше не умеют. Их мужи тоже мало зарабатывают.

Короленко автоматически поправляет:

— Мужья.

— О да, мужья. Извините.

— Да чего там? Не в этом дело, — в сердцах говорит Короленко. — Просто обидно видеть таких красавиц и нагруженных, как…

Он не стал договаривать, а Варма понимающе кивнул:

— Да, конечно. Но мы пока бедная страна. Людей очен много, а заводов мало. Хорошо, когда, ест такие друзя, как Советский Союз. Вы много нам помогаете. Потом наши женщины не будут носит тяжести.

Варме и Короленко едва перевалило за сорок лет. Почти одногодки. У обоих уже приличный жизненный опыт, одинаковые профессии, почти в равной степени оголяется передняя часть головы, увеличивая лоб. Борис, правда, значительно крупнее Вармы, руки побольше и посильнее. Он и сейчас ещё частенько забивает ими победные мячи на волейбольной или баскетбольной площадках. А Варма спортом не занимается.

И тот и другой с серьёзными характерами. Короленко даже кажется сначала немного мрачноватым, но очень скрупулёзный в работе, любит докапываться до сути, делать всё так, чтобы была стопроцентная гарантия. Всё это их сдружило. Они не раз сидели вместе за столом и с чертежами в руках, и с угощениями, встречались семьями дома и на пикниках.

Теперь оба стоят рядом, переживая за предстоящий пуск. Батарея — это не только печи, за которые отвечают главным образом огнеупорщики, но это ещё и углезагрузочный вагон, машины, выталкивающие кокс из огнедышащих печей, снимающие тяжелейшие бронированные двери. Все они представляют из себя сложнейшие механизмы. Работать они должны исключительно чётко, и это понятно. Температура действующей печи достигает тысячи градусов. Если застрянет почему-то штанга, выталкивающая кокс, или не раскрутится болт на огромной бронированной двери, то тут не подождёшь и не исправишь неполадку в один приём. Всё должно был продумано заранее. Поэтому пуск батареи — это начало большого трудного экзамена для всех.

Но вот долгожданный час экзамена настал. Толпа зашевелилась, расступаясь и пропуская к лестнице высокое начальство. Наверху служба священнодействия окончилась, оставив аромат палочек и пятна краски на топках. Варма вручает гостям кокосы, и тут же печь, на которой висит красивая гирлянда из цветов, заливается прозрачной жидкостью ореха. Горящий факел подносится к соплу, рычаг поднимается, газ вспыхивает, и заалело, и забилось сердце оживающей батареи. Бьются орехи, течёт молоко, а факел проносится через всю батарею, вдувая жизнь в печи через одну, как положено по технологическому циклу.

С этого момента начались напряжённые и, может, бессонные дни и ночи для индийских наладчиков и советского эксперта Николая Рудского, для механиков Вармы и Короленко, для индийского электрика Партасарти и его русского контрпартнёра Гарбуза, для Гилла и Кузовкова, лично отвечающих за то, чтобы батарея выдержала все нагрузки и начала выдавать стране кокс отличного качества, для сотен людей, непосредственно ставших на вахту эксплуатации батареи.

Батарея зажила и, как человек, требует особого внимания, пока её поставят на ноги, когда ничто уже не сможет остановить её мощного огня, дающего людям тепло и радость. Она живёт и, значит, кокс будет, родится отличная сталь, страна станет сильнее, и будет меньше голодных, меньше бедных, меньше несчастных. Сегодня большой день.

Танцующая девушка Бхарата

Из-за неспокойных океанских вод приходит солнце в Индию, которую с древних времён индусы называли Бхарат. Оно щедро дарит свои лучи рыбакам, выходящим в море, крестьянам, обрабатывающим сохой рисовые поля, просыпающимся на улицах городов рикшам и бродягам, поднимающим жалюзи на витринах магазинов торговцам, укротителям змей, спешащим на свои места служащим, студентам, школьникам и всем, кому дорога страна Бхарат. А люди Индии воздают ему за это новыми песнями, стихами и прекрасными танцами, дошедшими до наших дней из глубины веков и бережно сохраняемые народом.

Ноябрь в этой части Индии обычно прохладный. Но год выдался жарким. Многие районы страны поразила засуха. Холода не пришли даже после праздника Дурга Пуджа. И потому кондиционеры ещё не выключаются. У нас в квартире они тоже работают, снижая температуру до двадцати четырёх градусов. Когда входишь с улицы, где выше тридцати, то в комнате кажется просто холодно, пока не привыкнешь.

Солнце уже перешло во вторую половину неба и его лучи проникают сквозь окно, падая на плечо моей гостьи и заставляя её косы светиться.

— Манджула, почему у тебя такие красивые волосы? Что ты с ними делаешь?

В другой обстановке, наверное, эти слова звучали бы как признание в любви или по крайней мере, как желание польстить девушке. Не знаю, принято ли в Индии задавать подобные вопросы, но мне действительно нравятся длинные чёрные волосы Манджулы. Их блеск напоминает блуждающее сияние камня «чёрная звезда». И мне всегда хотелось узнать, как индийские девушки, в особенности танцовщицы, ухаживают за собой, надолго сохраняя красоту тела.

Пользуясь случаем, что рядом со мной редкая гостья, я спрашиваю её обо всём.

Манджула явно смущена. В шестнадцать лет говорить о своей красоте не привычно. Она поворачивается к матери, маленькой худенькой женщине с седеющими волосами. Они говорят между собой на хинди. Мать выслушала дочь и улыбнулась.

Она всё время улыбается, пока мы говорим какой-то, я бы сказал, всё понимающей улыбкой. Может быть, ей знакомы подобные ситуации и она вспомнила время, когда сама была молодой и сначала училась танцевать у знаменитого в то время танцора гуру Гопинатха, которого приглашали выступать даже в Москву, а потом танцевала на сцене сама и с мужем. Вся их семья танцоры. И дочь свою начала обучать этому искусству с трёх лет.

Манджула начинает объяснять мне, что каждое утро моет волосы, расчёсывает их и смазывает маслом кокосового ореха. Оно и придаёт волосу тот самый блеск, который удивляет меня. Здесь в Бокаро это не очень распространено, а в штате Керала, откуда приехала Манджула, так делают почти все женщины, которые следят за своей внешностью.

Моя жена Юля ставит перед гостями сухую смесь орешков, вермишели и каких-то приправ, которая так и называется «смесь». Здесь это самое популярное угощение, без которого, наверное, не обходится ни один индийский праздник. Вскоре рядом со смесью появляются бананы, яблоки, мандарины и чай.

При появлении каждого угощения мать Манджулы, продолжая всё так же смущённо улыбаться, удивлённо отклоняется к спинке дивана и сокрушённо опускает руки на колени.

Мне это очень напоминает мою собственную маму, которая в таком случае тоже смущалась бы и с улыбкой говорила:

— Ну что вы? Зачем беспокоиться? Мы ведь только на минутку зашли.

Вообще, на мой взгляд, любопытной особенностью является то, что молодёжь разных стран отличается многими характерными чертами, как во внешности, так и по характеру, но эти различия с возрастом сильно стираются. Помню, однажды молодые индийцы у меня в гостях увидели на столе фотографию моей мамы с внуком и, узнав, кто это, очень удивились, сказав:

— Совсем как наша индийская женщина, с таким же добрым и мудрым взглядом.

Мы тогда согласились, обсуждая этот вопрос, что у наших народов много общего и стали перечислять такие присущие черты, как гостеприимство, любовь к миру, песням, танцам, общие слова в языке и многое другое.

Манджула продолжает рассказывать. Напряжение первых минут встречи прошло. Она расслабилась, сидит свободнее, просит меня тоже угощаться. Но я весь захвачен мыслями. Записываю основные моменты её жизни. Впервые индийская девушка рассказывала мне о себе. Такое нельзя было упустить.

Она родилась в одном из южных штатов Индии Керале, крае известном своими прекрасными пляжами на берегу Арабского моря, буйной зеленью джунглей и пальмовыми зарослями. Благодаря им, город Коттаям, рядом с которым они жили, называют Женевой в пальмах, настолько он красив. Именно в этом месте ежегодно каждую вторую субботу августа проводятся интереснейшие соревнования по гребле на стовёсельных лодках-пирогах. Может быть, красоты природы сделали Кералу краем танцев и песен. Манджула со дня рождения оказалась в мире танца, ведь родители её были прекрасными исполнителями индийских танцев. Они учились у гуру, и, будучи маленькой девочкой, Манджула прониклась благоговейным уважением к этому званию. Оно самое почётное в Индии. Его присваивают человеку в том случае, если он достиг совершенства в области искусства или науки и обучает своему мастерству бесплатно других людей. Получить от народа такое звание не легко.

Отец Манджулы, может быть, тоже стал бы им. В тысяча девятьсот пятьдесят пятом году на конкурсе танцев в Дели ему было присуждено первое место, а затем присвоено звание профессионального артиста.

Маленькой девочке нравилось бывать на концертах отца, который очень любил свою дочь и многому учил её. Ему приходилось выступать во многих городах Индии. Однажды в Мадрасе после очередного выступления к отцу подошёл директор бокаринской школы, случайно оказавшийся на концерте и восхитившийся мастерством исполнителя. Он предложил танцору работу преподавателя индийских классических танцев.

Бокаро хорошо был известен как новый, но развивающийся и перспективный во всех отношениях город. Отец согласился. Условия были оговорены, квартира предоставлена, и семья покинула родные места. Разумеется, город металлургов не может сравниться со сказочной Кералой ни по климату, ни по богатству природы. Зато здесь есть постоянная гарантированная работа, а значит, и деньги на учёбу дочери, на её свадьбу, и, кто знает, может быть, используя знакомства отца, она могла бы стать известной танцовщицей.

Возможно, так бы всё и получилось, если бы два года назад не произошло несчастье.

Нам, людям, привыкшим видеть широкие проспекты больших городов с мчащимися в несколько рядов машинами, кажется непостижимым движение транспорта на узких индийских улицах. В дневные часы они представляют из себя невообразимое скопление идущих прямо по проезжей части пешеходов (тротуаров часто нет), рикш, велосипедов, легковых и грузовых машин. Никто не хочет уступать дорогу, все стремятся прорваться вперёд, все гудят, теснят друг друга. На многих автомобилях и велорикшах броскими буквами написано: «Сигналь, пожалуйста», но исполнение этого призыва мало чем помогает. Пешеходы хотят проскользнуть между трезвонящим трамваем и гудящим автобусом, велорикша внезапно появляется перед джипом и тормозит всё движение. Коровы и буйволы, не обращая ни на кого внимания, пересекают улицу или останавливаются посреди дороги. Сколько раз у меня замирало сердце, когда казалось, что столкновение неизбежно, что сейчас вот-вот произойдёт что-то ужасное. Но за три года моей работы в Индии мне не довелось видеть ни одного несчастного случая. Удивительная реакция у здешних водителей. Машины, встречаясь на трассах, разъезжаются буквально в нескольких сантиметрах, не сбавляя скорость. И всё же такая бесшабашность или невнимание не всегда кончаются хорошо.

Отец Манджулы находился в управлении завода по делам. Возвращаясь оттуда, он переходил улицу и неожиданно споткнулся, или подвернулась его нога. Он упал, и именно в этот момент реакции водителя не хватило, и тяжёлый грузовик, не успев отвернуть, мгновенно оборвал жизнь танцора. Вместе с нею оборвались и многие возможности Манджулы, её надежды.

Смотрю на Манджулу, и мне кажется, что отпечаток грусти навечно лег на её лицо. Даже улыбка у неё кажется невесёлой. И это неудивительно, если в памяти до сих пор жива горсть пепла, оставшаяся от человека, недавно ходившего рядом, учившего понимать музыку, чувствовать её и выражать все мысли танцем. Именно эта память заставляет девушку каждый день после занятий в колледже, где она учится на втором курсе, приходя домой, упорно, напряженно репетировать классические танцы, отрабатывая снова и снова каждую позу, каждое движение.

Горсть пепла. Она берётся с места сожжения и хранится дома до тех пор, пока не появится возможность посетить одно иди даже несколько святых мест, где чёрный, бархатный пепел высыпается в воду священной реки Ганг и уносится в вечность. Так думают индусы, и тысячи их приходят в конце своей жизни к великой реке, чтобы обрести счастье — умереть и быть сожженными на самом её берегу, откуда пепел сразу уносится водами Ганга в рай. Тела богатых людей привозят издалека в самое святое место — Бенарес, где сжигают, можно сказать, прямо у ворот рая на костре из сандалового дерева. Костры бедняков горят у любой ближайшей реки, оставляя горсть пепла.

Хотя Манджула не кажется весёлой, именно её улыбка позволила нам познакомиться. Случилось это так.

По традиции по случаю празднования годовщины Октябрьской революции в нашем клубе советских специалистов был устроен вечер с приглашением индийских инженеров и служащих с семьями. Пришёл мастер Самарапунгаван с женой, начальники цехов и отделов, члены общества индо-советской дружбы. Зал, как обычно, был полон.

После торжественной части начался концерт художественной самодеятельности. Так уж установилось у нас, что эти концерты мы готовим совместными усилиями, то есть на сцене выступают по очереди наши самодеятельные артисты из числа работающих на заводе, и индийские певцы, танцоры и музыканты, для которых сцена, как и для нас, является хобби и второй жизнью.

Я тоже принимал участие в концерте и потому находился за кулисами. Специальных театральных уборных в помещении клуба нет. Для смены костюмов и подготовки к выступлению выделена теннисная комната, из которой через маленький коридорчик можно попасть на сцену. В этой комнате я и увидел Манджулу.

Невысокая девушка с длинными чёрными волосами, заплетёнными в одну косу, и большими чёрными глазами, которые грим делал ещё больше, в тот момент показалась мне старше своих лет. Она надевала множество необходимых в индийском танце украшений: бусы, ожерелья, кольца. Чувствовалось, что девушка волнуется. Мать помогала ей быстро, деловито и спокойно.

Здесь же в комнате готовились к исполнению фольклорного танца молодые парни с бородами и усами. Они накручивали на головы нарядные разноцветные чалмы, шутили и смеялись, уверенные в успехе. И действительно, их зажигательный быстрый танец штата Пенджаб, напоминающий наши молдавские переплясы, очаровал зрителей, и их долго не отпускали аплодисментами, заставляя повторить танец, что они с удовольствием и делали.

Мне давно хотелось познакомиться с кем-нибудь из индийских танцоров, узнать лучше их жизнь, понять, как, они приходят в мир танца, что значит он в их жизни. Индийцы часто выступают в нашем клубе, но мне всё как-то не удавалось осуществить своё желание. А тут я случайно оказался рядом с Манджулой, когда мы стояли за кулисами. На сцене наша «звезда» самодеятельности переводчик Саша Двуреченский исполнял танец с ложками. Вот тогда девушка и улыбнулась своей удивительно трогательной мягкой улыбкой, сначала, видимо, танцу, а потом уже мне. Не зная, говорит ли она по-английски, я всё же спросил:

— Манджула, тебе нравится этот танец?

— О да! — воскликнула она, обрадованная тем, что я заговорил с нею. — Мне очень нравятся русские танцы. Они так не похожи на наши, но тоже очень красивы и интересны.

— А ты давно научилась танцевать? — интересуюсь я. Манджула смущённо улыбнулась.

— Я танцую с трёх лет, но я ещё учусь. Индийские классические танцы очень сложные. Можно потратить полжизни на изучение одного какого-нибудь стиля. Например, сегодня я буду исполнять танец самого красивого стиля индийского классического танца бхарат натьем. Это танцы южной части страны, но любят их абсолютно все. Когда вы будете смотреть этот чудесный танец, обращайте внимание на положение ног, рук и выражение лица. В других стилях важно, может быть, движение бёдер или только ног, тогда как здесь фактически должна жить каждая часть тела, каждая имеет своё назначение.

Увлекшись рассказом, Манджула не заметила, что предыдущий номер закончился, и я с сожалением вынужден был прервать её, сказав, что её очередь выходить на сцену. Заметно было, как её тут же охватило волнение, знакомое каждому артисту. Она прошла быстро к матери, и та, бросив критический взгляд на одежду танцовщицы, одобрительно кивнула. Манджула что-то сказала музыкантам, устроившимся на коврике, и направилась на середину сцены. Увидев, что занавес шевельнулся и вот-вот откроется, девушка заняла своё место, стремительно сложила ладони перед грудью, склонилась в низком поклоне, мысленно прося у бога удачи. Занавес пошёл.

Там-там-там — застучал неторопливо барабан. Манджула стоит, как каменное изваяние на одной ноге. Вторая приподнята и согнута в колене. Правая рука слегка изогнута над головой, левая под грудью с выпрямленной ладонью. Так выглядят фигуры богов, изготовляемые из дерева или глины. Одного из них представляет теперь на сцене Манджула.

Перед нами больше нет хрупкой смущённой девушки. Мы видим бога Кришну. Босая ступня словно вросла в деревянный пол. Немигающие глаза устремлены вдаль. Взгляд их властен и непоколебим.

И вдруг: «Та-ти-ти-та-та», — звучит из-за кулис голос матери Манджулы. Она напевает ритм вместе с ударником, и «бог» оживает. Кришна слышит голоса несчастных девушек, взывающих о помощи. Демон Нарака уже похитил шестнадцать тысяч красавиц. Кришна направляется в царство Дармерупадеса, которым правит Нарака. Резкие движения согнутых на уровне груди рук вправо-влево, вправо-влево. Глаза его хитры. Он обманывает и уничтожает пятиглавое чудовище Муру и его сыновей.

«Та-ти-ти-та-та». Теперь бог готовится к бою с самим демоном. Вот он встречает врага. Сражение началось. Барабан отбивает ритм всё быстрее и быстрее. В такт ему звучит: та-ти-ти-та-та, та-ти-ти, та-та-та. Бог на сцене ловко отражает удары. Быстрый, смелый, грациозный Кришна побеждает врага и торжествует победу. Боги и их дочери могут быть спокойны.

Устало замолкает музыка. Под аплодисменты счастливая Манджула покидает сцену. Танец удался.

Тяжело переводя дыхание, Манджула слушала, что говорит ей мать, потом повернулась в мою сторону и, встретив восхищённый взгляд, улыбнулась. Я поблагодарил её, но продолжить разговор нам не удалось, так как теперь был мой выход. В этот раз я играл на мандолине в нашем струнном оркестре, который очень любят зрители, главным образом, благодаря нашим великолепным солистам, певцам Липецкого народного хора Анне и Александру Фёдоровым, у которых есть даже своя пластинка, выпущенная фирмой «Мелодия», где они солируют.

Получив свою долю аплодисментов, мы уходим со сцены, и я спешу в теннисную комнату. Манджула уже собралась уходить.

— Одну минутку, Манджула, — останавливаю я её. — Извини, пожалуйста, но мне бы очень хотелось снять твой танец на киноплёнку. В помещении клуба недостаточно света, поэтому, если ты не возражаешь, я могу приехать туда, где ты будешь выступать на открытой площадке.

Лицо Манджулы вспыхнуло радостью и смущением одновременно. Она стала быстро говорить что-то своей матери на хинди, так как та, очевидно, слабо знает английский язык. Посоветовавшись, она повернулась ко мне:

— Мы можем приехать в воскресенье днём, и я покажу танцы рядом с вашим клубом, где вам будет удобно.

Такое решение меня очень устраивало, так как в этом случае для съёмок можно было пригласить и других товарищей. А желающих запечатлеть индийскую танцовщицу на кино и фото плёнку оказалось немало.

Неделя прошла в хлопотах. Прежде всего, нужно было решить, где снимать. Возле клуба, окруженная яркой зеленью кустов, деревьев и подстриженной травы, расположена небольшая цементированная площадка для игры в городки. Это место мы и выбрали для съёмок.

Воскресенье ждали с нетерпением. Каково же было наше удивление, когда в назначенное время Манджула приехала с матерью в коляске велорикши. Никаких музыкантов с ними не было. Мы-то волновались, не зная, сколько их будет. А тут только двое. Непонятно было, каким образом она собирается танцевать без музыкального сопровождения. Может, она будет только показывать отдельные движения? Да и наряд её был вовсе не для сцены: простенькое серенькое платье в полоску с лёгкими рукавами-крылышками да кофточка-безрукавка. Ни колец, ни каких-либо других украшений на ней не было.

Неторопливо, элегантно Манджула вышла из коляски велорикши и помогла сойти матери, одетой в лимонного цвета сари, красиво подчёркивающее её стройную невысокую фигуру. Здороваясь, Манджула нерешительно протянула руку. Ситуация ей явно была непривычной. Видимо, заметив наши несколько растерянные взгляды, она спросила:

— Что-нибудь не так? Может, мы сильно опоздали?

— Нет-нет, — поспешил я успокоить её, — всё нормально. Просто мы не знаем, как насчёт музыки для танцев.

— О, в этом нет необходимости. Я станцую и так.

— А костюм?

— Всё здесь, — и Манджула показала на чемоданчик в руке матери.

Мы проводили наших гостей в клуб, где открыли Манджуле комнату для переодевания.

Когда молодая танцовщица вышла — это было море огней, сверкающих на солнце, отражающихся в украшениях на голове, груди, руках. Через ярко-оранжевую блузку перекинут ослепительно голубой шарф. Рукава окаймлены чуть ниже плеч широкими искрящимися серебристого цвета полосками. Шельвары из тонкого материала тоже оранжевого цвета, но только бледнее блузки, завязаны у ступней ног, а поверх надеты гремящие кольца из тёмного металла.

При виде нацеленных на неё со всех сторон аппаратов Манджула смущённо улыбнулась, но тут же овладела собой и стала серьёзной, полагая, очевидно, что именно такой она должна быть запечатлена на наших кадрах. Я делаю несколько быстрых снимков и говорю:

— Манджула, расскажи, пожалуйста, немного о своём костюме. Ты всегда в нём выступаешь?

Манджула начинает говорить, и я опять вижу увлечённую своим любимым предметом девушку.

— Это специальный костюм для танцев бхарат натьем. Он, как и сам танец, очень древний. Каждая деталь его имеет определённое значение. Ведь мы в танцах изображаем богов. По восемь колец на каждой руке, перстни на пальцах, украшения на груди, диадема на голове — всё это символы величия, красоты и власти бога. Весь костюм состоит из сари, которое оборачивается сначала вокруг ног, образуя шельвары, затем вокруг талии, и верхний свободный конец перекидывается через плечо и пропускается под поясом, становясь как бы юбкой.

Не расскажи мне этого Манджула, я бы ни за что не догадался, что весь костюм состоит из блузки и одного куска материи. Но меня смутило то, что девушка была босиком, так как от клуба к городошной площадке вела узкая тропинка, на которой иногда встречались змеи. Правда, в ноябре их уже меньше, но всё-таки. Однако в ответ на мои опасения Манджула только улыбнулась. В тот момент, кажется, ею владела совсем другая мысль.

Мы спускаемся по ступенькам клубной лестницы, проходим мимо плавательного бассейна и сворачиваем к площадке. Тут начинается тропинка. Я иду впереди и внимательно смотрю перед собой. Но Манджула меня отвлекает. Она спрашивает, что я собираюсь делать кинокамерой, будет ли это кинофильм или только фотографии, и если фильм, то кому я его буду показывать.

Я объясняю, что моя кинокамера работает на шестнадцатимиллиметровой плёнке, что это будет цветной фильм об Индии и что, если он удачно получится, то его увидят не только мои друзья дома но, может быть, его покажут и по телевидению.

Манджула внимательно слушает меня, и последние слова её очень обрадовали. И ещё я услышал волнение в голосе, когда она сказала почти на одном дыхании:

— Я очень хочу, чтобы вы показали обо мне фильм в Москве. Тогда меня могут пригласить выступить у вас в стране. Я мечтаю поехать в Советский Союз.

Теперь мне стало ясно, почему Манджула так легко согласилась показать свои танцы, почему поехала с нами и наотрез отказалась брать с нас деньги. Я был посвящен в её тайную мечту, о которой она, возможно, никому не говорила.

— Манджула, а почему ты хочешь поехать в Москву? — спрашиваю я.

Мне показалось, она давно была готова к этому вопросу и, может быть, ждала его и поэтому, волнуясь, сразу стала отвечать:

— Когда мы говорим «Москва», то имеем в виду всю вашу страну, в которой нет нищих и голодных людей, где все могут быть счастливыми. Я бы хотела увидеть всё это своими глазами. Вы среди этого живёте, а для нас то, что мы слышим и читаем иногда в нашей стране — это как сон или добрая сказка, в которую трудно поверить.

— Манджула, ты изображаешь в танцах богов, а ведь у нас в стране редко кто верит в бога.

— Да, но вы верите в справедливость, в то, что добро побеждает зло. А наши боги добрые. Они хотят всем людям только хорошее. Они тоже за то, чтобы на земле был мир. Когда я танцую, то показываю, что и я этого хочу.

Но вот мы у места. Манджула сразу соглашается, что площадка вполне подходит для танца. Мы все ждем начала, и тут произошла небольшая заминка. Девушка посмотрела на мать, видимо, не решаясь что-то сделать. Потом всё-таки определила это нужным, встала посреди площадки и исполнила молитву, которую я уже видел на сцене перед её выступлением.

Ну что ж? Такова традиция. У индийцев всякое новое дело начинается призывом к богам. Мне особенно часто приходилось это наблюдать на строительстве. Начинают, скажем, монтаж подъёмного крана или строительство здания, бригада строителей собирается тесной кучкой и что-то кричит хором богу. Затем всем присутствующим раздаётся самоси — любимое блюдо индийцев, представляющее собой на вкус очень перченую смесь картофеля и гороха. Точный состав я, конечно, не знаю. Во время этой процедуры всем обязательно мажут красной краской лбы, как во время больших торжеств.

Сейчас мы ничего подобного не сделали, хотя, может, и следовало для поддержания традиции. Однако сами мы не догадались, а Манджула не подсказала. Да, может, у танцоров это не принято.

Итак, Манджула готова к танцу. Я всё ещё не понимаю, как она собирается исполнять его, когда здесь нет хотя бы барабана — здесь он называется «табла» — для передачи ритма. Камеры готовы к съёмкам. Я киваю Манджуле. Она становится в позу, бросает быстрый взгляд на мать, сидящую на траве, подогнув под себя ноги, и я слышу уже знакомое:

— Та-ти-ти-та-та, та-ти-ти-та-та.

— Вот оно что, — подумал я, — как же я сразу не сообразил, что мать проводит с нею репетиции всегда сначала без музыки, вот как сейчас, отбивая ритм ладонью на траве?

Манджула танцует. Выпад на правое колено, на левое, вращение. Темп всё ускоряется. Вдруг — ах, какая досада! — диадема с головы сместилась на лоб. Чувствую, что танцующая девушка заметила. Она слегка приподняла голову и продолжает танцевать. Нельзя останавливаться, как нельзя прерывать песню, обрывать стих, не закончить сказку. Всегда появится чувство неудовлетворённости, неполноты радости от искусства, которым живёшь.

Площадка для танца невелика, значительно меньше сцены, но как умело девушка использует каждый её кусочек: шаг вправо — поклон, шаг влево — разворот. Знаю, как часто говорят танцоры: «Уберите всё со сцены», «Нам не хватит места», «На такой площадке я не помещусь» и, откровенно говоря, далеко не всегда это бывает оправдано, часто в этом больше фанаберии, требования большего внимания к себе.

Манджула ничего не сказала, а просто мысленно рассчитала движения и ни разу не сбилась. Белыми бабочками порхают, падая под ноги, цветы, срывающиеся с косы во время резких движений. На фоне зелёных деревьев они напоминают снежинки, неожиданно попавшие в лето.

Манджула приседает, поднимается, наклоняется в разные стороны. И руки. Как много они значат! Они готовы обнять, ударить, просят, отталкивают. Руки живут своей жизнью. По ним можно узнать всё, даже не глядя в лицо танцовщицы. Но без него всё же нет танца Бхарата. Оно улыбается, плачет, кричит, помогает рукам, слышит музыку и дышит ею. Здесь нет мелочей. Каждое движение — мысль. И кажется таким естественным смотреть индийский танец под лучами индостанского солнца среди зелени деревьев и трав, под щебетанье птиц и равномерные звуки женского голоса: та-ти-ти-та-та, сливающийся с танцем в единое целое, прекрасное, каждый раз новое и неповторимое.

У меня в кинокамере кончается плёнка. Но и танец подошёл к своему финалу. Манджула замирает в последнем движении, сложив ладони перед грудью. «Намасте», то есть «До свиданья» — говорят они нам. Кто-то аплодирует, кто-то благодарит по-английски. Манджула подходит к матери, сконфуженно показывая на лоб и поправляя соскользнувшее украшение. Мы окружаем их, дарим сувениры, благодарим.

— Манджула, — прошу я, — расскажи, пожалуйста, немного об индийском классическом танце. В чём его сложность и почему его приходится долго изучать?

Несколько секунд девушка как бы собиралась с мыслями, а потом начала рассказывать:

— В древности индийский классический танец был частью богослужения и исполнялся только образованными девушками, которые пользовались большим уважением, так как они танцевали в храмах. К танцовщицам предъявлялись очень высокие требования. Они должны были быть молодыми, не очень полными и не очень худыми, не высокими и не низкими, с красивыми лицами, большими глазами, обаятельными улыбками и лёгкими, ловкими, уверенными движениями. Кроме того, танцовщицу не допускали к исполнению танца, пока она не изучит сто восемь положений рук и ног и тридцать две комбинации этих положений. Но и это ещё не всё. Танцовщица должна уметь петь, щёлкать пальцами и быть очень музыкальной, так как, например, гремящие браслеты на ногах должны звучать в такт музыке в строго определённые моменты, что тоже очень сложно.

В этот день мы долго не расставались с нашими гостями. Манджула переодела костюм и показала обрядовый танец «Пикок», то есть танец павлина. Это было весёлое интересное представление, в котором птица с огромным, красиво распущенным хвостом (в костюме используются настоящие павлиньи перья) старается привлечь внимание самки павлина. Согнувшись, словно превратившись в настоящую птицу и забыв о людях, Манджула то подпрыгивала на обеих ногах, то важно расхаживала, красуясь и разворачивая перья. Мы весело смеялись, а она жила своей жизнью в птичьем царстве, в совершенно другом мире, но жила для нас. Она танцевала.

Раздарив за день всем, кому нужно, максимум своего тепла, солнце Индии уходит за океан. Но жизнь в стране ещё долго не затихает. И то ли на сцене клуба перед сотнями зрителей, то ли в классной комнате или у себя дома Манджула танцует и танцует классические и народные танцы Бхарата, замечательные танцы Индии, в такт которым постоянно звучит мелодичный певучий голос матери Манджулы:

— Та-ти-ти-та-та, та-ти-ти-та-та, та-та-та.

Урок дипломатии

Мы договорились с Велайтеном, что я зайду за ним, когда отправлюсь на эксгаустерное отделение. Перекидываю через плечо ремень кинокамеры, поправляю на груди фотоаппарат, надеваю каску и выхожу из кабинета в длинный коридор нашей конторы, или как мы называем её по-английски «офис». Дверь моего попутчика почти напротив. Заглядываю в его маленькую комнатушку, где едва умещается один стол и пара стульев. Широкие лопасти потолочного вентилятора лениво гонят тёплый воздух, создавая слабую иллюзию прохлады. Кондиционер зональному инженеру по штату не полагается. Здесь, на строительстве коксохимического комплекса, дорогостоящее устройство, охлаждающее воздух, разрешено иметь только ответственному за строительство комплекса, находящемуся в ранге заместителя главного инженера строительства всего металлургического комбината в Бокаро Тэ Эс Гиллу и его главному помощнику, старшему инженеру Эм Пи Варме.

— Мистер Велайтен, — зову я.

— О, Вы уже идёте?

Велайтена чаще всего называют по фамилии, которая не очень распространена, по крайней мере здесь, на заводе, где работают около ста тысяч человек. Он относительно молод. Ему не более тридцати пяти. Увидев меня, Велайтен широко улыбается и поднимается из-за стола. Он мне кажется всегда несколько растерянным, каким-то несобранным, говорит по-английски быстро и не всегда четко, как бы спотыкаясь. Если его не сразу понимают, он с досадой вздыхает и начинает повторять свою мысль или же смеётся и говорит:

— Ладно, поговорим об этом в следующий раз. Мне нравится его улыбка и сам характер — весёлый, добродушный.

Как обычно, на столе у Велайтена я не увидел никаких бумаг. Это меня всегда удивляет. Рядом, в комнатах, где расположились советские эксперты, всюду можно увидеть стопки и папки с чертежами, инструкциями, графиками. В кабинетах индийских инженеров столы, как правило, чисты от документации, будто они существуют только для приёма чая, которым разбавляют и сложную деловую беседу, и лёгкий разговор. Только в столе у Вармы, пожалуй, находятся все основные чертежи.

У наших специалистов в ящиках столов можно найти великое множество инструментов и запасных деталей, с которыми они ходят на строительную площадку. Тут и измерительные приборы, тестеры, электропробники и всевозможные гаечные ключи, отвёртки, напильники — чего только не увидишь, что требуется им на месте для выполнения немедленного ремонта.

Индийский порядок совсем другой. Однажды по неопытности я зачем-то попросил на минутку отвёртку у тогда ещё не знакомого мне индийского инженера. Кажется, перегорела пробка на линии нашего кондинционера, и я хотел сам открыть щиток предохранителей. Меня направляли из кабинета в кабинет, пока я не попал к зональному инженеру-электрику. Тот написал записку и послал с нею мальчика на строительную площадку или склад, откуда минут через пятнадцать принесли уже ненужный инструмент, так как я успел найти его в комнате наших инженеров.

Когда я спросил однажды у Велайтена, почему у него не лежат чертежи объекта, за который он отвечает, тот ответил, смеясь:

— А зачем? Я всегда могу найти их у вас. Но затем, посерьёзнев, добавил:

— Я шучу, мистер Бузни. У нас тоже есть чертежи у проектантов, и, если надо, они их привозят.

Сейчас, выходя из кабинета, Велайтен одобрительно смотрит на мою съёмочную аппаратуру, легонько хлопает меня по плечу и говорит:

— О кей! Вы полностью готовы, значит, сегодня обязательно пустим эксгаустер.

Из коридора, который хоть и освещен лампами дневного света, но всё же кажется несколько тёмным, выход на открытый воздух напоминает ныряние в другую среду. Глаза буквально заливает потоками яркого солнечного света, заставляя их щуриться первое мгновение, а тело охватывает жаром, словно со всех сторон разожгли костры, и деться от них просто некуда. Однако слой воздуха порой перемещается, создавая впечатление лёгкого дуновения ветерка, и это смягчает тяжёлое ощущение.

Нам нужно пройти метров четыреста. Расстояние отнюдь не кажется коротким. Потревоженная нашим приближением, небольшая, почти сливающаяся с дорожной пылью змейка быстро скрывается под обломками железных конструкций, валяющихся на обочине дороги.

Я не успеваю поймать её в объектив кинокамеры, зато вижу коров, медленно шагающих в сторону коксовых батарей, и нажимаю кнопку спуска. Аппарат стрекочет, а корова с остроугольным тощим горбом на спине и длинными, изогнутыми внутрь рогами на голове как бы специально для меня наклоняет голову вниз, большими губами захватывает кусок картонной коробки и начинает жевать. У меня такое впечатление, что здешние коровы являют собой особый заводской тип и потому едят всякий хлам, включая мешки из-под цемента и даже рубероид.

Велайтен обходит меня сзади, боясь перекрыть объект съёмки, и напоминает, что пуск назначен на одиннадцать часов, осталось десять минут. Опускаю камеру и ускоряю шаг. Повернув направо, проходим мимо высоких объёмистых баков — хранилищ смолоперегонного цеха, откуда всегда несётся неприятный запах. Справа высятся узкие башни электрофильтров, напоминающие собой сложенные гармошки. Здесь тоже видны растёкшиеся лужи смолы. Немного впереди роют котлован для закладки фундамента второй очереди сернокислотного цеха.

Не могу удержаться и опять поднимаю кинокамеру к плечу. Перевожу трансфокатор на крупный план, и прямо на меня выходят друг за другом из котлована женщины, придерживающие на голове одной или двумя руками тяжёлые корзины с землёй. Перейдя дорогу, они, не наклоняя свои стройные тела, ловко переворачивают ношу, высыпая землю в отведённое место, и возвращаются за новой порцией груза. Заметив меня с нацеленными на них аппаратами, женщины переговариваются между собой, отводя глаза в сторону, смущённо улыбаются и поправляют съезжающие с плеч сари, стараясь сделать это лёгким незаметным движением руки.

Но вот и эксгаустерное отделение. На втором этаже невысокого здания, опутанного со всех сторон сетью труб, расположен большой машинный зал. В нём, будто тяжёлые бегемоты на арене цирка, разместились ровным рядом пять мощных электромоторов; три уже действуют, наполняя воздух равномерным гулом, четвёртый собираемся пустить сегодня, а пятый на очереди.

Эти эксгаустеры предназначены для перемещения огромных количеств коксового и доменного газа на коксовые батареи, агломерационную фабрику, в доменные цеха и другие подразделения крупнейшего в Индии металлургического комбината. Словом, их значение огромно. А если учесть, что каждый такой двигатель, спрятанный под массивным кожухом, таит в себе силу в восемьсот киловатт, способную в случае: неуправляемости разнести всё здание, то становится понятным волнение, которое охватывает инженеров и рабочих при запуске нового агрегата.

Какое-то магнетическое напряжение передаётся каждому при входе в зал, когда видишь озабоченные лица советских экспертов в окружении их контрпартнёров и снующих в разные стороны индийских рабочих, выполняющих последние поручения, что-то подкручивающих, проверяющих, несущих инструменты, приборы.

Я вижу нашего Дмитрия Ивановича Андреева у корпуса четвёртого эксгаустера. Его коренастая крепкая несколько сутуловатая фигура всё время в движении. Он здесь главный, и, откровенно говоря, от него зависит всё: сумеет ли предусмотреть возможные неполадки, четко, последовательно дать соответствующие команды, своевременно заметить по звуку сбой, если вдруг случится.

Помню, как во время пуска предыдущего агрегата произошёл такой случай. Сначала была пробная прокрутка, то есть после полной сборки машины, когда всё уже закрыли и завинтили, должны были включить эксгаустер всего на одну минуту для проверки работы по всем параметрам. Тут и за температурой следят каждую секунду, и давление измеряют, проверяют смазку и систему охлаждения. Достаточно несколько лишних секунд поработать двигателю без подачи масла или с перегревом, и он навсегда может выйти из строя, не начав своей рабочей жизни.

Но вот все на местах. За каждым прибором следят несколько пар глаз — нельзя пропустить ни малейшего отклонения. Дмитрий Иванович берёт слуховой аппарат, состоящий из длинного металлического стержня, прикрепленного к небольшой жестяной подушечке. Её он прикладывает к уху, а другой, свободный конец стержня упирает в корпус пока ещё не ожившей машины. Так он может слышать малейший шорох внутри, и как врачу понятно биение сердца, ему будет легко определить, ровно ли начал работать агрегат, не мешает ли ему что.

Кто-то из индийских коллег тоже взял такой стержень и приложился им с другой стороны корпуса. Он ещё не умел распознавать звуки, но хотел научиться.

Дмитрий Иванович машет рукой, и тут же звучит команда понятная и русским специалистам, и индийским контрпартнёрам:

— Старт!

Синяя кнопка пуска, наконец, нажата. Могучая установка, словно пробудившийся от спячки зверь, начинает набирать обороты, готовясь к бешеной гонке. В этот миг все замерли, затаив дыхание в трепетном ожидании какого-то чуда. Однако в тот момент ему не суждено было быть. Нарастающий рёв двигателя вдруг перекрыл резкий повелительный, немного охрипший от волнения голос Дмитрия Ивановича:

— Стоп! Стоп! Стоп!

Первые мгновения после пуска рука всегда находится возле красной кнопки «стоп», и потому остановка происходит в ту же секунду, как подана команда.

Как только машинный зверь утихомирился, внимание всех обратилось на главного распорядителя ситуации. А он уже быстро отдавал команды рабочим, мешая русские слова с английскими, но главное, показывая жестами, что нужно взять ключи, отверну т ь болты и снять кожух. На вопрос, что случилось, ответил мрачно: Не знаю, но слышал, кажется, посторонний звук. Слово «кажется» никому не понравилось. Остановить махину — дело не шуточное. Это потеря как минимум одного дня. Ведь теперь, если всё нормально, тем не менее надо разбирать машину, протирать детали, смазывать их и снова собирать. Таков порядок. Но в этот раз осторожность оказалась не напрасной. Чуткий слух не подвёл мастера.

Когда сняли кожух, под ним обнаружили несколько обломков электродов и один почти целый. Я взглянул на Дмитрия Ивановича. Обычно доброе лицо его было неузнаваемо злым. Он стиснул зубы, и под щеками забегали желваки. Схватив куски электродов, он поднял их в руке над головой и готов был крушить любого, кто положил их туда. Внутренние силы заставляли вылить гнев на первого попавшегося, но сознание того, что многие окружавшие его не понимали, в чём дело, да и вовсе не были виноваты, пересилило, и он, заикаясь от волнения, сказал:

— Ну, кто это сделал? Ведь раскрутись эксгаустер сильнее, и сумасшедшей тягой подняло бы эти электроды. Тогда они, пулей пробили бы обшивку, и всё разнесло бы к чертям.

Левой рукой он стёр градом льющийся пот, вызванный, по-моему, в этот раз не жарой, к которой все привыкли.

Позже долго разбирались в причинах случившегося. Приезжала даже местная служба безопасности. Однако сошлись на том, что в предыдущий день не успели до конца дня закрыть все люки, и кто-то из сварщиков выбросил туда по недопониманию остатки валявшихся поблизости электродов.

Что ж, могло быть и так. Ведь рабочим здесь только становятся, и многое им ещё непонятно.

Сейчас обстановка возле четвёртого эксгаустера из напряжённой переходит в накалённую. Собрались почти все. Вижу Тэ Эс Гилла, Эм Пи Варму и представителей эксплуатации, окруживших Дмитрия Ивановича и слушающих, как он что-то им горячо доказывает, размахивая руками. К ним уже торопится на помощь начальник комплекса по советской стороне Владимир Григорьевич Кузовков.

Я, как переводчик, обычно иду туда, где больше всего нужна моя помощь. У нас на комплексе в настоящее время работают пятнадцать советских экспертов. Почти у всех разные направления в работе. Тут механики, электрики, наладчики, инженеры по контрольно-измерительным приборам, которых мы зовём просто киповцами, огнеупорщики, вентиляционники, специалист по весовому хозяйству — словом, целый букет специальностей. Один переводчик, разумеется, не может помогать одновременно всем, тем более, что специалисты работают, как правило, в разных местах. Поэтому я ежедневно по утрам провожу получасовые занятия английского языка со всеми экспертами, обучая их основным разговорным моделям, чтобы простые беседы в рабочем порядке они могли вести сами без помощи переводчика, а в случае серьёзных переговоров и при обсуждении деталей или во время сложных работ, как сегодняшний пуск, вызывали меня.

Сейчас, находясь в любом месте зала, я наблюдаю за нашими экспертами, чтобы сразу заметить, кто из них попадает в языковой цейтнот, не укладываясь в свой запас английских слов, и тогда спешу ему на помощь. Теперь она нужна Дмитрию Ивановичу. Понимаю по тем ищущим взглядам, которые бросают индийские инженеры, поворачивая головы в поисках меня, и я уже рядом.

— В чём дело, Дмитрий Иванович?

— Спроси их, почему представители эксплуатации не дают добро на пуск. Кого ещё ждем?

Спрашиваю, Выясняется, что кто-то из больших начальников обещал придти. Дмитрий Иванович сердится:

— Никого они не ждут. Все пришли. Просто тянут почемуто. Уже скоро двенадцать. Дотянут до перерыва, а после обеда то одного не будет, то другого, и опять не пустим сегодня.

Я согласен с ним. Так бывало не раз. Строится какой-то объект. Советские специалисты торопятся, хотят побыстрее закончить, уложиться в график, суетятся, а их контрпартнёры спокойны до удивления, рабочие вообще никуда не спешат. Сложили, к примеру, стену из кирпича несколько криво, наш инженер недоволен, говорит «переделать надо» и боится обидеть каменщиков, а те, напротив, очень рады и тут же разбирают сделанное, чтобы начать всё заново. Принимаешься объяснять, что завод очень нужен стране, а потому работать следует быстрее, чтобы Индия не испытывала нужды в своём металле, потребность в котором постоянно растёт. Они слушают, соглашаются, но работать, тем не менее, не спешат. Парадокс? Да, конечно. Но в чём?

Индийские инженеры с грустью объясняли нам, что все причины бед в перенаселённости страны. Из шестисот с лишним миллионов населения почти пятьдесят процентов людей живут ниже уровня бедности, потому что у них нет работы. Здесь на строительстве государственного завода им хорошо платят. Сотни тысяч людей получили возможность неплохо жить, работая на этом заводе, и миллионы других живут за счёт его же, занимаясь торговлей и обслуживанием тех, кто живёт и работает в Бокаро. А когда закончится строительство? Многим некуда будет деться. Перебраться на другую стройку — дело в Индии не простое. Кругом есть свои голодные, ищущие работу, и потому приехавшему из другого района устроиться где-то очень трудно. Его всюду будут официально считать чужим человеком, и он превратится в нищего. Так зачем же ему торопиться? В этом-то суть несовпадения личных интересов рабочего с интересами всего государства.

Я уже давно понял эту особенность и потому улыбаюсь, видя, как кипятится Дмитрий Иванович. Его тоже можно понять. Человек, проживший немалую и трудную жизнь рабочего, ставший давно мастером своего дела, собирающийся через пять-шесть лет на пенсию и приехавший сюда после длительных уговоров как опытный специалист по монтажу механического оборудования, он делал всё для того, чтобы как можно скорее собрать и пустить оставшиеся эксгаустеры и вернуться домой, где его ждут два взрослых сына, внуки и зима, холодная и снежная, о которой вспоминается, как о несбыточном чуде, когда на тебя наваливается сорокапятиградусная жара чужого края.

Подоспевший Кузовков успокаивает возбуждённого соотечественника, призывая к хладнокровию, а я тем временем подхожу к начальнику эксплуатации действующих коксовых батарей, фамилию которого постоянно забываю, так как довольно редко встречаюсь с ним. Он относительно молод. Ему, думаю, около тридцати. Невысокий, худенький, с коротенькими усиками, короче говоря, типичный индус. Мне захотелось попробовать свои силы в дипломатии и попытаться уговорить его дать добро на пуск эксгаустера.

По английской традиции (говорили-то мы по-английски) сначала обсуждаем погоду, которая выдалась в эти дни особенно жаркой, а зима была очень короткой, затем говорим о моей аппаратуре, и уже после этого я спросил:

— Кстати, когда начнём пуск? Не перегреется ли моя кинокамера и не пересохнет ли в ней плёнка?

Мой собеседник смеется:

— Ничего, тут мы в тени, и не так жарко. А ждём механиков, которые проверяют где-то линию трубопровода. Я напоминаю, что остаётся мало времени до перерыва, и тут же получаю спокойный ответ:

— Тогда пустим после обеда.

Не сомневался, что он так и скажет. Прямо-таки ждал этих слов и сразу же пошёл в атаку, но спокойно, как бы между прочим.

— Послушайте, — говорю, — никак не могу понять, почему вы не торопитесь пускать эксгаустер и вообще всё строите не спеша.

Видя попытку инженера начать отвечать, быстро останавливало его:

— Я знаю. Вы хотите сказать о перенаселённости. Но давайте посмотрим на эту проблему с другой стороны.

По улыбке на лице индуса вижу, что угадал его мысль, и теперь он с интересом посмотрел на меня, ожидая, что я скажу дальше, И стал развивать свой тезис:

— Следите внимательно. Чем быстрее мы сдадим эксгаустерное отделение, тем раньше мы освободим людей для работ на других объектах завода, а следовательно ускорим окончание строительства всего комбината. Это позволит вашей стране раньше получать миллионы тонн высококачественной листовой стали и чугуна, которые вы пока ещё вынуждены покупать в других странах. У вас появятся лишние деньги, и на них вы сможете начать строительство других заводов, которые дадут работу ещё большему числу индийцев, и не только в Бокаро, но и в других городах страны. Стало быть, работать быстрее выгоднее для каждого из вас. Ведь если страна становится богаче, то и каждому человеку в ней должно быть легче жить.

На лице моего собеседника теперь не улыбка, а характерное сосредоточенное философское выражение, появляющееся у индусов, когда они собираются спорить и уверены, что докажут свою правоту. Что-что, а спорить на политические темы они умеют.

— Вы правы, всё это так, однако наши рабочие в основном люди неграмотные. Они думают, что государственные деньги попадают в карманы министров, а народу мало от этого пользы.

— Но посудите сами, — говорю я, — Индия не так давно была в ряду отсталых стран, а после завоевания независимости, всего за какие-то тридцать лет, вышла на девятое место среди самых развитых капиталистических стран по промышленному развитию. Разве это не так?

— Конечно, так. И это потому, что нам помогаете вы, Советский Союз.

Мне кажется, мы нашли верный тон разговора и хорошо понимаем друг друга. Тут в голову приходит оригинальное сравнение, и я продолжаю наступать:

— А раз я прав, то как же вы объясните, что, всё понимая и желая только хорошее стране, вы не спешите работать? Вот я вам приведу пример. Маленький котёнок, когда родился, хочет есть. Его берут и тычут мордочкой в блюдце с молоком, а он отворачивается и опрокидывает блюдце. Вы его опять суёте к молоку, а он снова в сторону. И так будет до тех пор, пока вы не сумеете заставить котёнка лизнуть молоко. Только тогда он догадается, что оно вкусное и начинает его пить. Вы понимаете, что я хочу сказать? Индус смеётся и, кивая головой, охотно соглашается:

— Да-да, понимаю. Вы опять правы.

Я готов торжествовать победу, но оказывается, он не собирался сдаваться и продолжает, предлагая в ответ на моё своё образное сравнение:

— Мы очень благодарны вам за помощь. Хлеб, который вы нам даёте, вкусный. Но мы хотим намазать на этот хлеб немножечко масла, чтобы он был ещё вкуснее. Эксгаустер, который мы сегодня принимаем, — это хороший хлеб, но пусть он будет ещё лучше. Мои помощники сейчас проверят всё, и начнём пуск.

Несколько минут спустя я продолжал стоять в раздумье, пытаясь сообразить, кто же выиграл в нашем — дипломатическом споре, а в это время все уже становились на свои места, готовясь к самому ответственному моменту — пуску, на который, наконец, дала своё добро эксплуатация.

Собственно, пуском это ещё назвать нельзя. Сегодня должны прокручивать машину на воздухе в течение десяти минут. Важная и сложная операция. Если она пройдёт успешно, то дальше, как говорится, дело простой техники. Снова раскрывается электродвигатель, проверяются последний раз подшипники, и после сборки при пуске машины в систему трубопроводов вводят пар для вытеснения воздуха, и только после этого постепенно подают газ, который и будет с этого момента родной средой всей системы. Если газ ввести быстро, то в сочетании даже с паром он может стать взрывоопасной смесью и самовоспламениться. Тогда крепко сваренные трубопроводы разлетятся, как папиросная бумага. Поэтому здесь тоже требуется максимум внимания и осторожности. Вот почему эксгаустер сначала проверяют на воздухе, который сам по себе не может взорваться.

Пришло время, когда всё внимание переключается на моего друга Николая Рудского. Молодой инженер из Донецка сейчас чуть ли не самая главная фигура в зале эксгаустеров. В его руках все защиты. Случись во время пуска любая неполадка — его приборы должны сработать и немедленно остановить двигатель.

Два дня назад во время первой минутной пробной прокрутки машины я переводил его объяснения индийским инженерам, и сам узнал любопытные детали. Оказывается, на двигатель подаётся огромное напряжение в шесть тысяч вольт. Чтобы сдвинуть с места и закрутить мощные лопасти, нужен большой начальный или, как тут говорят, пусковой ток. С его помощью в течение каких-то пятидесяти пяти секунд двигатель должен набрать максимальные обороты. Если он будет раскручиваться медленнее, то, значит, на него почему-то действует нагрузка больше, чем следует, что-то мешает свободному вращению, и в таком случае сработает защита, прекратив подачу тока. Ну, а вдруг автоматика не сработает? Она тоже сейчас проходит экзамен, который принимают внимательные глаза специалиста. В тот день двигатель набрал скорость в положенное время.

Коля краем глаза видит, что я его снимаю кинокамерой и с досадой отмахивается от меня. Догадываюсь, что он мне скажет после пуска, когда мы по обыкновению сядем рядом в автобусе, отправляясь на обеденный перерыв. Я уже сейчас будто слышу его голос в сопровождении дружеского тумака по шее:

— Я, понимаешь, занят. Такой напряжённый момент. Тут едва вспоминаешь все твои наставления в английском языке, чтобы объяснить, как и что, поворачиваешься и вдруг натыкаешься на твою камеру, этакий длинный стеклянный глаз. Я же не артист тебе. Смущаешь, понимаешь. И обязательно при этом добавит:

— Ты хоть покажи, когда проявишь плёнку. Зря что ли страдал?

А момент у него действительно ответственный. Перед пуском самого эксгаустера нужно сначала по системе смазки прогнать масло. В течение десяти минут после включения масляного насоса проверяется наличие смазки на всех участках. Опускаются щупы, и через смотровое окно устанавливается, движется масло или застыло из-за внезапной непредвиденной закупорки. Достаточно маслу не попасть в один из подшипников, и при огромной скорости вращения через каких-то двадцать-тридцать секунд он выйдет из строя и надолго остановит машину. Что однажды здесь и произошло, когда неожиданно лопнула трубка маслопровода, и пока инженер бежал к кнопке «стоп», за короткие пол минуты баббитовые пластины подшипников оплавились. Тогда-то и пришлось вызывать из Советского Союза опытного мастера Андреева, который сумел всё привести в порядок без замены самого агрегата, стоящего больших денег. Правда, ему пришлось много потрудиться. Целыми днями мы видели его с напильником в руке, объясняющим индийским рабочим, как шабрить, то есть чистить поверхность пластин, снимая с них окалину.

Во время работы эксгаустера заводится специальный журнал учёта температуры подшипников. Как только где-то она повышается, необходимо срочно выявить причину и устранить её. Перегрев чётко указывает на наличие неисправности. Она может оказаться в системе охлаждения, в смазке, при других перегрузках. Все они в поле зрения Николая Рудского. Одна из них осевое смещение.

У всех вращающихся механизмов существует ось вращения. Представьте себе обычный пропеллер на палочке. Его ось, то есть палочку, можно поворачивать куда угодно по ветру. А в эксгаустере пропеллер, точнее его двигатель с осью, заключены в железные тиски тяжелейшей станины на прочном фундаменте. И вот смешно подумать, но ось этой громадины не имеет права сдвинуться более чем на пятнадцать сотых миллиметра. Такова необходимая точность. Чуть больший сдвиг — и приборы Николая отключат установку от электроэнергии, заставят её замолчать.

Конечно, когда всё уже проверено, защиты работают надёжно, вал двигателя давно вращается, не вызывая подозрений, то достаточно одному дежурному спокойно сидеть за столом, следя изредка за светящимися разноцветными лампочками и стрелками приборов контрольного щита. А сегодня, когда идёт проверка каждого параметра и в то же время всех следящих за ними устройств, одному человеку не справиться. Людей-то собралось много, но знающих, что к чему — единицы.

Рудскому неоценимую помощь оказывает Толя Гарбуз. Он, пожалуй, самый молодой среди нас, но самый крупный по размерам. Может быть, большой рост и кажущаяся неотёсанность фигуры заставляют его быть несколько грубоватым в разговоре. Мы с ним и с Колей большие друзья. Толя очень любит помогать, но при этом обязательно делает вид, что недоволен и ругает Колю или меня за то, что сами не можем справиться с той или иной работой. Особенно он издевается над нами, когда требуется его физическая сила. Тогда он подходит и небрежно отодвигает нас в сторону, говоря:

— Ну, вы, мелюзга, отойдите. Не путайтесь под ногами.

Если же он сам не в состоянии что-то сдвинуть или поднять, то опять мы оказываемся виноватыми, когда он кричит нам:

— Чего уставились? Что я слон, что ли? Хватайтесь за тот конец вдвоём, а я уж тут как-нибудь без вас.

Официально он мог бы сегодня не быть на пуске эксгаустера. Он инженер-электрик. Вся проводка давно смонтирована, и проблем нет. Однако он прекрасно понимает, что Николай сам не может уследить за всеми приборами, а индийские коллеги пока не настолько хорошо усвоили процесс работы, как говорится, с закрытыми глазами отвечать за каждое показание. А ведь тут нужна мгновенная реакция. Конечно, рядом начальник комплекса Кузовков, но, во-первых, он механик по образованию, а во-вторых, должен осуществлять общее руководство и вести переговоры со всякими начальниками для координации действий строителей и эксплуатации.

Мне, как переводчику, особенно приятно, что сегодня в ответственный день здесь собрались специалисты, неплохо владеющие английским языком. И Толя, и Коля, и Владимир Григорьевич перед поездкой в Индию закончили десятимесячные курсы по изучению английского языка, и потому во многих случаях обходятся без моей помощи. Гарбуз вообще мечтал быть переводчиком, лучше всех в моей группе учит модели, которые я даю, хотя после занятий не забывает отпустить пару ласковых слов в мой адрес типа:

— Наговорился, балабол? Пошли работать. Нечего тут сидеть, бумаги марать. Поможешь мне с мистером Мазумдаром поговорить. А то он мне вчера о высоких материях начал рассказывать, и я не всё понял.

Дмитрий Иванович опускает и поднимает щуп, по которому медленно начинает стекать вязкое масло. Всё идёт нормально.

Перекривая общий шум, слышится зычный голос Гарбуза, направленный в мой адрес:

— Эй, корреспондент! Иди сними меня с коллегами для истории, пока не начали пуск, если, конечно, ты принёс камеру с плёнкой. А то, может, дуришь тут всех? Могу включить лампочки для тебя. Ты же на цветную снимаешь?

Я подхожу, навожу на него камеру, и Толя начинает оживлённую беседу с индийскими инженерами, стараясь повернуть их в профиль ко мне или, во всяком случае, отвлечь на себя их внимание, так как знает, что я остановлю съёмку, если кто-то будет смотреть в объектив.

В это время раздаётся команда Андреева:

— Так, с маслом порядок. Давайте пускать.

Сразу происходит весьма определённая расстановка людей. Кузовков, Гилл, Варма, представители эксплуатации и я оказываемся в центре зала, чтобы видеть весь эксгаустер и все службы.

Справа, возле насосов и приборов давления, Рудской. Слева Гарбуз у контрольного щитка с кнопкой пуска. Дмитрий Иванович берёт слуховой стержень. Возле каждого нашего специалиста стоят их индийские контрпартнёры. Рядом рабочие готовые придти на помощь в любую минуту.

Дмитрий Иванович просит ещё раз открыть сливной кран системы охлаждения. Убеждается, что вода льётся. Все напряженно ждут команду. Даже женщины-уборщицы, сидевшие в конце зала с детьми на коленях, встали и тоже смотрят издали на то, что происходит в центре.

Жарко. Пот льётся по лицам советских экспертов из-под касок. Тёмная кожа индийцев тоже обрамлена каплями пота. Но никто не обращает на него внимания. Дмитрий Иванович машет рукой. Кажется, Гилл командует:

— Старт!

Мистер Мазумдар нажимает на кнопку пуска. Десяток пар глаз впиваются в приборы с поползшими вверх стрелками.

Первые секунды его никто не слышал — на такой высокой ноте он начался. Но затем резкий, громкий, всё заглушающий рёв мотора воткнулся ножами в уши, заставляя руки невольно подниматься к голове, чтобы защититься от дурманящего, парализующего, почти убивающего ужасного звука. И в то же время его почувствовали ногами. Пол задрожал и, казалось, ещё минута, и, как карточный домик, рухнет здание.

Чей-то крик «стоп!» потонул в рёве уже останавливающейся машины и затихающего, непрерывно меняющего тональность свиста. Сила инерции продолжала ещё вращать ротор на хорошо смазанных и отрегулированных подшипниках, когда люди начали приходить в себя от минутного шокового состояния.

Первый вопрос полетел от Рудского к Гарбузу через весь зал:

— Ты нажимал кнопку «стоп»?

— Да, — последовал ответ, — но защита сработала раньше. Я видел по приборам и нажал уже машинально на всякий случай.

— Отлично. Теперь, что случилось?

— Дмитрий Иванович, что вы думаете?

Андреев слегка сощурил глаза, пытаясь понять, что могло произойти. Его мысль в доли секунды прошлась по всему технологическому процессу и возможным вариантам неполадок. Свист — это воздух. Конечно, он. Но почему? И он стал рассуждать вслух, видя, что от него ждут немедленного ответа.

— Откуда-то не оттуда потянуло воздух. Мы всё закрыли. Я сказал, чтобы задвижка на обводном канале была открыта. Воздух должен был циркулировать нормально, а такое впечатление, что его тянуло с силой через маленькое отверстие. Нужно проверить шибера. Не может быть, чтобы в трубах образовался пробой.

Трубопроводы перекрывались внизу на первом этаже. Все пошли туда проверить версию Дмитрия Ивановича. Через минуту мы убедились в его правоте. Тот шибер, который он просил закрыть оказался слегка приоткрытым. В него и ворвался воздух, влекомый мощной всасывающей силой разгоняющегося эксгаустера.

Опытный специалист, мастер своего дела, Дмитрий Иванович, увидев приоткрытый кран, грустно махнул рукой, сказав только:

— Закрывайте.

Кто-то из индийских коллег растерянно отвёл глаза при встрече с Андреевым. Объяснения были ненужными. Перед пуском Дмитрий Иванович долго доказывал индийским инженерам эксплуатации, что во время прокрутки двигателя на воздух необходимо сначала закрыть основной воздуховод и пустить поток воздуха по обводному каналу замкнутым циклом. Они не соглашались и сделали по-своему, не предупредив, что не выполнили его указаний. Им верилось, что они докажут свою точку зрения.

Сидя уже в автобусе. Владимир Григорьевич Кузовков, как всегда рассудительно, сказал:

— Ещё один день потерян. Но ничего, хлопцы. Он не прошёл даром. Нашим коллегам он будет хорошим уроком. Во-первых, они ещё раз убедились, что надо делать так, как говорим мы. А во-вторых, они хорошо запомнят, как нельзя прокручивать машину. На ошибках учатся. Они тоже бывают полезны.

Руби

Возвращаясь с работы на автобусах, мы всегда проезжаем мимо здания почты. Собственно, это не большой двухэтажный домик на четыре квартиры, совершенно такой же, как те, в которых живут семьи наших специалистов, работающих на металлургическом заводе. Крыши этих домов плоские и ограждены высокими парапетами, так что вполне пригодны для отдыха в удобных плетёных креслах, если погода не жаркая и не льёт дождь. Но здесь же, на крыше, установлены баки-хранилища, куда два раза в сутки подаётся питьевая вода для постоянного обеспечения квартир. Они, безусловно, не украшают собой дом и, быть может, поэтому широкие площадки используются чаще для сушки белья, чем для отдыха. Каждая квартира первого и второго этажа состоит из двух спален, столовой, гостиной, кухни и ванной комнаты. Нижняя часть такого дома и была занята под почтовое отделение.

Я иногда выхожу из автобуса, не доезжая немного до своих ворот, заглядываю за марками и иду домой. Путь в этом случае длиннее, но зато по дороге я успеваю подышать свежим воздухом, что немаловажно после работы на коксохимическом комплексе, и понаблюдать за природой. То слушаешь пение черноголовой иволги, то следишь за полётом зелёных попугаев. Я узнаю их даже высоко в небе по длинным вытянутым хвостам и быстрому частому взмаху крыльев. Радует глаз растительность. Взгляд с удовольствием отдыхает на буйной зелени манговых и банановых деревьев, пальмах, акациях, напоминающих ленкоранские. А вот папайя, стоящая, как правило, несколько обособленно, мне внешне не нравится. Глядя на неё, мне всегда её жалко, так как кажется, что её кто-то обокрал или просто обделил при распределении, не оставив почти листьев, и к тому же покорёжил ствол. Зато плоды у неё вкусные и полезные. Надо только знать, как их готовить. Правда, на наших деревьях, которые я вижу каждый день, они, наверное, никогда не вызревают и не становятся большими и сочными. Ну, да плоды можно найти и на базаре.

И вот как-то проходя мимо почты, я по обыкновению поднял глаза на крышу, чтобы увидеть, есть ли над нею орлы или грифы, которые временами прилетают сюда, устраиваются на верхушках деревьев и следят за открытой местностью перед домом в поисках добычи. Мои глаза скользнули по окну, и я почти физически ощутил на себе чей-то взгляд. Обратив внимание на окно, я увидел, что оттуда на меня смотрят чьи-то глаза. Я улыбнулся — глаза сразу спрятались. На следующий день они опять смотрели на меня и снова быстро скрылись, как только поняли, что я их заметил.

Такая игра продолжалась несколько дней. Я всегда проходил, не останавливаясь, но успевал улыбнуться чёрным проказливым глазам. Наконец, я увидел в окне смеющиеся лица двух девочек. Теперь они уже не прятались, а с интересом наблюдали, как я проходил мимо них.

Меня очень смешили эти девчушки. Я подумал, сколько людей они встречают и провожают таким образом через оконные стекла. Индийские девушки, как мне известно, воспитываются очень стеснительными и в большой строгости. Поэтому, когда однажды, выйдя из автобуса, я увидел на пороге почты двух худеньких невысоких девочек лет пятнадцати в модных широких брюках, то в голову не сразу пришла мысль, что это те самые девочки, с которыми я уже был знаком в основном по шаловливым глазам.

Я готов был уже пройти мимо, когда одна из них поспешно спустилась со ступеньки крыльца мне навстречу и, явно пересиливая робость, сказала:

— Драстуйте! Вы есть значок?

Я рассмеялся, но не потому, что она неправильно говорила по-русски. Конечно, я не собирался объяснять ей, что я не значок, а переводчик, но мне стало весело оттого, что я узнал эти глаза и понял, что период подполья кончился. По тому как девочка медленно выговаривала фразу, было ясно, что она долго подбирала и учила нужные слова. Поэтому я заговорил по-английски, и разговор пошёл веселее:

— Конечно, у меня есть значки. А как вас зовут?

— Руби, а мою подругу — Лолита.

— Какое красивое имя Руби! Оно в переводе означает рубином вый цвет?

— Да, а вас как зовут?

Я назвал себя. Лолита тоже подошла к нам. Она не казалась такой смущённой, как её подруга, ведь она не решилась первой начать знакомство. Тогда как на лице Руби сквозь светло-шоколадный оттенок явно проступал румянец волнения. Может быть, именно поэтому она и показалась мне несколько красивее второй девочки.

— Где вы учитесь, Руби — спрашиваю я.

— Мы с Лолитой только что закончили школу и теперь собираемся поступать в колледж.

Так хотелось расспросить девочек об их учёбе и предстоящих экзаменах, но нужно было торопиться на обед, поэтому я пообещал принести вечером значки и открытки, познакомить со своей дочкой Алёнушкой и поспешил домой.

Алёна, узнав о предстоящем знакомстве, очень обрадовалась. Ей было только десять лет, но она очень любила дружить со старшими по возрасту, да и говорить по-английски с местными детьми ей всегда было интересно. Потому она страшно переживала, выбирая значки и открытки, стараясь найти самые красивые.

Вечером после ужина мы отправились вместе к почте. Алёна засыпала меня вопросами о Руби и Лолите, но я только смеялся и отвечал, что лучше, если она спросит об этом самих девочек.

Они стояли возле дома и смущённо зашептались при виде нас. Быть может, они не ожидали, что моя Алёна окажется почти с них ростом. Наши дети действительно обычно крупнее индийских.

Подойдя к девочкам, Алёна бодро вторит за мной приветствия, узнаёт имя каждой из них, сколько им лет и, исчерпав таким образом запас дежурных фраз, выученных до автоматизма, растерянно прижимается ко мне и говорит тихо, что не знает, о чём ещё спрашивать. Пока я напоминаю ей все вопросы, которые она задавала мне по дороге, инициативу в свои руки берёт Руби:

— В каком ты классе, Элен?

Разговоривая на английском, Алёна всегда называет себя Элен, полагая, что так всем понятнее, что, впрочем, правильно.

— В четвёртом.

— Какие ты получаешь отметки?

— Четыре и пять.

— Сколько?

Девочки переглянулись, не понимая. Тогда я стал объяснять, что это очень хорошие отметки в нашей школе, так как у нас пятибалльная система.

— А как вы учитесь? — спрашивает в свою очередь Алёна.

— О, я получала последний год восемьдесят пять-девяносто процентов, — ответила Руби, и теперь мы с дочкой удивились.

— Что значит девяносто процентов?

Руби оглядывается по сторонам, находит небольшую палочку, приседает на корточки и начинает чертить на земле. Мы с Алёной наклоняемся и видим нарисованную колонку, разделённую на пять неравных частей. В них стоят цифры, которые Руби сразу объясняет:

— Вот максимальное число баллов, которые мы можем получить за наши ответы, сто. Те, кто получают меньше тридцати баллов, или как мы часто говорим, процентов, — это плохие ученики. Таких не очень много. Оценка от тридцати до сорока пяти процентов считается удовлетворительной. От сорока пяти до шестидесяти — хорошей. От шестидесяти до семидесяти пяти — очень хорошей. Ну, и выше до ста — отличной.

— Так это почти как у нас, — говорю я. — Только у нас нет «очень хорошо», но есть «очень плохо», а в остальном вы могли бы тоже получать отметки от единицы до пятёрки.

— Нет, так не получится, — вступает в разговор Лолита. Она тоже присела и забрала у Руби палочку и, поясняя свою мысль, тут же пишет.

— В конце каждой недели и каждого месяца мы даём письменные ответы. В задании, например, десять вопросов. Ответ на каждый вопрос оценивается по десятибалльной системе. Каждая ошибка снижает оценку на один балл. В сумме за десять вопросов у всех учеников получаются совершенно разные отметки. Сто почти никто не получает, так как это очень трудно.

Солнце уже зашло, начинало темнеть, и птицы на соседнем дереве подняли такой оглушительный гвалт, что в какой-то момент мы почти не могли слышать друг друга. Я предложил отойти в сторону. Алёна потянула меня за руку и зашептала:

— Папа, не забудь про открытки и значки. Уже поздно, и нам пора идти.

— Конечно-конечно, — сказал я, достал из кармана набор открыток с видами Ялты и стал рассказывать девочкам о море, которого они никогда не видели, о горах Крыма, о чудесном климате. Потом Алёна протянула два значка. На одном в золотой оправе на голубом фоне было изображение Ленина. Руби сразу взяла его и сказала:

— Я знаю, это Ленин. Какой красивый значок. Большое спасибо!

Большое спасибо!

— А кто он такой, ты знаешь, Руби? — спрашиваю я.

— Конечно. Ленин — великий человек. Он сделал революцию и благодаря ему вы живёте хорошо, вы счастливы.

— Революцию совершил народ, — поправляю я.

— Да, я знаю, но он был главный. Он знал, что делать. Я смотрел на Руби удивлённо. В одной руке она зажала значок, другой теребила перекинутую через плечо косу. Она не знала, какие отметки получают советские дети, не знала, что такое «Артек», но ей хорошо знакомо имя Ленина, и она любит этого человека за то, что он дал возможность другому народу жить счастливо. Глаза Руби говорили «спасибо», и я верил им.

Каждый раз, если я проезжал на автобусе мимо почты и не выходил, девочки всегда приветствовали меня, махая руками. Мне было приятно видеть их радостные лица, и я улыбался им в ответ и тоже махал рукой. Если же у меня было время, и я выходил, то мы обязательно находили, о чём поговорить. Девочки рассказывали, как учились в школе, участвовали в дискуссиях, побеждали на конкурсах сочинений, как в день учителя, который празднуется здесь пятого сентября, они награждались призами идеальных учеников и выступали в концерте художественной самодеятельности. Руби пела в хоре, а Лолита исполняла народные танцы.

Они вспоминали, как приходили в младшие классы с жестяными чемоданчиками вместо портфелей и сумок, которые носят сейчас, как во время занятий садились во дворе на землю, скрестив перед собой ноги, клали на колени чемоданчики и использовали их вместо парт.

Иногда, проходя мимо, я видел девочек, сидящих за домом под деревом с учебником в руках. Они готовились к вступительным экзаменам в колледж. Обе хотели стать врачами. Конкурсы в колледж большие — бывает по несколько десятков человек на место. Поступить не так-то легко. Нужно сдать экзамены, по крайней мере, на восемьдесят процентов.

Конкурсы в Индии — дело обычное. Экзамены сдают, начиная с поступления в школу в пятилетнем возрасте, затем — в колледж, в университет, при поступлении на работу, при повышении по службе. Везде пишут письменные работы, отвечают на устные вопросы, получают баллы. Такова система отбора в перенаселённой стране. Так что к экзаменам все привыкли.

Однажды, идя вечером, я не увидел девочек ни на пороге, ни с другой стороны дома. Их отсутствие в тот момент меня сильно расстроило. Я понимал, что с ними ничего не должно было случиться, что, быть может, они просто куда-нибудь ушли. Но именно в тот день я прочитал в местной печати грустную статистику о жизни индийских детей. Мне никак не удавалось освободиться от мыслей о том, что за последние двадцать лет в стране тридцать процентов родившихся детей не дожили до своего совершеннолетия, из двадцати одного миллиона ежегодно рождающихся один миллион умирает в возрасте до одного года, и три миллиона — в возрасте до пяти лет.

Подумать только, каждый третий ребёнок, явившийся на свет в этом году в такой удивительной древней стране, умирает от голода и болезней, так и не выйдя из детского возраста. А сколько детей расстаётся с детством из-за необходимости идти на работу. Всё та же статистика утверждает, что семнадцать процентов детей Индии, то есть одиннадцать миллионов, работают потому, что они сироты или вынуждены работать, чтобы помогать нищенствующим родителям.

С такими тяжёлыми мыслями о том, что могло произойти с моими знакомыми девочками, я удалялся от почты, когда вдруг услыхал, как кто-то меня зовёт:

— Женя! Женя!

Я оглянулся. Руби — это была она — бежала ко мне, и что-то странное было в этом беге. Запыхавшаяся, раскрасневшаяся, она остановилась передо мной, а я всё думал, что же меня так удивило в ней в этот раз. Конечно, меня очень обрадовало, что с нею ничего не случилось, что она такая же, как всегда. Нет, всё-таки не такая. Что-то в ней изменилось. Руби перехватила мой взгляд, опустила глаза и поправила сари на плече. Только теперь я понял, в чём дело. Руби была одета в сари. И я тут же вспомнил, как спросил её несколько дней назад, почему она всегда в брюках и кофточке, что делает её похожей на европейских девушек.

— А разве это плохо? — смутилась Руби.

— Нет, что ты, — ответил я. — Но мне бы очень хотелось увидеть тебя настоящей девочкой Западной Бенгалии в вашей национальной одежде.

— Хорошо, — сказала Руби просто.

И теперь она стояла, покрытая голубым одноцветным сари, ярко подчёркивающим её тёмные большие глаза. Они были явно грустными в этот день.

— Что с тобой. Руби? Что-нибудь случилось? — спросил я. Она всё ещё дышала часто от быстрого бега и, может, поэтому ничего не сказала, а молча протянула мне открытки. Это было нечто вроде аппликаций. На одной, сложенной пополам, были нарисованы красивые цветы, а на внутренней стороне оказался засушенный лист, точнее сеточка его прожилок.

— Какие интересные открытки, Руби, — говорю я с восторгом. — Откуда они?

— Это я сама сделала вам с Элен на память. Завтра я уезжаю на экзамены в Асансол.

Теперь я понял, чем была расстроена Руби и почему она надела сегодня сари. Мы виделись с нею последний раз. Она пришла исполнить своё обещание и оставить память о себе.

Занятый своими мыслями, я совершенно не заметил, что тучи над нами сдвинулись, и только хлынувший внезапно ливень напомнил сразу, что уже давно начался мансунный период, а дожди начинаются без предупреждения. Я раскрыл зонтик, и мы с Руби побежали к ближайшему дому, где я заметил на крыльце два плетёных кресла. Одну руку Руби подала мне, другой подхватила сари, чтобы не намокло. Мы едва успели вскочить на сухое крылечко, когда вокруг нас помчались целые реки воды, смывая листья и веточки, разбросанные, видно, птицами, строившими в этот период свои гнёзда.

— Смотри, — сказал я, смеясь, — даже небо не хочет, чтобы ты уезжала. Видишь, какие большие слёзы?

— Да, — ответила Руби.

По её голосу я понял, что она не собиралась воспринимать мои слова как шутку.

— Я давно хотела сказать, — продолжала она, — я много читала о вашей стране. У нас часто пишут о русских. Не всегда — только хорошее. Но плохое пишут обычно со злости, и верить этому нельзя. Я читала рассказы Толстого, Достоевского, Горького, Шолохова и других русских писателей. Особенно интересно читать современных авторов, которые рассказывают, как живут у вас в стране сейчас. Но книги — только книги, а мне хотелось бы поехать в Советский Союз, учиться и жить там. Один наш знакомый был в Москве. Он рассказывал нам, что у вас очень хорошо. Он так был счастлив. Я тоже хочу поехать к вам, но это невозможно.

— Почему, Руби? Ты закончишь колледж, и тебя тоже могут послать к нам учиться.

— Нет-нет, я знаю, — говорит Руби уверенно. Мой папа простой почтовый служащий. Каждые три-четыре года нам приходится переезжать в другой город. У него нет знакомых, которые могли бы помочь.

Мне был известен этот порядок, установленный в Индии для работников почтовых учреждений, полиции и некоторых других государственных служб в целях борьбы со взяточничеством и казнокрадством. Индийцы говорили мне, что он особого эффекта не имеет, поскольку по-прежнему на почте пропадают посылки и бандероли, а хорошие журналы порой вообще не доходят. Да и в целом проблема ответственности перед законом ещё далека от разрешения. А для самих служащих такие переезды, безусловно, усложняют жизнь, так как труднее налаживать контакты, иметь постоянных хороших друзей и быть уверенным в своём будущем.

Дождь продолжал лить. Он смыл всё, что можно было, и теперь чистые ручьи мчались, как дорожки слёз из чьих-то глаз. Руби рассказала всё, как на духу:

— Я уверена, что моя жизнь ничем не будет отличаться от других мне подобных. Кончу колледж, и меня выдадут замуж за человека, которого выберет для меня отец. У него нет много денег, так что на хорошего мужа рассчитывать не приходится. Тогда кончатся мои мечты. Всё будет зависеть от него — главы моей семьи. Разрешит работать — хорошо, а нет — буду сидеть дома, растить детей и ждать возвращения мужа с работы, чтобы кормить и украшать его жизнь своим присутствием.

Да, Руби была права. Её рассказ нельзя назвать детской наивностью. Я ничего не мог ей возразить. Конечно, бывает в Индии и так, что девушка и парень женятся по любви. Но это случается пока ещё очень редко, да и то в современных по нраву семьях.

Я знаю одну такую семью, главой которой является владелец магазина. Его младший сын, тоже преуспевающий бизнесмен, в тридцать один год женился на девушке из не очень богатой семьи. Его отец с гордостью рассказывал мне, что не взял денег с родителей невесты. Он сказал тогда сыну:

— Ты сам выбрал себе невесту, и мне не нужны деньги. Главное, чтоб ты был счастлив.

Любопытно было то, что рассказывал он мне это в тот момент, когда вёз свою старшую дочь тридцати трёх лет в Калькутту на помолвку. Мы ехали вместе в автобусе до Дханбада. Его дочь сидела немного впереди. Я обратил внимание на то, что она время от времени подносила к глазам носовой платочек. Перехватив мой взгляд, мистер Чандра, так звали моего попутчика, сдержано улыбнулся и сказал:

— Она нервничает. Жениха видела только на фотографии. Да и привыкла всё время быть дома. Боится. Но жених хороший. Ему двадцать восемь лет. Богат. Владеет компанией по продаже подшипников. Имеет филиал в Ранчи. Я ему плачу за дочь сорок тысяч рупий.

— Так вы в большом убытке, мистер Чандра?

Пожилой сухощавый индус с проваливающейся на месте отсутствующих зубов верхней губой рассмеялся и сказал весело:

— Такова судьба отцов, у которых есть дочери. Но об этом нужно думать заранее и обзаводиться сыновьями. Когда я женил другого сына, то получил с невестой шестьдесят тысяч рупий. Так что убытка нет.

Да, это был коммерсант. И меня не очень удивило, что он позволил одному сыну взять невесту без денег. Сын этот не очень прост. Отцу уже шестьдесят два года. Становится стар. Дела постепенно переходят к сыну, с помощью которого они пошли значительно успешнее. Отец вспоминает всю историю:

— Я родился в семье банкира. У нас было достаточно много денег, чтобы считать себя богатыми и ни в чём не отказывать себе. Но так случилось, что во время войны с Пакистаном отец мой потерял почти всё своё состояние. Я стал военнослужащим и ездил по всей индии. Потом ушёл в отставку и открыл небольшой винный магазинчик в Ранчи. Когда начали строить завод в Бокаро, я переехал сюда и начал торговать продовольственными товарами и мелкими предметами широкого спроса. Город рос, и моя торговля тоже. Теперь у меня три магазина, и скоро начну строить свою гостиницу. Да, конечно, торговля его подняла. Большая часть успеха приходится на долю сыновей. Отчего же не разрешить хотя бы одному жениться по своему усмотрению и потом взять молодую жену в свадебное путешествие по стране на самолётах и только на них? Да и попробуй не разреши, если теперь фактически он управляет бизнесом.

Руби подобное может только сниться. Но она мечтает о другом. Она хочет быть человеком, способным самостоятельно решать свою судьбу.

Дождь кончился, и Руби встаёт.

— Мне нужно идти. Передайте, пожалуйста, привет Элен. Очень жаль, что я уезжаю.

— Спасибо тебе. Руби, — говорю я. — Ты знаешь, жизнь меняется очень быстро. Наверное, скоро придёт то время, когда Индия станет намного богаче, и все индийские девушки смогут ездить и в другие страны, и границы не будут большим препятствием. А для этого надо всем больше учиться. Я надеюсь, что мы ещё встретимся. До свидания!

На следующий день Руби уехала в Асансол вместе со своей подругой, и, проезжая мимо почты, я больше не видел их улыбающихся мне лиц и не ловил взгляды озорных глаз.

Гордость индуса

Кувшин и мастер, или Парадокс кастовой системы

Около трёх с половиной тысяч каст существовало в Индии. Каждая профессия — отдельная каста. Правда, основа зарождения многоступенчатой иерархической лестницы была несколько иной, чем в наши дни.

Само слово «каста» означает цвет. Около пяти тысяч лет назад в Индию пришли арийцы. У них самих уже тогда было деление на два класса: знатных и простых людей. Но они были белокожие. А аборигены Индии имели тёмную кожу. Их называли дасами, то есть рабами. Тогда-то сначала и возникли касты белых и цветных.

В течение многих столетий происходило смешение рас, и постепенно выделились четыре касты, различавшиеся не по цвету, а по положению в обществе. Самыми высшими были брамины от слова «брахман», что означает «бог». К ним принадлежали священники и учёные. Затем шла каста кшатрия, к которой относились воины. Они в те времена были почти равны с браминами, так как фактически правили страной. Вайшья — простые люди — стали торговцами и отставляли третью касту. К четвёртой — шудра — отошли все неарийские племена. Они были рабочими, ремесленниками, земледельцами, скотоводами и так далее.

Эти обычаи, отделявшие людей друг от друга, сильно мешали развитию государства. Поэтому в настоящее время кастовая система в стране отменена. Однако сложившееся веками трудно переделать за десятилетия. До сих пор многие индийцы стоят лицом к лицу с кастовыми различиям, приводящими порой к парадоксам, об одном из которых и пойдёт рассказ.

Устойчивой и в наши дни остаётся в Индии каста кумхаров, то есть гончаров. Из поколения в поколение, от отцов к детям передаётся сложное искусство изготовления кувшинов разных размеров и форм. Нелёгкий ручной труд, единственной механизацией которого является вращающийся гончарный круг, ценится очень дёшево. Гончар может выполнить сто пятьдесят заготовок в день. Часть из них разобьётся, так и не попав в печь, другая во время обжига, и хорошо, если в это время не пойдёт дождь, когда вся продукция может полопаться, отправив весь труд насмарку. Получившиеся в конце концов кувшины относятся на базар для продажи, где за средних размеров сосуд платят всего две рупии, на которые можно купить лишь буханку хлеба или съесть небольшой завтрак с лепёшкой.

Между тем в древности к искусству гончара относились с большим уважением. Не случайно именно каста гончаров получила название «пандит», что означает «ученый человек». Ведь люди этой профессии умеют делать сосуды, ставшие известными всему миру не только своей красотой.

Пожалуй, нет такого дома в Индии, где бы не стоял хоть один глиняный кувшин. Изготовленный из особого состава умелыми руками индийских гончаров, тщательно обожжённый, кувшин сохраняет прохладу помещенной в него влаги даже в самую сильную жару, благодаря мельчащим порам в теле сосуда.

Кувшин как бы дышит, не пропуская в себя тепло. В стране, где раскалённый воздух поднимает столбик ртути в тени до пятидесятиградусной отметки и где во многих домах ещё нет кондиционеров и холодильников, простой глиняный кувшин играет первостепенную роль.

Для многих индийцев он имеет и религиозный смысл. Часто перед исполнением пуджи — так называется обряд молитвы богу — молящиеся моют руки водой только из глиняного кувшина, так как считается, что вода в нём сохраняется чистой, поскольку сам кувшин сделан из земли без примесей инородных веществ, которые могли бы помешать чистоте помыслов верующего человека.

Времена шли, менялись соотношения слоёв общества, и каста гончаров оказалась в разряде самых низших, в чьи дома не войдут и с кем не сядут за стол люди высшей касты.

И вот, как это ни странно, случилось так, что люди, стоящие на разных полюсах длинной кастовой лестницы и, казалось бы, не имеющие ничего общего между собой, тем не менее получили общую добавку к своему имени. Ею является слово «пандит». Разница состоит только в том, что, если его добавляют в конце имени, то это означает, что обладатель имени принадлежит к касте тружеников низшего сословия — гончаров. Если же имя человека начинается со слова «пандит», то это говорит о глубоком уважении каждого к тому, кому присвоили это имя, считая его достойным звания большого учёного, мастера своего дела.

Так, например, любимого всем народом премьер-министра Джавахарлала Неру называли Пандит Джавахарлал Неру, отдавая дань уважения его таланту государственного и политического деятеля.

А кумхары — гончары, которыми в наши дни становятся порой бедные люди из других каст, не нашедшие себе лучшего способа заработать на жизнь, продолжают развивать искусство изготовления кувшинов простых — для обыденного пользования в жаркий сезон и дорогих красивых, любовно разукрашенных цветами или другими рисунками, различных форм и расцветок, представляющих настоящие произведения искусства, за которые можно было бы смело поставить приставку «пандит» в начале имени. Это ли не парадокс?

Необычное состязание

У индийского народа много любопытных традиций, идущих из глубины веков. Перед началом нового дела разбиваются кокосовые орехи, вымазываются красной краской лбы, едят сладости. Это называется справлять пуджу, то есть богослужение. Танцовщица перед тем, как принять танцевальную позу на сцене, складывает ладони перед грудью и склоняется до земли, прося у бога удачи. Водитель машины, проезжая мимо храма, не забывает отдать ему почтение скорой молитвой.

Поклонение различным богам, а у индийцев их великое множество, является общенациональным явлением. Но в некоторых районах Индии можно встретиться с традициями, присущими только данной местности. Интересные истории иногда лежат в их основе.

Так, если вам доведётся побывать в одном из центральных штатов страны Мадхья Прадеш, то по дороге из его столицы Бхопала в Лалитпур, возле небольшого городка Тикамгарх, вы повстречаете огромное дерево ним, под которым установлена каменная статуя коня. Побудьте немного здесь и вы сможете увидеть, как время от времени проезжающие на живых конях всадники спешиваются в этом месте, молча кланяясь каменному изваянию. Это не очень старая традиция. Родилась она в период английского владычества, когда в стране только начинали появляться железные дороги.

Земли Тикамгарха принадлежали магарадже Пратапу Сингху, который не любил нововведения и не верил в их пользу. Поэтому, когда агент железнодорожной компании приехал к нему и предложил провести через его земли железную дорогу, Пратап Сингх наотрез отказался, сказав, что его вполне устраивает конь.

Чтобы уговорить упрямого магараджу, агент привёл свой главный козырь. Он заявил, что паровоз значительно быстрее коня. Однако для доказательства пришлось провести соревнование. Условия были такими: если конь проиграет гонку на участке в сорок три километра от Лалитпура до Коронды, где уже была железная дорога, то англичане прокладывают линию через Тикамгарх, если же он выиграет, то все близлежащие деревни присоединяются к владениям магараджи.

В этом состязании английский паровоз потерпел крупное поражение, проехав только двадцать шесть километров пути, когда конь уже закончил скачку. Правда, на обратном пути загнанное животное испустило последнее дыхание, но тем не менее победа им была одержана, и железную дорогу в район Тикамгарха тогда не провели, а благодарный магараджа на месте гибели коня приказал установить ему памятник.

Современная карта Индии испещрена железнодорожными линиями. Давно уже поверили люди в преимущества нового транспорта. Но до сих пор не умирает традиция поклонения коню — победителю.

В неделе семь дней и восемь праздников

Так гласит индийская пословица. И правда, в этой стране в любой день недели можно попасть на ка кой-нибудь праздник. Для каждого бога выделен свой день, а индусы верят, что богов очень много. У одних любимым является танцующий бог Шива, которого изображают обычно стоящим одной ногой на теле поверженного им злого демона. Это бог-разрушитель и в то же время покровитель искусства. Другие отдают предпочтение богу мудрости Ганеша с головой слона. Третьи поклоняются богине поэзии и музыки Сарасвати. Изображение того или иного бога вы можете увидеть в доме любого индуса. В дни праздников на площадях строятся высокие шатры из брезентового полотна и бамбуковых палок. В них устанавливаются глиняные фигуры богов, и по вечерам сюда собираются толпы индусов послушать песни и танцы популярных ансамблей, посмотреть, как самодеятельные артисты изображают сценки из жизни богов, о которых рассказывают легенды.

Одним из самых больших является праздник Дурга пуджа. Он празднуется осенью, и так случается, что после него всегда заканчиваются лившиеся почти ежедневно дожди.

Видел я в Индии праздник труда — Вишва карма пуджа. Тогда в городе Бокаро на металлургическом заводе, во всех цехах были установлены фигурки бога труда Вишвы. Проходить к ним можно было через специальные арки, украшенные гирляндами цветов и разноцветных лампочек. В этот день все рабочие и инженеры приходили на завод в праздничных костюмах со своими жёнами и детьми. Всем раздавались угощения, а на лоб по традиции наносились пятнышки красной краски. Очень нравится праздник труда ребятишкам, потому что в этот день они могут увидеть огромные машины и цеха, в которых работают их отцы или старшие братья.

Там, где живёт морская черепаха Тортилла

Давайте раскроем карту Индии, и мы увидим, что большая часть её территории окружена индийским океаном. С одной стороны — западной — Аравийское море, с другой — восточной — Бенгальский залив. Их тёплые воды намыли прекрасные пляжи по всему берегу, покрытому густыми пальмовыми рощами. Тут же в побережных штатах Ориссе и Карнатаке можно встретить почти непроходимые джунгли, где до сих пор живут дикие племена людей, не знакомых с современной цивилизацией. Правда, их уже не так много.

Зато по всему побережью, на протяжении нескольких тысяч километров, вы всегда встретите людей, которые кормят всю страну и многие народы мира, доставляя им из индийского океана рыбу, креветок, устриц, омаров и другие дары морской пучины. Я имею в виду, конечно, рыбаков. Все восхищаются продукцией, которую они добывают, только живут они значительно хуже тех, кому продают свой труд.

Их дом — простая тростниковая хижина без окон, без электричества, без воды. Одежда рыбака часто состоит из одного куска материи, обвязанной вокруг пояса. Его орудие труда — сети — связываются и сушатся тут же на берегу перед хижинами, рядом с лодками. А сами лодки просты и удобны. Каждая состоит из двух кусков слегка выдолбленного дерева. Две половинки связываются вместе перед самым выходом в море и никогда не тонут, но выходить на них против целого ряда длинных, набегающих друг на друга волн, чрезвычайно трудно. Надо уметь хорошо балансировать и твёрдо стоять босыми ногами на деревяшках, чтобы не свалиться самому, когда тебя окатывает встречной волной.

Возвращаться с моря легче, но тоже только опытному мореходу. Волна сама катит рыбаков на берег. Здесь особенно важна устойчивость, так как, упав, можешь оказаться под лодкой, гружёной рыбой, а это уже менее приятно. Но я не видел, чтобы рыбаки падали. Сидя или стоя на своих узких длинных лодках, они несутся над водой смело и уверенно, ловко взмахивая короткими вёслами.

В штате Карнатака у берегов Аравийского моря по большим праздникам проводят соревнования гребцов, когда в длинные лодки садятся сразу по сто человек. Удержать такую лодку, да ещё придти первыми очень трудно. Однако такие соревнования являются лёгким развлечением для рыбаков, которые проводят по несколько дней и ночей в открытом море, встречаясь со штормами, акулами, рыбами меч, молот или пила, которые могут легко погубить неосторожного морехода. В море всегда много неожиданностей, да и на берегу их хватает. Вот какая неожиданная ночная встреча произошла однажды у меня на одном из пляжей Бенгальского залива.

Мы приехали в маленький городок Пури всего на несколько дней покупаться. Этот город хорошо известен всем индусам не потому, что здесь чудесный пляж, ведь сами индусы в море не купаются и плавать не умеют, а потому, что в этом городке один из их главных храмов Джаганатха. В это святое для индусов место приезжает великое множество паломников. Поэтому в городе много гостиниц и широкая торговля всякими морскими сувенирами, среди которых можно увидеть расчёски из панциря черепахи, зубчатые носы рыбы-пилы самых разных размеров, поющие раковины, которыми, наверное, пользовался человек-амфибия, коралловые бусы, сумочки из змеиной кожи, изделия из китового уса и акульих плавников.

Всё это продаётся прямо на берегу, сразу, где кончается пляжный песок. Тут же на передвижных жаровнях жарятся лепёшки, готовятся сладости, предлагают сок сахарного тростника, манго, бананы. Словом, жизнь кипит в этом уголке.

Мы уходим вдоль моря по песку дальше от шума, поближе к природе, шлёпаем босиком по лижущим песок волнам океана. Он добр днём, и в его воде много интересного. Вон стайка маленьких, плоских как блюдца рыбок. Они приплыли с волной и тут же унеслись обратно. А вот мелкие рачки не успели за убегавшей водой, заметили нас и тут же закопались в мокрый песок так, что и не найдёшь их теперь.

Рядом со мной и моей женой важно шагает мальчуган, местный житель лет девяти. Зовут его Тушара, что в переводе с хинди означает снег. Странное имя для мальчика, который не знает даже, что такое настоящий холод и никогда не видел снега. Он чувствует себя хозяином. Увидев выброшенную только что волной небольшую раковину, он быстро поднимает подарок моря и тут же прелагает нам купить её. Я смеюсь и показываю себе под ноги. Рядом лежит ещё одна такая же. Остаётся только нагнуться и взять. Тушара замечает её, тоже смеётся и выбрасывает свою в воду. Их много таких подарков на берегу в момент прилива.

Мы долго гуляли, дойдя до самого конца рыбачьего посёлка, расположенного почти за городом, и когда возвращались, то стало уже темно.

У моря быть в это время даже страшно. Начался отлив, море отступало от берега, но волн не было видно и казалось, что ноги поворачивают сами к океану и какая-то неведомая сила тянет в темноту, в пучину вод. Но это только казалось.

Болтавший всю дорогу Тушара теперь немного притих и держался ближе ко мне. И тут я увидел впереди необычный блеск.

Это было не просто отражение появившейся только что кз-за облака луны. Странно было то, что отражённый блеск двигался. Перед нами было что-то живое.

Мы остановились от неожиданности. Тушара схватил меня за руку. Но я знал, что крокодилов морских здесь нет, а акулы по песку не ползают, поэтому мы всё же двинулись вперёд. Каково же было наше изумление, когда приблизившись, мы увидели огромную морскую черепаху, направлявшуюся вглубь океана. Это её гладкий панцирь блестел нам издали. Видно, она закопала где-то в песке яйца, из которых потом появятся маленькие черепашки, и теперь возвращалась к себе домой.

Мы не пытались поднять черепаху, так как и повернуть её было бы невозможно. Вес её был не менее двухсот килограммов. Когда мы подошли, она остановилась на несколько секунд, потом мощные когтистые лапы, покрытые словно броней толстой кожей, приподняли тяжёлый панцирь и безобидное древнее морское животное продолжало неторопливо свой путь, пока не скрылось в черноте могучего Индийского океана.

Тушара теперь не боялся. Он говорил и говорил, пытаясь объяснить нам, что если бы мы могли забрать черепаху и отдать его отцу, то он бы сделал много расчёсок из панциря и продал их на базаре, и тогда его, может быть, послали бы в школу.

Книга вторая