Теперь на Сахалин.
Прыжок на ТУ-104 с востока на запад через Охотское море в Хабаровск, еще прыжок на ЛИ-2 через Татарский пролив, с запада на восток, — и мы в Южно-Сахалинске.
Я уже бывал в этом городе, и в моем старом блокноте сохранилась такая запись:
«Южно-Сахалинск — бывшая Владимировка, о которой Чехов писал: «…Еще через пять верст-селение Владимировка, основанное в 1881 г. и названное так в честь одного майора, по имени Владимира, заведовавшего каторжными работами. Поселенцы зовут ее также Черною Речкой. Жителей 91: 55 м. и 36 ж. Хозяев 46, из них 19 живут бобылями и сами доят коров. Из 27 семей только 6 законные…»
Русская Владимировка была много лет японской Тойохарой.
От японцев остались узенькие — можно перешагнуть — улочки и хлипкие домишки, к которым и прикоснуться-то боязно: стены фанерные, а внутренние перегородки из рисовой бумаги. Стояло единственное каменное здание — музей — и несколько как бы каменных: постучишь пальцем по фасаду — дерево, искусно отделанное под камень. В домах печи-времянки, их трубы выводились на улицу через окна. В Тойохаре часто возникали пожары. Власти боролись с ними запросто: если загорался какой домишко, полицейские бросали главу семьи в огонь… Город был и города не было. Ни водопровода, ни канализации, ни электричества. Город нужно было заново строить. И его строят. Кварталы, улицы новых домов. 460 зданий в строительных лесах…»
Это из старого блокнота.
Я снова в Южно-Сахалинске.
Я хотел написать, как хорош сейчас этот большой современный город, привольно раскинувшийся в долине между горами, как широки его улицы, как привлекательны здания, как густы парки. И я написал об этом. А потом мне показали стихотворение о Южно-Сахалинске, сочиненное поэтом Александром Алшутовым:
Ты меня к другим городам не ревнуй,
Слышишь, слышишь ты меня,
умница?
Ты же знаешь, я все равно вернусь
На твои дымные улицы…
— Южно-Сахалинск!
— Вьюжно-Сахалинск!
— Снежно-Сахалинск!
— Нежно-Сахалинск!
Мне оставалось только перечеркнуть собственные бледные строчки о Южно-Сахалинске и заменить их чужими прекрасными строками. Я так и сделал.
Я вспомнил экскурсовода в местном краеведческом музее… Он водил нас по залам и должен был все время говорить, говорить. Я видел, как ему смертельно не хочется это делать, как ему хочется просто постоять с нами около аквариума с удивительными рыбами тихоокеанского бассейна, молча наблюдая за ними. Молча. А он обязан был говорить. Я не знал тогда, что это поэт Алшутов, работающий в экскурсионном бюро музея. Нет, поэт не может быть экскурсоводом, но экскурсовод может быть поэтом…
Теперь о том, как мы выбирали маршрут на Сахалине. В прошлый свой приезд я был у секретаря обкома. В тот раз он отдал при мне несколько распоряжений по телефону, чтобы приезжему корреспонденту оказали содействие, и пожелал удачи. Сейчас он никому не звонил и распоряжений не делал. Он сказал:
— Надо вам, товарищи, лететь в Оху, к нефтяникам. Думаю, нет на земном шаре нефтяного района, где работали бы в таких же условиях, как в Охе. Там зимой бурят скважины и качают нефть в пятидесятиградусный мороз при ветрах в десять-одиннадцать баллов. Человек идет от качалки к качалке, привязавшись веревкой, чтобы бураном не сбило с пути. А народ какой! Случай был с одним оператором. Двадцать лет прожил в Охе и решил вдруг податься в теплые края. Уехал куда-то под Краснодар тоже на нефтепромыслы. Письма писал— доволен. А через год — в Охе! «До чего ж, — говорит друзьям, — хорошо на юге. Теплынь. Зимой в ботиночках ходишь. Ветров нет, дорог не заносит. Не промысел — курорт!» — «А почему же ты вернулся?» — спрашивают. «Соскучился, — говорит. — Да и заболел я там. В Охе никакая хвороба не брала, а на южном-то солнышке радикулит прихватил. Буду здесь вылечиваться»… Нет, к нефтяникам вам нужно непременно!
Соглашаемся лететь в Оху.
— А к угольщикам, к шахтерам? Можно на западное побережье, в Углегорск. Это название понимайте как хотите: уголь и горы или горы угля. И то и другое правильно. Там же — Бошняково. Лекцию по истории Сахалина читать не буду. Знаете, конечно, что уголь на острове открыл лейтенант Бошняк из экспедиции адмирала Невельского… Угля полно и на восточной стороне, вдоль Охотского моря. Уголек у нас разный, есть и коксующийся — доменщикам даем на материк… Сахалин без угля, как и без нефти, — не Сахалин.
Решено — едем к шахтерам.
— Но Сахалин, друзья, и без рыбы не Сахалин. На Камчатке повидали рыбу? Жирующую сельдь? А разве у нас в Чехове она хуже? Вы, говорите, над северными Курилами пролетали. Чьи там суда вокруг? Наши суда! Наш сахалинский траловый флот вышел на путину. Читаешь радиограммы — ох, и здорово берут рыбку! Жаль, на Курилах не будете. А как же, это наша Сахалинская область! Вот у меня сводка на столе — с китобоев. У них сейчас самая охота, самый кит пошел на Курилах!.. На Тюлений остров, к котикам, не собираетесь? Ах, были уже у котиков? У нас, на Тюленьем, лежбище, пожалуй, побольше, чем на Командорах… А сельское хозяйство области? Найдет у вас отражение? Только не сравнивайте нас, пожалуйста, с Кубанью. До Кубани далеко. Бахчей нет. Хотя под одеялом можно и не арбуз, можно и банан вырастить. И на выставке показать: дескать, бананы на Сахалине. Но картошка, между прочим, давно своя. Даже на севере, в Охе. Мы уже на самых подступах, чтобы полностью отказаться от завоза картошки с материка. Себя прокормим да еще и с материком, с Магаданом, поделимся. Сахалинского молочка рекомендую отведать! Тоже — не Кострома, но на Дальнем Востоке первыми идем по удоям… Товарищи дорогие, нельзя ж, побывав на Сахалине, миновать леспромхозы с их механизацией. Да и просто так по лесу пройдитесь. Японцы хоть и повырубали тут, но леса еще хватает! Где вы видели ель, чтобы ее в два обхвата не обнять? У нас такая елочка! И бамбук, и пробковое дерево, и кедровый стланик, и дикий виноград. Березка? Растет милая. Кленок и осинка зеленеют. В лес, товарищи, в лес! Медведя не бойтесь, коль встретите. Наш медведь — особый медведь, добрый, никогда человека не тронет, довольствуется ягодами и рыбой в лесных речушках… Из лесу прямая дорожка на бумажные комбинаты — в Чехове, Макарове, Синегорске. Школьники страны пишут в тетрадях из сахалинской бумаги. Чернила расплываются? Бывает, принимаем эту претензию. Бумагу даем и типографскую, и писчую, и технический картон. Вместе с рыбой это главный предмет нашего вывоза на материк. В портах все причалы в бумажных рулонах… Да, в портах-то будете, в Корсакове, в Холмске? Корсаков по грузообороту в первом десятке океанских портов страны. Если б еще и не замерзал! Льды с Охотского моря. Холмску повезло — у теплого течения стоит, круглый год навигация. В Холмске — мореходное училище, сами моряков, пестуем. Ходят они у нас во все концы света. И к нам идут корабли со всего света. Маловато ворот в океан, начинаем задыхаться. Скоро распахнем еще — на севере, в Моокальво, по соседству с Охой… А поблизости с Корсаковой — лагуна Буссе, помощник был у Невельского. Озеро, как болото, все мхом заросло. А нам тот мох — богатство! Анфельция, редкая водоросль. Выпаривают, вымораживают — ценнейший получают продукт, агар-агар. Слово малайское — студень, желе. Он идет кондитерам на мармелады, пастилу, медикам — для антибиотиков. Виноделы берут, хлебопеки, текстильщики, авиационной промышленности требуется. В шутку величаем: Агар Агарыч, почти как Егор Егорыч… Заговорил я вас? Одно только словцо о наших железнодорожниках. Водят составы по полторы-две тысячи тонн. Понимаю, на материке этой цифрой никого не удивишь, но здесь дороги какие? По сопкам. На километр пути двадцать пять метров подъема. И повороты, повороты. Туманы не сходят, мучают. Это вам не Московско-Курская. Вы уж, прошу, воздайте должное нашим машинистам… Ну, хватит с вас. Сами выбирайте, куда вам ехать, к кому…
Я с удовольствием выслушал эту маленькую вдохновенную оду о Сахалине. Было интересно не только, что говорил секретарь обкома, но и как говорил. В том, как он старался всячески, жестами, интонацией, возвысить свой Сахалин, были и какое-то молодечество и наивность, которые только украшали этого пожилого грузного человека, показавшегося мне в первую встречу мрачноватым. А когда теперь один из нас усомнился, что Курильские острова лежат восточнее Командорских, он взметнулся, с легкостью необычайной подхватил тяжелое, массивное кресло, поставил его около огромной карты, закрывавшей стену, взобрался и начал карандашом отмерять расстояния. Потом, обернувшись, сказал огорченно:
— Кажется, вы правы.
Но тут же, по-мальчишески хитро прищурившись, добавил: Карта у меня неверная. Курилы все-таки восточней…
Люди, влюбленные в свой край, в свой город, есть повсюду. Но больше всего их, по-моему, на Камчатке, на Сахалине. Я не кривлю душой: видел тут случайных, наезжих, равнодушных к земле, на которой живут временно, по контракту. И все же утверждаю: патриотов в этом краю больше, чем в других местах. И они какие-то особенно активные. Помните нашего камчатского соседа по самолету, человека из Милькова с «лучшей в мире капустой»?.. Мне, честно говоря, больше по душе патриотизм иного плана, не столь броский и наступательный, но не менее убежденный и органичный. Люди, исполненные такого патриотизма, не требуют от вас признания исключительности их края, их города. Наоборот, им претит всякое умиление в этом смысле.
Я давно собираю вырезки из газет с интересующими меня фактами. И всякий раз, получив очередную командировку, ворошу этот архив — нет ли там чего о местах, куда еду. Перед первой поездкой в Южно-Сахалинск я обнаружил среди вырезок заметку, кажется, из «Комсомольской правды» под заголовком «Татьяна Зимина едет на Сахалин». Речь шла о молодой аспирантке-тимирязевке — был и ее портрет, — отлично защитившей кандидатскую диссертацию и пожелавшей работать на Сахалине. Редакция призывала читателей следовать такому благородному примеру. После опубликования и