Старая система, сочетающая упорядочивание урбов и упорядоченных территорий, составлявшая одну из опор социальной организации пространства в имперские времена, решительно вошла в кризис. На их месте осталось всего несколько городов, окруженных стеной и захваченных возделанными полями и небольшими отарами овец и коз, которые служили резиденцией для некоторых епископских кафедр и являлись образцом высокого средневекового города.
Спад коммерческой активности стал следствием исчезновения старых городских концентраций. Существовали торговые пути, оба наземные, хотя старые дороги пришли в негодность из-за неиспользования, как и морские пути. Они пережили оживление в середине VI века, когда византийцы Юстиниана оккупировали Северную Африку, южную Испанию и южную половину Италии. Еврейские, сирийские и греческие переговорщики отвечали за снабжение новых богатых на Западе: аристократии, как светской, так и церковной[61].
Если торговая деятельность в районе Средиземного моря несколько снизилась, то активность на атлантическом побережье, которая до сих пор была очень слабой, стала поощряться. В частности, в двух областях: в английских устьях, и прежде всего в Вейкe и Фризии, где в конце VII века города Квентович и Дюрстеде приобрели определенный урбанистический характер.
Торговля не только уменьшилась, но, прежде всего, изменила свой характер. Речь шла уже не о снабжении населения больших городов, как во времена Империи, а о поставках небольших и ценных предметов, драгоценностей, книг, слоновой кости, шелка, литургических облачений меньшинству богатых людей.
Они в основном производились в Восточной империи, а это означало, что жители Запада должны были отправлять в Византию золото, а иногда и рабов, чтобы заплатить за них. Тот же самый тип торговли, в котором почти не использовалась валюта, характеризовал обмены, происходившие внутри варварских королевств. Хотя бы по двум причинам. В принципе, из-за склонности вилл к самообеспечению или крупной латифундарной эксплуатации.
И, во-вторых, потому, что многие из этих обменов реагировали на модели, которые имели больше отношения к структуре и проявлениям власти, чем к самой торговле. В частности, с обязательным принципом «дарить, принимать и возвращать подарки дополнительно». Эта формула приобрела всю свою ценность, когда Церковь вошла в кругооборот как получатель пожертвований и милостыни, которые она возвращала в виде духовных благ, которые обеспечивали вечное спасение жертвователей. Переоценка сельской местности как сцены жизни и земли как формы богатства объясняет структурирование общества, основанное на деревенской собственности.
Эта тенденция проявилась со времен кризиса III века, и лучшим доказательством этого являются великолепные виллы IV и V веков. Без сомнения, приход германцев стимулировал некоторое распределение земли в тех областях, где они поселились. Но сразу же аристократия (римская, немецкая, церковная) попыталась сконцентрировать земельную собственность[62].
Иногда они делали это в виде больших поместий, в которых жили рабы; другие – в виде бесконечного множества средних и мелких ферм, разбросанных по обширной территории. Аристократии также обладали фискальной, военной, судебной, ранее государственной властью над своими непосредственными иждивенцами и даже над другими, которые, в отсутствие более надежных защитников, доверяли им. Таким образом, территориальные владения сильных мира сего формировались как истинные владения. На другом конце социальной лестницы находилось большинство землевладельцев. Внутри него были рабы, крепостные и поселенцы.
Крепостные, число которых стало расти за счет рабов, больше не были орудием, а были признаны мужчинами. Они жили в небольших семейных фермерских хозяйствах, разбросанных по территории города, или в небольших деревнях, расположенных между полями одного или нескольких владельцев.
Им пришлось работать несколько дней на полях, которые лорд зарезервировал для себя (заповедник поместья), но они могли ухаживать за своей собственной семейной фермой. Это принимало форму либо небольшого непрерывного участка земли, либо набора небольших участков, распределенных вокруг центра села, вместе с правами на использование пастбищ, лесов и болот.
Наконец, колонисты, которые занимали небольшие фермы вокруг больших поместий, были юридически свободными лицами. Почти всегда это были бывшие мелкие владельцы, которые, опасаясь имперской казны, багауда или захватчиков, в конечном итоге требовали защиты крупного владельца в обмен на передачу ему своих земель.
С этого момента на своих собственных фермах они стали колонистами с обязанностью отказаться от части своего урожая или выполнить какую-то работу на земле лорда. Несмотря на эти социально-правовые различия, создается впечатление, что рабы, крепостные и колонисты составляли в V–VII веках немного дифференцированную массу людей, размещенных на участке с обязательствами по отношению к меньшинству крупных землевладельцев, которые практически стали лордами.
Кризис Римской империи был также кризисом государства, и, хотя его замена варварскими королевствами, казалось, продлила существование государственных структур власти, на практике поиск гарантий частной королевской семьи на часть жителей королевствa был признаком слабости этой силы. Поиск защиты в семейных группах и доверие сильным мира сего были универсальной чертой общества варварских королевств. В качестве первой формулы компенсации слабости государства появилось простое увеличение кровной семьи. Для римлян семейные узы практически ограничивались родственными связями по половому признаку, с преобладанием отцовского родства и первенством наследования по мужскому пути. Напротив, для германцев такие связи – две семьи, отцовская и материнская, были субъектами закона и системы ведения[63].
Со своей стороны, Церковь, запрещая браки между крестными родителями и крестными детьми и увеличивая степень родства, отношения которых она считала кровосмесительными, способствовала экзогамии и расширению сферы отношений. Доверие к покровительству могущественного человека составляло вторую формулу поиска реальной безопасности. Он знал две модальности. В первом случае, который мы бы назвали сельским, мелкий собственник доверился сильным мира сего и отдал ему свои земли, на которых с этого момента он стал колонистом.
Согласно второму способу, доверенная сторона обязалась оказывать услуги по вооружению. Таким образом, каждый землевладелец, каждый лорд, начиная с царя, окружал себя группой вооруженных верующих. Они были, с разными именами в зависимости от королевства, вассами или вассалиями, вассалами – словом, которое в VIII и IX веках утратило свое рабское значение и приобрело значение почетного иждивенца, то есть свободного человек, который предоставляет в сервис оружиe. Если богатство покровителя позволяло, вассал ездил верхом.
Сочетание двух элементов, вооружения и сражения на коне, стало критерием иерархии общества варварских королевств, а позже и средневековой Европы в целом. Триумф деревенского богатства и расширение частных связей затронули как римлян, так и германцев, что способствовало социальному слиянию обеих общин. В ее пользу они работали, отменяя запрет на браки между римскими провинциалами и варварами и обращая их в католицизм.
В начале VII века единственная аристократия, как германcкая, так и римская, воинственная и церковная, составляла могущественное меньшинство, которое доминировало над большинством земледельцев, будь то мелкие землевладельцы, поселенцы, крепостные или рабы. На вершине этого меньшинства была помещена palatium или officium palatinum, группа сильнейших, наиболее близких к монарху.
Теоретически они кажутся высшими администраторами королевства; на практике это была группа, члены которой благодаря их взаимной бдительности и контролю над королем не позволяли никому из них обрести силу, делавшую их неукротимыми. Это были ломбардские герцоги, англосаксонские графы, комитеты вестготов.
Существование монарха сочеталось с приватизацией властных полномочий. Король сочетал военное руководство Германии и традиции государственного правления Римской империи, но на практике его власть была довольно ограниченной. Чтобы обеспечить преемственность в правлении, германские монархи пытались сделать наследственную передачу статуса короля триумфальной, – цель которую достигли в правлении франки[64].
В других королевствах аристократии сопротивлялись, склоняясь, в целом, к избранию монарха в пределах избранной родословной. В любом из случаев, церемонии интронизации и коронации или сакрализации монарха помазанием, другие, пытались представить царя как личность выше остальных смертных, даже наделенную священническими полномочиями. Это не могло помешать присвоению их полномочий (военной, финансовой и судебной) представителями аристократии.
Из таких компетенций, что касается судебных, германцы внесли концепцию закона, практика которого при рассмотрении дела обвиняемого основывалась не на показаниях, а на авторитете обвиняемого, который зависел от того, какую ступеньку он занимал в социальной иерархии. В случае небольшого личного доверия обвиняемый мог прибегнуть к мнению членов своей семьи, хотя, если этого было недостаточно по сравнению с обвинением, он должен был принять Божий суд, подвергнувшись некоторому испытанию.
Личный физический ущерб наказывался по разной шкале штрафов (вергельд), даже за одни и те же преступления, в зависимости от соответствующего статуса преступника и жертвы. Последний, со своей стороны, имел право на частную компенсацию, которая могла принимать форму немедленного обещания или мести со стороны родственников и близких друзей, которые на протяжении поколений продолжали применять закон возмездия. Эти традиции, которые характеризовали общество и право германцев, были записаны в связи с заселением этих народов.