От войны до войны — страница 8 из 11

«Дьявол»[22]

Похвалы за доброту достоин лишь человек, у которого хватает твердости характера на то, чтобы иной раз быть злым; в противном случае доброта чаще всего говорит лишь о бездеятельности или о недостатке воли.

Франсуа де Ларошфуко

Глава 1Оллария«Le Roi des Deniers» & «Le Deux des Bâtons»

1

Его Высокопреосвященство кардинал Талига обозрел свою персону в зеркале и усмехнулся, вспомнив Авнира с его длинным бледным лицом и голодным блеском в провалившихся глазах. Епископ Олларии куда больше похож на закоренелого злодея и изверга, чем страшный Дорак. Агариссцы будут разочарованы, ну да Леворукий с ними, главное – договориться.

Кардинал вздохнул и поморщился – в последнее время глубокие вздохи причиняли боль. После переговоров нужно пригласить морисского врача, иноверцы лечат лучше выпускников золотоземельских академий, что олларианских, что эсператистских. Авнир счел бы это ересью и оскорблением Создателя, так же как и «истинники», среди которых епископ выглядел бы куда уместнее, чем среди своих нынешних собратьев. Хотя нет, адепты Истины отличаются невзрачностью, Авнир, несмотря на сродство душ, им бы не подошел. Сильвестр вздохнул еще раз и немного задержал дыхание – вроде ничего… Любопытно, что собой представляет знаменитый Оноре. Если то, что про него известно, правда, то мы увидим редкий цветок. Клирики высшего разбора бывают интриганами, реже – фанатиками и почти никогда святыми. Вот Авниру, тому тесно в олларианских рамках, ему хочется нести свою веру огнем и мечом.

Отыскать среди олларианцев фанатика стоило Его Высокопреосвященству немалых усилий. Не честолюбца, прячущего свои желания за показным благочестием, а безумца, готового разорвать на куски любого еретика или безбожника.

Франциск Оллар создавал церковь, служившую сначала государству и королю и лишь потом высшим силам, которые ничем себя не проявляли веками. Соответственно, первыми к новой вере примкнули те, кого занимала политика, а не молитвы. Потом, разумеется, появились и искренне верующие люди, особенно среди приходских священников, которым Франциск разрешил иметь семьи, заодно избавив паству от постов, ночных бдений и обязательных молитв на давным-давно мертвом языке. Оллар в свое время сказал, что любить Создателя и любить женщину следует подальше от чужих глаз. Неудивительно, что разбивающий себе лоб епископ для собратьев в олларианстве был как гвоздь в сапоге.

Ничего, потерпят! Авнир нужен – грязную работу выполняют мусорщики и золотари, а колют скот – забойщики. Органисты и художники для этого не годятся. Вот когда епископ свое дело сделает, он весьма быстро предстанет перед Создателем и постарается доказать, что действовал исключительно к его, Создателя, славе.

– Ваше Высокопреосвященство, – секретарь почтительно поклонился, – епископ эсператистской церкви Оноре прибыл.

– Хорошо, – кивнул кардинал, – проводите его в сад, я сейчас спущусь.

Оноре не от мира сего, и тем не менее именно он вертит впавшим в детство Юннием. Странное сочетание. Кардинал тронул рукой левую сторону груди. С завтрашнего дня он будет выпивать не больше двух чашечек шадди, и то утром. Хотя нет, не с завтрашнего, новую жизнь он начнет после отъезда эсператистов и препровождения Штанцлера со товарищи к Рассветным Вратам, а сейчас нужно быть бодрым, как никогда.

Кардинал неторопливо вышел из своих апартаментов и, разумеется, увидел Авнира. Столичный епископ торчал столбом посредине приемной. Бедняге, особенно с учетом его родства с Приддами, больше бы пристало стать эсператистом, но кузен нынешнего Повелителя Волн ударился в олларианство, и как ударился.

– Еретики вступили в обитель Света, – объявил достойный родич Спрутов. Возразить на это было нечего, разве что с точки зрения вышепоименованных еретиков резиденция кардинала Талига была обителью Тьмы. – Я пришел дать отпор врагам Церкви.

– Благодарю тебя, брат, – у него, кажется, есть несколько настоящих братьев и вроде вполне приличных людей, – но сегодня в этом нет нужды. Твоя помощь понадобится в публичном диспуте, освежи в памяти Книгу Ожидания.

– Я читаю Поучения и Откровения еженощно, о старший брат мой.

– Оноре из Агариса весьма искушен в спорах. Нам потребуются все комментарии блаженного Модеста и «Полемика» высокоученого Аврелия Колиньярского. Я надеюсь на твои знания и твою память, ты должен быть готов к утру шестнадцатого дня Изумруда.

– Я не подведу, о старший брат мой. Я немедленно отправляюсь в библиотеку.

– Церковь рассчитывает на твое усердие.

Пускай читает, хоть учитается. Во время переговоров ему в библиотеке самое место, хотя мысль о диспуте воистину удачна. У эсператистов и олларианцев много общего. Если это умело подать, сыграв друг с другом в поддавки, примирение будет выглядеть более естественным. Разумеется, если Оноре и впрямь не фанатик и не глупец.

– Пусть старший брат благословит младшего на труд во имя торжества Создателя!

Кардинал поднял руку и благословил рвущегося в бой мракобеса. Авнир вскочил, ноздри его раздувались, как у породистого рысака, хлопнула дверь, раздались торопливые шаги – помчался готовиться к диспуту. Забавный все-таки зверь человек, кошки пестры снаружи, а людишки изнутри.

Его Высокопреосвященство повернулся к секретарю. Бедняга выглядел огорченным и возмущенным. Агний – хороший помощник, но с догадливостью у него худо, не то что у Германа или Ворона. Рокэ еще зимой понял, чем закончится возвышение Авнира, но вмешаться и не подумает, потому и уехал, несмотря на просьбы любовницы. Бедная Катари, спать с человеком, который может стать королем и не хочет!

Его Высокопреосвященство тепло улыбнулся секретарю:

– Эсператистский епископ и его спутники в саду?

– Да, отец мой.

– Я слышал, епископ Олларии проповедует на Дворе Висельников?

– Это так, – в карих глазах молодого священника мелькнула озабоченность, – но он не призывает отверженных к миру и добру.

– О чем же он говорит?

– Он разъясняет главу о змеях.

– Я так и думал, – кивнул Сильвестр.

Авнир удручающе предсказуем. Собрал толпу, объяснил, что лучший способ попасть в Рассветные Сады – это свернуть голову парочке еретиков, но лавочники не проявили особой прыти, хоть и нацепили черные банты. Тогда ревнитель веры отправился на Двор Висельников и воззвал к местному ворью. Эти примкнут к любому погрому, если будут уверены, что им за это ничего не будет. Любопытно, Авнир понимает, что подбивает убивать и грабить, или и впрямь считает, что сеет Свет в заблудших душах? Похоже на то. Когда все кончится, епископ получит в подарок «Книгу Ожиданий», почитав которую на сон грядущий не проснется. Короля Висельников тоже придется сменить, ну да была бы грязь, а свинья придет…

2

Наль то каялся в том, что невольно выдал Дика, то отчитывал родича за ссору с матерью, то оплакивал Айрис и ее потерю, после чего вновь принимался каяться. Дик все больше молчал, вспоминать случившееся не хотелось, но забыть Айрис над мертвым Бьянко и сухие, злые глаза матушки не получалось, хоть умри. Сестру нужно спасать, но как? За Наля Айрис не пойдет, и потом она несовершеннолетняя, ей нужно разрешение опекуна, а Эйвон ни в чем не перечит матушке.

Куда же забрать Айри? В дом Рокэ? Немыслимо, это не место для девушки. Кансилльер здесь не помощник… Савиньяки? Катершванцы с их бабушкой Гретхен?

Святой Алан, как он сразу не догадался! Катари! Нужно добиться приглашения для девицы Окделл ко двору Ее Величества. Мысль просить помощи у Катарины Ариго захватила Дика полностью, хотя юноша понимал, что в известной степени он хлопочет о себе. Если Айри станет одной из фрейлин Ее Величества, он сможет под этим предлогом бывать при Малом дворе[23].

Сначала Ричард решил дождаться своего эра и попросить его за Айри, потом решил, что это не обязательно. Что мешает герцогу Окделлу написать Ее Величеству и попросить об аудиенции? Пусть при свидетелях, не страшно. Брат имеет полное право хлопотать за сестру. Дик с сомнением посмотрел на Наля, в очередной раз предававшегося самобичеванию.

– Пойми, Дикон, – пухлые щеки кузена тряслись, как у варастийского хомячка, – я просто хотел переменить разговор. Мне казалось… Эрэа Мирабелла ничего не понимает в лошадях, я думал, ей будет скучно… Если б я знал, что Бьянко подарил Рокэ… хотя, Дикон, ты и в самом деле слишком много от него берешь. Ты не должен забывать, что Рокэ…

– Я знаю, кто такой Рокэ Алва, и я помню, что я – Ричард Окделл, – холодно произнес Дик. – Когда я буду освобожден от присяги, я выясню свои отношения с герцогом раз и навсегда, но Айрис не должна страдать.

– Айрис, – лицо Наля стало мечтательным, – она необыкновенная… Таких девушек больше нет…

Айрис и впрямь очень хорошая, и ей сейчас почти столько же лет, сколько было Катари, когда ее выдали замуж за Фердинанда.

– Айрис выйдет замуж по любви и за того, за кого хочет, – твердо сказал Ричард.

– Да, да, конечно. – Плечи кузена поникли. Бедняга, он и в самом деле влюблен, но куда ему!

– Что ты будешь делать? – Реджинальд справился с собой, он, как и Эйвон, сначала думал о других и лишь потом о себе.

– Пока ничего. Подожду, пока все утрясется.

О письме Катари он не скажет. Ни кузену, ни кансилльеру знать об этом не обязательно. Кончено, эр Август все узнает, но будет поздно. Приглашение Ее Величества матушка отвергнуть не посмеет – она очень уважает Катарину Ариго и все ее семейство.

– Эрэа недовольна.

Недовольна – это мягко сказано! Он ускакал из Надора, не попрощавшись с матерью и позабыв о сержанте Гоксе и его людях. Нужно написать в Торку, Гокс еще там…

– Пойми, Наль, я не могу позволить погубить Айрис ради старой вражды.

– Да, конечно, – лицо Наля выражало полнейшую растерянность, – но что мы можем? Ты поживешь у меня?

– Нет, я еду домой, – бездумно ответил Дик и по лицу кузена сообразил, что ляпнул что-то не то.

– То есть, – уточнил Реджинальд, – к Рокэ Алве?

– Да.

Святой Алан, у него и впрямь другого дома нет!

3

Епископа Оноре сопровождали двое. Хмурый крепыш и высокий светловолосый парень. Юноша казался приятным, но Его Высокопреосвященство сразу отметил слабый подбородок и слишком мягко очерченный рот. С такой мордочкой проще всего жить, прячась за юбку жены или матери. Эсператистская церковь слабаков не жалует, а сей молодой человек явно, случись что, начнет бестолково кудахтать и махать руками. Зато сам епископ приятно удивил. Он или был отменным притворщиком, или и впрямь хотел мира и любил ближних, но при этом не был ни блаженным, ни глупцом.

– Ваши спутники, почтенный Оноре, вероятно, голодны…

Решится на разговор без свидетелей или нет?

– Если хозяева будут столь милосердны, что возьмут на себя заботу о моих братьях, – агарисец улыбнулся, – мое сердце исполнится благодарности.

– Пусть… – Сильвестр вопросительно поднял бровь.

– Брат Пьетро и брат Виктор, – подсказал эсператист.

– Пусть Пьетро и Виктор идут прямо по этой дорожке, справа они увидят увитый диким виноградом одноэтажный дом. Они поспеют как раз к полуденной трапезе.

Эсператисты поклонились и ушли. Значит, Оноре уполномочен вести тайные переговоры.

– Я хочу быть откровенным, – агарисец не стал ходить кругами, Сильвестру это понравилось. – Пятеро из семи магнусов сошлись на том, что мир между нашими церквями предпочтительнее вражды.

– Ордена Истины и Славы считают иначе.

Не Славы, Чистоты, но лучше излишней осведомленностью не щеголять.

– Леонид из ордена Славы на нашей стороне. Магнуса Клемента поддержал орден Чистоты.

– Я полагал, сии достойные клирики блюдут чистоту в несколько ином смысле, – откликнулся Его Высокопреосвященство и чуть не расхохотался, потому что его устами заговорил Ворон.

– Юстиниан думает о политике, а не о цели, которой должно служить, посвятив себя Создателю, – то ли Оноре не понял шутки, то ли не счел нужным понять, – но Юстиниан и Клемент не пойдут против воли конклава.

– Я также буду откровенен, – Сильвестр решил по возможности избегать обращений, они подчеркивают различия, а обстоятельства требуют искать сходство, – когда придет наш черед, мы ответим за то, что сделали, и за то, что не сделали, но сейчас меня волнуют дела земные.

Талиг готов на уступки. Пусть Агарис прекратит поддерживать Раканов и убедит их перебраться, скажем, в Алат к брату принцессы Матильды, которой отныне придется называть себя герцогиней. В ответ мы согласны открыть в Олларии и ряде других городов эсператистские храмы и разрешить тем, кто тайно исповедует эсператизм, делать это открыто.

А исповедуют его лишь огрызки Людей Чести и проныры, полвека назад поставившие на королеву Алису. Простой люд привык к олларианству, которое обходится верующим намного дешевле. Если господа Придды и Карлионы открыто примутся молиться по старинке, они выстроят между собой и простыми талигойцами очень высокий забор. Жаль, Штанцлер с Ее Величеством не попадутся на эту удочку, хотя… Его Высокопреосвященство улыбнулся:

– Мы не станем чинить препятствий никому, кто желает читать молитвы на гальтарском, а не на талиг, но будем преследовать, как двурушников и святотатцев, тех, кто станет зажигать свечи пред двумя алтарями.

– Это справедливо, – наклонил голову Оноре, – тот, кто верует, не должен предавать своей веры. Святой Престол запретит отпускать грехи тем, кто не провозгласит себя открыто сыном Истинной Церкви.

– Когда Раканы покинут Агарис?

– Святейший Эсперадор попросит об этом молодого Альдо и Матильду Алатскую, как только я привезу подписанный договор.

– Как только Раканы покинут Агарис, Его Величество огласит указ об открытии в Олларии храма… Вы сами можете избрать святого или праздник, коему будет посвящен храм, но в Талиге чтут святую Октавию.

– Я согласен, – просто сказал Оноре, – если две наши церкви прекратят вражду в праздник святой. Пусть Октавия Агарская станет Светлой Покровительницей храма в Олларии.

– Я предлагаю провести в канун праздника публичный диспут, – бедный Авнир, как он огорчится, когда поймет, что его познания не пригодятся, – и мы будем не обличать еретиков, но мириться с ними, в аббатстве Ноха сохранился зал теологических дискуссий. Мы можем начать с различий и доказать, что они не столь существенны.

– Это и в самом деле так, – улыбнулся Оноре. Неужели он и впрямь святой? Тогда как вышло, что он подчинил себе Эсперадора и навязал свою волю конклаву? – Я много размышлял о разнице меж догмами Истинной Церкви и основами олларианства и пришел к выводу, что они не столь велики. Чем дальше думаю, тем больше убеждаюсь, что разделяет нас мирское, а не горнее.

– Да, – Сильвестр чуть ли не в первый раз в жизни ломился в открытые ворота, это было удивительно странное чувство, – я полагаю, эсператистский целибат имеет сходную основу с институтом майоратов. Дробить церковную собственность было столь же опасно.

– Вы полагаете, диспут следует начать с обсуждения этих институтов?

Его Высокопреосвященство медленно покачал головой:

– Нет, тема целибата может показаться фривольной. Затронув ее, придется говорить о весьма неудобных для лиц нашего положения вещах. Лучше обсудить необходимость существования орденов. Я могу начать с того, что вычленение семи ипостасей Создателя является умалением Его и идолопоклонством.

– Тогда, – покачал головой Оноре, – я отвечу олларианцу олларианским же аргументом. Создатель слишком велик для человеческого разума, потому люди и поклоняются тому аспекту Создателя, который доступен их представлению и пониманию. Если вы ратуете за частную истину, то ордена этому критерию вполне соответствуют и всегда соответствовали, потому что Создатель милосерден и не требует от человека больше, чем тот способен дать.

– Не стану опровергать очевидное, – усмехнулся кардинал, – по крайней мере сейчас, но во время публичного спора я найду несколько контрдоводов. Жителям доброго города Олларии лучше не знать, что все решено. Пусть рассказывают детям и внукам, что присутствовали при великом примирении.

– Я не люблю лжи и притворства, – нет, он точно святой, какой ужас, – но ради великой цели готов скрыть наш договор. Сколько времени займет спор?

– Не меньше полутора часов, но не более двух с половиной. Излишне долгие проповеди утомляют паству. Итак, вы согласны? Мы обсудим существование орденов. В конце вы придете к выводу, что олларианская церковь по сути такой же орден, а я – что ордена призваны облегчить служение Создателю и понимание Его простым людям.

– И это именно так, – изрек Оноре. Их никто не слышал, кроме птиц и пчел, но от этого эсператистский епископ не стал менее серьезен. – Мы сделаем великое дело, примирив нашу паству. Это угодно Создателю и Свету.

Квентин Дорак полагал, что договор в первую очередь выгоден Талигу и его союзникам, но не счел нужным разубеждать гостя. Зачем? Оноре делает то, что велит его совесть, кардинал Талига то, что подсказывает разум, а в выигрыше остаются и Талиг, и Агарис.

Глава 2Оллария«Le Valet des Épées» & «Le Quatre des Coupes»

1

«Прошу Ваше Величество об аудиенции»… «Ваше Величество, умоляю о великой милости»… «Взываю к доброте Вашего Величества»…

Письмо не получалось. Вернее, оно получалось ужасно глупым. Обязательные обращения и обороты выглядели торжественно и верноподданно лишь до тех пор, пока Дик не представлял себе лицо Катари. Если она прочтет написанное по всем правилам письмо, то подумает, что Ричард Окделл – обычный блюдолиз. Сухие официальные фразы рвали ниточку, протянувшуюся между ним и Катариной Ариго, но королевам пишут именно так, по крайней мере, когда письмо проходит десяток чужих рук.

Ричард обмакнул перо в синие чернила и вывел «припадаю к стопам Вашего Величества». Слишком вольно! Что же делать? Юноша не сомневался, что эр Август не одобрит его решения забрать Айрис из Надора, но оставлять сестру с матерью невозможно. Он обещал и должен исполнить обещанное. Если б Айрис была мальчиком, ее можно было бы устроить пажом, хотя что за глупости! Будь она мальчиком, она бы отправилась в Лаик, когда они с Рокэ покидали Сагранну. Сестре осенью будет семнадцать, а она еще не имеет жениха…

Ричард отодвинул бумагу, пораженный пришедшей в голову мыслью. Дочь Повелителя Скал должны были просватать еще в детстве, но про жениха Айрис никто никогда не говорил. Через три-четыре года сестру назовут старой девой, и ей останется только выйти за Наля. Айрис нужно было вывезти в столицу еще в прошлом году, а ее держат взаперти. Как же это жестоко и несправедливо! Мать и Эйвон живут прошлым, а брат был слишком занят своими бедами, чтобы думать о чужих. Даже вернувшись в Надор, он думал о себе, а не о сестрах. Что ждет девочек, Дик понял только теперь.

Юноша постарался сосредоточиться на письме, но то, что у него выходило, совершенно не годилось для придворной канцелярии. Через два часа Ричард окончательно убедился, что ничего толкового не напишет. Оставалось либо довериться Штанцлеру, либо просить аббатису Монику о встрече с королевой, либо дожидаться Рокэ, но тот вернется не раньше чем к началу лета. Бедная Айрис! Ричард бездумно обвел глазами свою комнату и вспомнил маленькие окна и сырые толстые стены надорского замка.

Матушка гордится тем, что в гнезде Окделлов «все, как при Алане святом». Ричард раньше любил повторять эти слова, а сейчас понял, что это глупо. Глупо мерзнуть, когда можно согреться, глупо носить белье из деревенского полотна, ездить на плохих лошадях, разводить овец с короткой жесткой шерстью, пить кислое вино, и все только потому, что так делали предки. Предки много чего делали, но даже матушка не требует, чтобы капитан Рут носил двуручный меч и доспехи… Когда-то меч Раканов был лучшим оружием на свете, сейчас он годится только для того, чтобы висеть на стене. Прошлое – это прошлое, оно не должно путать ноги будущему. Именно так говорил господин Шабли, когда рассказывал об Эрнани святом, отказавшемся от старой веры и древней столицы.

Почему древний король это сделал? Ричард прекрасно помнил страшную историю о братьях Раканах, но в ней было слишком много неясностей. Эсператисты утверждают, что Раканы владели демонской силой, от которой открывший свое сердце истинной вере Эрнани отрекся. Это не помешало ему взять в новую столицу корону, жезл и меч, которым приписывали магические свойства. Тем не менее ни один из владык Раканов не рискнул их использовать, даже когда речь шла о его собственной жизни и существовании страны.

Позднее жезл был передан Эсперадору, и тот его принял, сделав символом духовной власти. Выходит, глава церкви польстился на демонское наследство? Да нет, все это сказки, никаких сил Раканов не было и нет, а реликвии всего лишь старые вещи, которые сейчас не кажутся даже красивыми.

Ричард невольно дотронулся до кольца с карасом, некогда украшавшим древний меч. Камень как камень. Ювелир, оправивший его, не заметил в нем ничего особенного, да ничего особенного и не было. Дик с тоской взглянул на недописанное письмо, скомкал лист, переоделся и, сам не зная зачем, отправился в город.

Приближающиеся праздники уже давали о себе знать – улицы были заполнены озабоченными горожанами, а торговцы орали еще громче, чем всегда. Среди оживленной толпы Ричард, как всегда, почувствовал себя деревенским увальнем – он, не успев привыкнуть к Олларии, снова от нее отвык. Горожане с улыбками расступались перед молодым человеком в цветах Первого маршала и с орденской цепью на шее. Эти улыбки и хорошая погода сделали свое дело – Дик почувствовал себя уютнее и начал подумывать о том, что неплохо бы заглянуть в какую-нибудь таверну и спросить стаканчик кэналлийского. Жаль, сейчас в столице нет никого из его друзей по Лаик, только Наль, изрядно поднадоевший во время дороги.

Надо написать Арно, Катершванцам и Альберто. Он вел себя по-свински, забыв о друзьях, а те могли решить, что Ричард Окделл, став оруженосцем Рокэ Алвы, зазнался. Ричард тронул висевший на поясе тяжелый кошелек. Он сейчас же пойдет к ювелиру и закажет подарки для друзей и для Айрис.

Мастер Бартолемью при виде Дика сплавил некрасивую горожанку средних лет худенькому помощнику и устремился навстречу гостю.

– Монсеньор! – остроносый ювелир радостно улыбнулся. – О, вижу, монсеньор носит кольцо. Он доволен работой?

– Очень. – Ричард в который раз позавидовал умению Рокэ заводить друзей среди простолюдинов и врагов среди знати. Юноша ужасно смущался, заговаривая и с теми, и с другими. – Спасибо большое. Я… – Дик схватился за кошелек, – я хочу заказать подарки для друзей и сестры.

– Я к услугам монсеньора, – и без того приветливый мастер превратился в сгусток сияния, – что монсеньор желает?

– Браслет невесты[24] и четыре мужских кольца, – только начав говорить, Дик понял, что ему нужно, – пусть все кольца будут такими же, как мое, но с разными монограммами.

– Господин помнит размеры?

Размеры? У Арно и Альберто пальцы тонкие и длинные, а вот братцы Катершванцы…

– Два кольца меньше моего, а два – больше и намного. И вот еще что… вы можете на тыльной стороне выгравировать одинаковый значок? И на моем тоже.

– О да, – кивнул ювелир. – Что угодно молодому господину?

– У вас есть перо и бумага?

– Как же иначе!

Получив желаемое, Ричард вдохновенно изобразил узор, подсмотренный в одной из книг Рокэ. Юноша не ожидал, что ему удастся с такой точностью скопировать сложный старинный рисунок, но у него получилось. Ювелир посмотрел на своего заказчика с неприкрытым уважением:

– У вас верный глаз и отменный вкус, сударь.

– Этот же узор сделайте на внутренней стороне браслета.

– Какие камни желаете?

– Карасы, но самые лучшие.

– Сколько у меня времени?

– Столько, сколько нужно для хорошей работы, – улыбнулся Ричард.

– О, я не задержу монсеньора ни одного лишнего дня. – Бартолемью отпер ящик бюро и разложил перед Ричардом множество колец и браслетов. – Прошу осмотреть эти перстни и указать подходящие по размерам. А здесь – образцы браслетов.

Ричард кивнул и принялся разглядывать изящные вещицы. С размерами он разобрался быстро, но что выбрать для Айри? Матушка, без сомнения, указала бы на четыре тонких обруча, скрепленных между собой в четырех местах, но Ричарду хотелось подарить сестре что-то знаменующее начало новой жизни – радостной и свободной. Глаза Дика раз за разом возвращались к плоскому кольцу, охватывающему три четверти запястья и застегивающемуся цепочками причудливого плетения, места крепления которых скрывали ограненные камни.

– Этот! – Ричард передал браслет мастеру.

– О! – ювелир закатил глаза. – Кэналлийская работа. Это сложно, но это красиво.

Кэналлийская! Дома будут вне себя, но Айри понравится. И потом, кто же виноват, что кэналлийцы и мориски лучшие ювелиры этого мира. И лучшие бойцы.

– Пусть сложно, – Ричард чувствовал себя словно перед боем, – я заплачу́.

– На заказ уйдет месяц и несколько дней, – объявил ювелир, делая какие-то записи, и добавил другим, неделовым тоном: – Монсеньор собирается в Ноху?

– В Ноху? – Ричарду припомнилось старое аббатство, серые плиты, кровь Эстебана, злой смех Ворона. – Зачем?

– Разве вы не слышали? К нам приехал агарисский проповедник, кое-кто его называет святым. Сегодня он будет спорить с кардиналом. Об этом столько говорят… А как злятся черноленточники.

Черноленточники? Святой из Агариса? Похоже, он не из Надора вернулся, а свалился с Луны.

– Я был в своих владениях, – лучше расспросить мастера, чем выказать себя дурнем перед тем же Вороном, – и вижу, в Олларии кое-что изменилось.

– Не то слово, – мастер Бартолемью обожал болтать с богатыми заказчиками, – все началось, когда епископом Олларии назначили Авнира. Он, может, и добродетельный, но уж больно злой. Его послушать, кто заговорил с еретиком – сам еретик. А как же дело? Как торговля? Где я золото буду брать? Камни?

У моего зятя три корабля, он полгода дома, полгода в чужих землях, есть-пить, покупать, продавать ему надо? Надо!.. Я так думаю, пусть Создатель после смерти решает, что с еретиками делать, а мы просто жить будем.

– А черноленточники, – напомнил Дик, – это кто?

– Это которые пошли в Лигу Святого Франциска. Пока только лают, но как бы кусать не начали! Вы как по улице пойдете, гляньте – у кого бант черный на плече, тот и есть лигист. С нашей улицы в лигу только рыжий Бернис вступил, но он из дурной семьи. Отец его к золоту медь добавлял, его из гильдии выставили, а сам Бернис, по слухам, краденым не гнушается. Авнир всем лигистам отпущение грехов дал, вот он к ним и подался, а по мне – лучше быть честным мастером.

Ричард заверил Бартолемью в том, что полностью разделяет его точку зрения, и вышел. Проделки пройдохи Берниса юношу не волновали, делать было решительно нечего, и Ричард повернул к Нохскому аббатству. Спор между Дораком и эсператистом – это, по меньшей мере, любопытно, это поможет убить время.

2

Интереса к богословию Луиза Арамона не испытывала никакого, но ей был нужен агарисский епископ. Дениза уверяла, что эсператистское благословение заставит Арамону оставить живых в покое, и Луиза выпросила у отца приглашение. Теперь вдова капитана восседала среди ученых мужей, которые пришли оценить доводы спорящих сторон, и дворян, собравшихся поразвлечься, и чувствовала себя ужасно глупо.

Женщин на балконе было мало, и Луиза сразу заметила роскошную черноволосую красавицу, чей нарочито скромный наряд приковывал внимание мужчин посильнее самого смелого платья. Двадцать лет назад вид прекрасной незнакомки вызвал бы у Луизы Кредон злые слезы, сейчас госпожа Арамона лишь усмехнулась. Чужая красота ее больше не оскорбляла, молодость ушла, а с ней и многие обиды. Воспользовавшись случаем, капитанша принялась рассматривать черное бархатное платье очаровательной дамы. Селине пошло бы такое же, но голубое, отороченное синими лентами.

Синее с черной отделкой было бы еще лучше, но для юной девушки это слишком смело. Синее и черное – цвета герцога Алва… Луиза сама себе не признавалась, что смертельно хочет снова увидеть некогда поразившего ее воображение красавца. Капитанша внимательно смотрела вниз, туда, где сидела самая высшая знать, но никого, похожего на Первого маршала Талига, там не было. Зато Луиза увидела отца – господин граф разговаривал с соседом – полным мужчиной с приятным лицом. Кто-то из Приддов?

– Сударыня, – шикарно одетый дворянин небольшого роста с необычайной учтивостью поклонился Луизе, – разрешите представиться. Барон Капуль-Гизайль. Я и моя супруга будем счастливы, если вы соблаговолите присоединиться к нам.

Женщина с удивлением взглянула на маленького барона, разряженного в желтое и коричневое. Капуль-Гизайль? Луиза где-то слышала эту фамилию, но не могла сразу припомнить, где.

– Я очень признательна за приглашение, но…

– Умоляю, ни слова больше! Наши места расположены гораздо удобнее, чем ваше, а моя супруга просто жаждет с вами познакомиться. Она не простит мне, если я не смогу вас уговорить. Если вы откажете, я встану на колени.

Если честно, перед Луизой на коленях стоял один– единственный человек, причем один-единственный раз. Это был просивший ее руки Арнольд Арамона. Вдова капитана улыбнулась господину Капуль-Гизайлю. Во-первых, потому, что барон ей нравился, а во-вторых, потому, что у нее были хорошие зубы.

– Сударь, я весьма признательна вам за приглашение, но вы ведь меня совсем не знаете.

– У моей супруги необыкновенное чутье, – сообщил барон, – она видит людей насквозь.

На это возразить было нечего, и Луиза позволила проводить себя к баронессе – той самой даме в черном, которую капитанша украдкой разглядывала.

– Дорогая, – с чувством произнес барон, – разреши тебе представить…

– Я – Луиза Арамона, вдова капитана Лаик.

– Я так рада, что вы приняли мое приглашение, – огромные черные глаза просияли. – Можете называть меня Марианна.

Марианна не лгала – она и впрямь была рада. Луиза опустилась в кресло рядом с красавицей, и та защебетала о предстоящем диспуте и о том, что Его Высокопреосвященство неожиданно заболел, и олларианскую церковь будет представлять епископ Олларии Авнир.

– Этот льет воду на мельницу агарисца, – со знанием дела заметил Капуль-Гизайль, – Его Преподобие знает Книгу Ожидания наизусть, но в логике он не силен.

– Ну, конечно же, дорогой, – улыбнулась Марианна, – живущий чужим умом теряется, когда сталкивается с тем, кто живет своим. Правда, мы не знаем, на что способен этот Оноре.

– Он считается хорошим ритором, – высокий дворянин с холодным лицом отвесил учтивый поклон баронессе и пренебрежительно кивнул ее супругу. – Марианна, вы обворожительны, как утренняя роза.

– Граф, – красавица мило потупила глаза, но Луизе показалось, что ее новая знакомая отнюдь не рада комплименту, – вы мне льстите. Разрешите представить вам госпожу Арамону. Я попросила ее составить мне компанию. Надеюсь, вы простите мне мою вольность и позволите мне остаться с милой Луизой. Тем более ваше положение предполагает, что вы займете место внизу.

Милая Луиза… Так ее вообще никто не называл, а с баронессой все понятно. За годы супружества капитанша изрядно поднаторела в чтении чужих мыслей. Красавица боялась графа и еще больше боялась это показать, ну а граф смотрел на баронессу, как кабан на яблоко. Вот Марианна и озаботилась, чтобы кресло рядом с ней было занято. Кресло, предназначенное графу. Луиза простодушно улыбнулась нежелательному кавалеру:

– Вы так любезны, сударь, так любезны…

Бледное лицо слегка качнулось вперед.

– Счастлив служить, сударыня. Марианна, я могу рассчитывать на то, что увижу вас на…

– Милый граф, – перебила госпожа Капуль-Гизайль, – вам следует занять свое место, сейчас начнется.

Марианна еще раз улыбнулась и повернулась к возвышению, на котором красовались две стоящие друг против друга кафедры. Луиза последовала ее примеру.

Агарисский проповедник и епископ Олларии уже заняли свои места. Эсператист в светло-серой сутане, на которой удивительно красиво выглядел белый эмалевый голубь, приветливо улыбался. Преподобный Авнир в черном одеянии хмурился и сверкал глазами, словно кот перед дракой. Луиза Арамона благочестиво опустила глаза, стараясь не выдать себя неподобающим смехом, но на нее никто не смотрел. Впрочем, она к этому привыкла.

3

Марианну Ричард узнал сразу же. Баронесса сидела на балконе между супругом и какой-то уродиной во вдовьем платье, а рядом возвышался граф Килеан-ур-Ломбах. Дик торопливо отвернулся и уставился на появившихся клириков. Последние месяцы Ричарду было не до воспоминаний, но теперь мысли юноши закружились вокруг женщины в черном платье. Эсператист и олларианец начали диспут, но Дик слушал вполуха. Если он нанесет Марианне визит, что будет дальше? Она его вежливо расспросит о войне и отправит домой или…

Ричард старался не думать о черноволосой баронессе, но воспоминания и воображение разбушевались вовсю. Эр Август, Эйвон, Наль, матушка были бы в ужасе, узнав, что волнует сына и наследника Эгмонта, но Ричард, хоть и смотрел на духовных особ, бессовестно думал о рассыпанных на золотистом ковре черешнях и чайной розе в вырезе платья. Немного портил настроение Килеан. Что, если он своего добился? Хотя тогда бы он остался рядом с Марианной. Юноша скосил глаза в сторону, отыскивая господина коменданта. Тот сидел в третьем ряду, глядя прямо перед собой.

Эр Август считал графа Килеана-ур-Ломбаха благородным человеком, но Дику он все равно не нравился. Граф, видимо почувствовав на себе чужой взгляд, зашевелился, и Дик торопливо уставился на Авнира, обвинявшего эсператистов в умалении Создателя и идолопоклонстве.

Агарисский проповедник слушал обличения, склонив голову к левому плечу. Он казался слегка удивленным, но выглядел довольно мирно. Зачем сюда пришла Марианна? Неужели ей интересны богословские споры, или баронессе понадобилось с кем-то встретиться? С Килеаном? Если она выйдет из Нохи одна, то… надо будет подойти и поздороваться. Это ни к чему не обязывает, они знакомы, он, как воспитанный человек, должен приветствовать даму и предложить ей свои услуги. Марианне идет черное, у нее такая белая кожа. Катари – ангел, на нее можно молиться, баронесса – совсем другая. Они не виделись почти год, что она помнит и помнит ли?

– Создав семь орденов, вы из безмерности Создателя выделили лишь семь аспектов. – Крик Авнира, сменивший тихий и спокойный голос Оноре, заставил Ричарда вздрогнуть. – Это есть умаление Создателя и является не чем иным, как идолопоклонством, что особо мерзостно.

Оноре встревоженно и удивленно взглянул на противника:

– Вы же сами утверждаете, что Создатель слишком велик для человеческого разума. Люди поклоняются тому аспекту Создателя, который доступен их представлению и пониманию. Если олларианская церковь ратует за частную истину, она не может отрицать такие ипостаси Создателя, как Милосердие, Чистота, Истина, Слава, Знание, Справедливость…

– Но мы не предписываем каждому человеку избирать одно из семи вместо множества! – Авнир сделал то, что в публичном диспуте почиталось недопустимым: перебил собеседника. – Мы не ставим рогаток на пути к Создателю! Вы замкнулись на магических числах, впав в чернокнижие. Что есть ваши символы и ритуалы, если не противное воле Создателя колдовство, идущее от демонов? Как смеете вы ограничивать творца Вселенной и дороги к Нему жалкой семеркой? Как смеете вы ограничивать служение Ему, насаждая каноны? Как смеете вы принуждать возносить молитвы Ему на чужом языке, подменяя идущие от сердца слова мерзкими заклятиями? Вы лишаете людей свободы выбора, свободы избрать свою дорогу к Создателю… Каждый должен идти к Нему своим путем, – вещал Авнир, – а утверждать иное – богохульство.

– Но люди слабы. – Агарисский проповедник казался Луизе несколько удивленным. Нет, его голос звучал уверенно, а приводимые доводы пересиливали аргументы противника, но в глазах была какая-то растерянность, словно у человека, который пришел в гости и оказался у закрытой двери. И все равно Оноре капитанше нравился, а епископ Олларии, мягко говоря, не очень.

Авнир и не думал слушать возражения, предпочитая приписывать сопернику то, чего тот не говорил, а затем яростно опровергать собственные выдумки, обвиняя агариссца во всех смертных грехах. Этим Преосвященный напоминал жену булочника из Кошоне. Курица вбила себе в голову, что у нее будет дочь, а когда родился мальчик, обвинила повитуху в том, что та за деньги подменила ребенка. Даже родимое пятно, такое же, как у почтенного булочника, не заставило дуру признать очевидное. Она принялась искать несуществующую мужнину любовницу и в конце концов добилась того, что супруг, устав от беспрерывных склок, завел-таки подружку на стороне.

Над Ортанс смеялся весь Кошоне, но что простительно лавочнице, недопустимо для второго человека олларианской церкви. Луиза не понимала, почему умный и предусмотрительный Сильвестр взял к себе такую дубину. Епископ Авнир был упрям и глуп, и он безнадежно проигрывал. Там, где олларианец пускался в крик и обличения, гость брал здравым смыслом и мягкой улыбкой.

– Оглянитесь, – Оноре сделал небольшую паузу, и женщина поймала себя на том, что едва не оглянулась, – слишком часто мы делаем не то, что хотим, и хотим не то, что делаем… Живи люди в милосердии, истине, знании, им не нужны были бы ни светские власти, ни пастыри духовные. Увы, мы, смертные, в большинстве своем нуждаемся в добром и сильном пастухе, что остановит стадо свое на краю трясины и темного леса, убережет от волков и дурной травы.

Луиза не сомневалась – Оноре сожалеет о людском несовершенстве, но не осуждает за него. К такому не страшно подойти и рассказать обо всем, даже об умершем, но не желающем лежать в могиле муже. Кто знает, вдруг эсператистский епископ не только отвадит Арнольда от семьи, но и упокоит его беспутную душу? Такой может.

– Да, есть те, кто может проторить к Создателю свой путь, – клирик улыбнулся слушателям, – и никакая сила земная не загородит их дороги, но слабым и неуверенным нужна помощь. Им нужны пределы, которые они могут осознать – чтобы их вера или же их сомнения не погубили их самих и все вокруг них. Ордена – не свидетельство несовершенства Создателя, но следствие падшей природы творения. Вспомните, как люди отпали от Создателя и многие века поклонялись демонам – и было среди них больше достойных, чем дурных, ведь по-настоящему злых людей почти и нет… И Церковь наша, Церковь Прощения, Милосердия и Ожидания – дочь прошлого падения и матерь будущего спасения, потому что без нее слабому трудно устоять на краю бездны…

Закончить гостю не дали. Авнир с бешено горящими глазами выбросил вперед руку, указывая на слегка опешившего эсператиста:

– Ты! Ты сам изобличил себя своими же устами. Вся ваша эсператистская параферналия – потакание человеческому злу и человеческой слабости, которая есть зло семикратное.

Все сомнения – зло! Все ошибки – плод злой воли, ибо только по злой воле может человек, творение Создателя, отклониться от замысла своего Творца, который есть источник всего и совершенное Добро. Несовершенство есть оскорбление Создателя, а оскорбление Создателя страшнейшее из всех зол! Его следует выжигать каленым железом, а не придумывать ему оправдания и делать для него костыли. Ибо Создатель – судья беспощадный и огонь пожирающий! И все, кто на волос отступил от него, ненавистны ему.

Луизе стало страшно. Она не была суеверной, но кричащий человек в черном казался предвестником беды. Капитанша сама была не прочь поорать на родичей, но ярость епископа Олларии была совсем иного рода. Теперь Луиза предпочла бы оказаться подальше от Нохского аббатства, но подняться и уйти посредине диспута было невежливо. Ее новые знакомые, без всякого сомнения, были людьми влиятельными и знатными. Пусть она понадобилась Марианне в качестве пугала, она стерпит. Нельзя до конца своих дней зависеть от прихоти матери, особенно если у тебя на шее пятеро…

Святая Октавия, она продолжает думать о Цилле как о живой. Плевать на Авнира, она прорвется к агарисскому епископу и выпросит у него эсперы для уцелевших детей. Луиза вцепилась руками в подлокотники и несколько раз вздохнула, заставляя себя успокоиться. Она не станет смотреть на Авнира, она пришла сюда не ради него.

– Нет ошибок, – казалось, орать громче невозможно, но олларианцу это удалось, – есть грехи малые и большие! Грешные подлежат суду! Нет прощения согрешившим и упорствующим! Нет прощения тем, кто оскорбил Создателя!

– Создатель – отец наш, – подался вперед Оноре. – Он любит нас, любит бескорыстно – и нет в мирах бескорыстнее любви, потому что Ему ничего не нужно от нас! – Первый раз за все время в голосе гостя послышался гнев. Видимо, с точки зрения ордена Милосердия худшего заблуждения нельзя было даже придумать. – Он сотворил нас не для себя, но для нас, для того, чтобы мы были. Он каждую секунду держит нас в бытии… не это ли свидетельство безграничности Его любви?

Он судия – потому что не терпит Зла, и Зло не терпит его. Но, вернувшись в этот мир и узрев, что дети Его сошли с праведного пути и поклонились демонам, разве разрушил Он сам мир? Он изгнал демонов и поразил их слуг, а людям даровал прощение и оставил великий дар – Церковь Ожидания. Наш Создатель, наш отец никогда не отвернется от нас. Это мы можем отвернуться от Него, закрыв свою душу и сердце. Это мы можем перестать любить Его, а Его любовь неизменна. Тот, кто отказывает Создателю в праве любить и прощать – ненавидит Его. Тот, кто утверждает, что Создателю ненавистны Его творения – враг Ему. Тот, кто отрицает Церковь, хранящую слово Его, – губитель душ и слуга Чужого, как бы он себя ни называл.

– Это так, – Луиза вздрогнула, услышав горячечный шепот Марианны, – Авнир ненавидит нас всех! Господня Роза, он же совсем сумасшедший!

Это походило на правду, олларианец не спорил, не пытался убедить, он исходил злобой, казалось, у него на губах вот-вот покажется пена. Авнир и впрямь был готов выжигать каленым железом то, что почитал злом. Сейчас гнев епископа был обращен на агарисского проповедника, но Луизе казалось, что Преосвященный готов живьем сжечь всех, оказавшихся свидетелями спора. Так, на всякий случай, чтоб в их сердцах не проросли зерна ереси.

Спор стал безнадежным. Авнир вновь и вновь кричал об идолопоклонстве, умалении Создателя и непростимых грехах. Оноре твердо стоял на своем рубеже. Для него и впрямь люди были детьми Создателя, епископ любил их такими, какими они были, несовершенными, растерянными, иногда злыми, порой немыслимо добрыми, жадными, щедрыми, правдивыми, лживыми… Ради их спасения Оноре готов был на многое, если не на все.

4

Склока между церковниками продолжалась, но Дику было не до теологии, юноша сосредоточенно прикидывал, когда и как следует выйти, чтобы на крыльце столкнуться с баронессой Капуль-Гизайль, и что ей сказать. Разумеется, Ричард понимал, что с его стороны это очень дурно. Он должен думать о том, как помочь сестре, и хранить верность своей королеве, но вид Марианны в строгом черном платье и воспоминания о том, что это платье скрывало, выбили юношу из колеи.

Авнир и Оноре говорили о вечной жизни, Добре, Зле, греховности и праведности, а Ричард Окделл то и дело оглядывался на белокожую красавицу и вспоминал то, что в горах Сагранны и Надорских галереях казалось мелочами или грязью. Дик хотел видеть Марианну, и это желание вытеснило и голос совести, и остатки здравого смысла.

Когда святые отцы наконец закончили, юноша торопливо скользнул к выходу, одним из первых выскочил на крыльцо и сбежал во двор. План молодого человека был прост – он подождет за колонной слева от ворот, откуда прекрасно видно выходящих. Как только Марианна с супругом пройдут мимо, он двинется следом, в воротах нечаянно заденет барона, извинится и узнает знакомых, а дальше – как получится. По расчетам Ричарда, баронесса должна была выйти минут через десять, так как сидела на балконе. Юноша приготовился ждать, мысленно перебирая приличествующие случаю фразы.

– Дикон! А я боялся, что ты убежишь!

Этого еще не хватало! Наль! Ричард с большим трудом выдавил из себя улыбку:

– Решил вот послушать. Я тебя не видел.

– Еще бы. Я не состою в оруженосцах у Ворона, так что мог разве что на галерею пробиться, среди вельмож мне делать нечего. Ждешь Преосвященного?

Ричард кивнул. Оноре Дика не интересовал нисколько, хоть и казался приятным человеком, но не признаваться же Налю, что он подстерегает знаменитую куртизанку. Кузен бы не понял, да и куда ему с его внешностью и манерами?!

– Оноре – молодец, – глазки родича блестели от восторга, – от Авнира осталось мокрое место, так аспиду и надо!

– Крик – худший из доводов, – небрежно заметил Ричард, без зазрения совести повторяя слова господина Шабли, – как думаешь, Дорак и вправду болен?

– Нет, разумеется, – Наль для вящей убедительности тряхнул головой, – просто понял, что крыть нечем, и выпустил вместо себя своего прихвостня. Он…

Кузен пустился в рассуждения о диспуте. В отличие от думавшего о земном Дика, Наль помнил все приводимые сторонами доводы. Толстяк разливался соловьем, но Ричарду было не до религиозных догматов. Юноша с тоской смотрел, как барон Капуль-Гизайль придерживает двери, пропуская Марианну, идущую под руку со все той же уродливой вдовой. Если бы не прилепившийся намертво кузен, юноша смог бы «нечаянно» столкнуться с красавицей, но отделаться от Наля было невозможно.

Капуль-Гизайли спустились по лестнице, и тотчас из-за соседней колонны появился Людвиг Килеан-ур-Ломбах, устремившийся к баронессе. Ричард невольно улыбнулся – нет худа без добра, теперь он знает, что комендант Олларии так и остался неудачливым воздыхателем прелестной Марианны. Что ж, со случайной встречей не получилось, но кто мешает нанести баронессе визит? Надо сегодня же послать ей корзину палевых роз и записку, а завтра к вечеру зайти самому.

– …таким образом, нет сомнений, что Оноре одержал победу над Авниром, – с торжествующим видом заключил Наль.

– Безусловно, – подтвердил Ричард, поглядывая на ворота. Кузен проследил за Диком взглядом, но его мысли истолковал превратно.

– Не волнуйся, Его Преосвященство никуда не денется. Он сейчас благословляет детей, которых к нему привели. И вообще лучше пройти прямо к нему.

– А ты откуда знаешь? – спросил Дик, чтобы хоть что-нибудь спросить. Марианна все равно ушла, а об Оноре говорить проще, чем об Айрис и о Надоре.

– Я случайно познакомился с Пьетро, это один из спутников Его Преосвященства. Понимаешь, Оноре отказался остановиться в посольстве, хотя ему предлагали и Гайифа, и Агария, и Дриксен. Он снял комнаты в гостинице «Светлый щит». Я вчера был в тех краях по делу, зашел пообедать, вот и разговорились. Пьетро – очень достойный молодой человек, он послушник ордена Милосердия и будет монашествующим целителем. Я вас познакомлю. Обязательно.

Знакомиться с Пьетро у Ричарда не было ни малейшего желания, равно как и разговаривать с агарисским проповедником, но юноша честно поблагодарил. Результат оказался неутешительным – кузен немедленно поволок Дика к малому входу. Юноша вспомнил замечания Рокэ о пагубности лжи из вежливости и мысленно признал правоту своего эра. Увы, отступать было некуда, они уже добрались до небольшого внутреннего двора, в котором толпилось три или четыре десятка человек, некоторые были с детьми. Епископ Оноре что-то ласково говорил девочке с льняными волосами, а потом протянул ей серебряную чашу с освященной водой. Девочка выпила и улыбнулась клирику. Тот положил руку ей на лоб. Подошла молодая женщина с такими же, как у дочери, светлыми волосами и преклонила колена. Епископ благословил и ее.

– Молодой человек хочет исповедоваться? – Вопрос подошедшего эсператиста прозвучал как утверждение.

– Я, – начал Ричард и запнулся, – у Его Преосвященства столько дел… Вряд ли я могу…

– Ричард – единственный сын и наследник Эгмонта Окделла, – торопливо произнес Наль.

– Святая Церковь неусыпно молится за упокоение души герцога Эгмонта и его соратников, – тихо произнес эсператист. – Преосвященный примет вашу исповедь, я в этом уверен. Но придется подождать.

Дик это видел и сам. Святой Алан, ну зачем Наль всюду лезет со своей помощью, кто его просит?! Юноша вздохнул и присел на ступеньку, от нечего делать рассматривая Оноре. Он ничем не походил ни на олларианских клириков, ни на отца Маттео. Епископу доставляло искреннюю радость возиться с детьми, а детям нравился Преосвященный. Никто и не думал плакать, отворачиваться, надувать губы, отказываться от причастия, хотя ничего вкусного в святой воде не было. Ричард в детстве ужасно не любил глотать холодную подсоленную воду и делал это лишь из страха перед наказанием.

– Дикон, – мечтательно прошептал Наль, – а помнишь Надор, нашего священника?

Ричард кивнул и постарался принять вид человека, отрешившегося от всего земного. Говорить с Налем о Надоре не хотелось мучительно. Надо написать Арно, может быть, его отпустят к братьям и они встретятся. С Арно Савиньяком можно говорить обо всем…

– Ты хотел исповедоваться, сын мой? – Дик вздрогнул и поднял глаза. Перед ним стоял епископ Оноре. Клирик казался усталым, но глаза смотрели с искренней теплотой. Юноша невольно улыбнулся в ответ.

– Да, отец мой, – странно, эти слова не были ложью. Ричард Окделл и впрямь хотел исповедоваться епископу из Агариса.

– Идем со мной.

Дик с готовностью поднялся. Епископ отвел его в густые заросли сирени, где пряталась одинокая скамья. Это ничем не походило на надорскую исповедальню, хотя где взять в разрушенном аббатстве помещение для исповеди? Эсператист опустился на скамью и указал Дику место рядом с собой:

– Ты мнишь себя грешным перед Создателем, Ричард Окделл? В чем?

В чем он грешен? Юноша растерянно смотрел на Преосвященного. Отец Матео исповедовал иначе. Оноре посмотрел юноше в глаза:

– Отвечай мне и в лице моем Ему, ненавидишь ли ты? И если да, то кого?

Ненавидит ли он? Он ненавидел Эстебана и его дружков, но его враг мертв уже год, его убили в сотне шагов от этих зарослей. Странно, Ричард совсем забыл об этой вражде… Как давно это было и каким мальчишкой был он сам! А что теперь? Он должен ненавидеть Рокэ Алву, Фердинанда Оллара, Дорака, «навозников», но Ворон ему нравится! Нравится, несмотря ни на что. А о толстом короле и Дораке он почти не думает, хотя и знает, что это – враги.

– Я вижу, в твоем сердце нет Ненависти, – рука священника легла на плечо Дика, – но есть ли в нем любовь?

Да! Катари… Любить королеву, любить замужнюю женщину – страшный, непростимый грех, но он любит. Он любит сестер, Эйвона, Наля, эра Августа, Савиньяков, господина Шабли… А матушка? Не любить мать свою страшнее, чем быть прелюбодеем. Это почти богохульство!

– Отче… Я… Я люблю ту, кого любить нельзя, и я… Отче, я знаю, что должен любить подарившую мне жизнь, но мы поссорились. И я не хочу просить прощения!

– Ты умеешь и хочешь любить, Ричард, сын Эгмонта. И ты не хочешь ненавидеть. Тебя мучает, что в тебе нет злобы на тех, кого ненавидят растившие тебя. Ты исполнен вины, что не любишь тех, кто требует любви. Да, ты грешен и слаб, как и все мы, но я отпущу тебе грехи твои.

Вся любовь в мире от Создателя, и потому она исполнена Света. Любовь не может быть грехом. Грехом может быть жажда обладания, измена, обман, но не любовь! Ненависть есть порождение Чужого. Поддаться ей – значит уступить Врагу. Не верь тем, кто говорит тебе, что нельзя забыть обиду и простить обидчика. Их устами говорит Леворукий.

Преклони колена, Ричард. Я, служитель Милосердного, даю тебе отпущение. Иди с миром.

Глава 3Оллария«Le Valet des Épées» & «Le Neuf des Épées»

1

План старика Манрика был неплох, но глупость Энтони Кракла поставила армию Талига на грань поражения. Ричард склонился над схемой, где синим и зеленым были обозначены планы действующих сторон, а красным и черным то, что произошло на самом деле.

Стратегией Дик занялся с горя – прелестная Марианна и ее супруг отбыли из Олларии на следующее утро после диспута. Слуги сказали, что в имение. Капуль-Гизайли собирались вернуться к окончанию празднеств, Ричард оставил письмо, получил заверения в том, что оно будет немедленно передано, и отправился восвояси. Оставалось утешаться тем, что бегство красавицы было вызвано настойчивостью Килеана.

Больше делать Дику было нечего. Двор выехал в Тарнику, это было недалеко, часов восемь конного пути, но являться туда без приглашения было неприлично и закончилось бы очередной выволочкой от эра Августа.

Эмиль Савиньяк тоже вывел своих людей в летние лагеря, оставалось ждать Ворона и слоняться по пустому особняку. Дважды обойдя все открытые комнаты, Ричард открыл «Историю Двадцатилетней войны» и утонул в старых битвах и подвигах.

До обеда он изучал сервьерский маневр, а к вечеру взялся за сражение при Каделе. Это была одна из одиннадцати великих битв Двадцатилетней войны и первая в череде побед Алонсо Алвы. Дик пытался понять, мог ли гайифский фельдмаршал выиграть столь удачно начавшийся для него бой? Наверняка мог, но тогда гайифцу и Алонсо надо было поменяться местами.

Командовавший имперской армией Леман Теркасс начал сражение, ударив по центру противника, но это была лишь разведка – основной удар фельдмаршал обрушил на казавшийся слабым левый фланг генерала Савиньяка. По плану Арно Савиньяк должен был отбить две или три атаки и с боями отойти. Маршал Манрик рассчитывал, что гайифцы начнут преследование и попадут под фланговый удар скрытого в лесу резерва. Арно успешно отразил три атаки, дальше, действуя в соответствии с диспозицией, следовало отступить.

Командующий левым флангом славился своей горячностью, но при этом был одаренным полководцем. Савиньяк увидел, что гайифцы вводят в бой тяжелую кавалерию, и решил, что атаку удобнее отразить на исходных позициях, после чего сразу же отойти. Арно послал гонца к командовавшему резервом генералу фок Варзову, чтобы предупредить того о задержке. Гонец прискакал в условленное место и никого не нашел.

Позже выяснилось, что исполнявший обязанности начальника штаба генерал Кракл самочинно перебросил резервы на другую сторону пересекавшего поле оврага, не сообщив об этом ни маршалу Манрику, ни Савиньяку. Генерал Арно понял, что от его стойкости зависит исход сражения, а может, и войны, и намертво вцепился в невысокие, покрытые кустарниками холмы.

Савиньяк отбивал атаку за атакой и ждал помощи, а ее не было. Манрик растерялся и потерял голову – его план провалился по милости начальника штаба, отступление в сложившейся ситуации казалось самоубийством, а наступать было невозможно.

Армии Талига осталось жить ровно столько, сколько продержался бы Савиньяк. Теркасс, видя, что все идет как задумано, бросал на левый фланг все новые силы. Удерживать позиции становилось невозможно, и Арно принял отчаянное, но единственно возможное решение – повел своих людей в контратаку. Ричард живо представил себе солнечный осенний день, синее небо, золотую кромку дальнего леса, кровь на высохшей траве, злое конское ржание. Юноша смотрел на карту, а видел торопливо, но умело строившихся черно-белых всадников и молодого генерала с тонким напряженным лицом, садившегося на серого жеребца. Савиньяк отбросил Теркасса, но и сам был смертельно ранен. И все-таки он увидел победу, которую его друг по Лаик Алонсо Алва вырвал сначала у потерявших голову военачальников, а потом и у гайифцев.

У Каделы Алва получил маршальскую перевязь. Современники долго спорили, кто бы, останься Арно в живых, стал первым, а кто – вторым. Алва показал себя военным гением, но Савиньяк начинал не хуже. Савиньяки, Алва, фок Варзов… Эти фамилии сразу и безоговорочно приняли сторону Олларов. Матушка называет их предателями, но предатели не умирают так, как генерал Арно.

Ричард передвинул карту, готовясь разобрать второй этап боя, но не успел – на пороге библиотеки возник Хуан. Кэналлиец казался равнодушным и спокойным, но Дику показалось, что он встревожен.

– В чем дело?

– Дор[25] Рикардо, к вам господин Реджинальд. С ним трое человек. Они пришли с черного хода.

С черного хода? Странно, Наль старается не заходить в дом Ворона, а тут еще кого-то привел. Дикон не мог сказать, что рад визиту – кузен исполнен всяческих добродетелей, но с ним смертельно скучно. Сейчас примется укоризненно вздыхать, всем своим видом показывая, насколько ему неприятна окружающая Ворона роскошь.

– Где они?

– В нижней приемной.

Юноша предпочел бы скоротать вечер в обществе генерала Арно Савиньяка и маршала Алонсо Алвы, но пришлось закрыть книгу и заняться родичем. Кого же Наль приволок?

– Дор Рикардо, вам следует знать, что в городе беспорядки.

Дик удивленно посмотрел на слугу. Беспорядки? С чего бы? Вчера все были рады и счастливы.

– Хуан, а что за гости? Вы их рассмотрели?

– Нет, они в плащах с капюшонами и масках.

Может, это Айрис и ее служанки? Сестра не дождалась помощи и сбежала? Но как она нашла Наля? Узнать, где дом герцога Алвы, намного проще.

– Если вам понадобится помощь, мы в соседней комнате.

Помощь? Наль не мог привести врагов, хотя для кэналлийца враги все, кто не молится на его герцога.

– Почему вы решили, что мне понадобится помощь?

– Беспорядки, – пожал плечами кэналлиец, – я впустил троих чужаков, но, будь их четверо, они бы остались на улице.

Ричард невольно усмехнулся. Хуан для южанина был не слишком разговорчив, но Дику он скорее нравился. Кэналлиец встревожен – значит, в городе и впрямь творится что-то неправильное. Юноша прислушался и уловил едва слышный звон, доносившийся из раскрытого окна. Далеко, похоже, на той стороне Данара… Дик оттолкнул развернутую карту и побежал вниз.

Три фигуры в серых плащах с капюшонами замерли у стены, толстенький Наль смущенно переминался с ноги на ногу посреди комнаты. В гостиной хватает и стульев, и кресел, чего они стоят? Круглая физиономия кузена была бледной и растерянной. Уступая невысказанной просьбе, Ричард плотно прикрыл за собой дверь. Хуану он доверял, но кузен хочет разговора без свидетелей.

– Здравствуй, Наль. Что-то случилось?

– Да, – толстяк дернул головой, словно что-то проглотил, – я… У нас не было другого выхода… В дом Алвы они не сунутся… Ты ничем не рискуешь, здесь никто не станет искать…

– Ничего не понимаю, – Ричарду стало неуютно, – кто будет искать? Кого?

– Дикон, – Наль замялся, и одна из серых фигур остановила молодого человека странно знакомым жестом.

– Ричард Окделл, мы просим тебя об убежище, – человек отбросил капюшон. Перед Ричардом стоял преосвященный Оноре.

Так вот кому нужна помощь, но что случилось?! Вчера епископа носили на руках…

– Герцог Окделл, – голос епископа дрогнул, – мы взываем к твоему милосердию. Нас преследуют.

– Дикон, – зачастил Реджинальд, – дети умерли… Те, кого благословил Его Преосвященство. Это яд… Черноленточники и Авнир говорят, что это… Они обвинили Его Преосвященство…

Если ты его не спрячешь – его убьют. Они убивают всех… Всех, кого подозревают в укрывательстве… Они громят дома, жгут, режут…

Ричард смотрел на эсператистского епископа, двоих монахов и кузена и ничего не понимал. Как такое могло случиться? Преосвященный просит укрыть его и его спутников? Преосвященного обвиняют в убийстве детей и чернокнижии? В городе бунт? Но Оллария такая спокойная…

– Все очень просто, Дикон, – Наль стиснул руки, пытаясь унять дрожь. – Дорак все подстроил. Сказался больным, чтобы про него никто не подумал, оставил вместо себя Авнира.

Его Преосвященство выиграл диспут, к нему пошли люди, а черноленточники все замечали. Это заговор. Дорак решил избавиться от исповедующих истинную веру, а мы сами себя выдали.

Это походило на правду. Дорак умен, он подгадал, когда в городе не осталось никого из сторонников Олларов, в которых не умерла совесть. Нет ни Савиньяков, ни фок Варзова, ни Салины, ни Рокэ…

– А городская стража?

– А что городская стража, – с горечью бросил кузен, – в Талигойе все решает кардинал.

– Но граф Килеан…

– Его после диспута никто не видел – выкрикнул Наль. – Может быть, он мертв или в тюрьме! Дикон, охота началась. Я сейчас уйду. Старым городом еще можно пройти. Я – никто, звать меня никак, но ты должен укрыть Преосвященного. Они никогда не подумают про особняк Алва.

– Разумеется, – Ричард натянуто улыбнулся, – я счастлив… То есть здесь вы будете в полной безопасности.

– Когда возвращается Ворон?

– Через два месяца. Наль, не валяй дурака, места хватит всем.

– Ричард, ты… Я в тебе не сомневался, но мне лучше уйти. Понимаешь, мой хозяин – лигист. Если меня не будет, он может догадаться, что я у тебя. Не нужно, чтоб вспомнили, что сын Эгмонта Окделла в городе.

– Я – оруженосец Первого маршала Талига, – Ричард выдавил из себя улыбку, – пока я при нем, меня не тронут. Ни «навозники», ни черноленточники. Оставайся.

– Нет… У тебя и так слишком много гостей. И потом я должен найти эра Августа и предупредить… Он в Тарнике, я поеду к нему.

В Тарнике? Если Дорак задумал избиение, то он начал его с королевской резиденции.

– Будь осторожен.

– Кому я нужен? – вздернул подбородок кузен. – Я не герцог, не маршал, я – толстый чиновник в заплатанных сапогах. Я проберусь.

– Да благословит тебя Создатель, – тепло произнес Оноре, – ты подвергаешь свою жизнь опасности ради спасения ближних.

От смущения кузен закашлялся, он совсем не походил на героя, но он был им.

– Прощай, Дикон, – Наль неловко чмокнул родича в щеку, – если что… Ну, Айрис, она… А, ладно, увидимся.

– Ваше Преосвященство, – Дик с трудом узнал собственный голос, – уже поздно, а вы, вероятно, голодны?

– Герцог Ричард, – священник покачал головой, – мои братья погибли и погибают. Могу ли я думать о телесной пище? Если в обители герцога Алва есть часовня…

Дик не помнил, чтоб Рокэ молился, но домовая церковь в особняке была.

– Святой отец, она закрыта… Нужно искать ключи, а слуги…

– Не беспокойся, молитва может быть вознесена отовсюду, лишь бы шла от чистого сердца.

– Я подготовил комнаты, – Хуан учтиво поклонился, – ваши гости, дор Рикардо, могут отдохнуть.

– Будь благословен, – тихо сказал епископ. Хуан не ответил. Просто зажег свечи.

Кому и как молятся кэналлийцы? Их называют олларианцами, но это значит лишь то, что они не эсператисты и верны Олларам.

– Я и мои братья благодарят тебя, Ричард Окделл.

– Я… Я рад служить Вашему Преосвященству, – пробормотал Дик.

Больше всего на свете юноша хотел, чтоб вернулся его эр, но Алва был далеко, а колокольный звон добрался уже до храма Святой Мартины. Из окон верхнего этажа Ричард мог бы разглядеть фигурки звонарей, но желания не было.

Медные беспорядочные вопли выводили из себя, юноша сжал зубы и приказал Хуану запереть окна.

2

Гости ушли отдыхать, Наль что-то проблеял об осторожности, и Дик проводил его до ворот. Вообще-то следовало дать кузену по голове и запереть в подвале, чтобы не шлялся один по темным улицам, но хорошие мысли, как правило, запаздывают. Дик велел привратнику быть повнимательнее и вернулся в дом. Половина одиннадцатого. Впереди – целая ночь, так ложиться или нет? Дик решил, что ляжет, но по-походному, не раздеваясь. Юноша отцепил шпагу, снял пояс с кинжалом и повесил на кресло, зарядил на всякий случай пистолеты, положил рядом с собой и задул свечу. Небо за окном отсвечивало багровым – где-то что-то горело. Звонари на ближних колокольнях угомонились, но колокола за Данаром продолжали голосить.

Дик лежал, смотрел в окно, пытался думать, но мысли прыгали, как варастийские тушканы. Спать не хотелось, хоть тресни. Уж лучше вернуться в библиотеку и закончить разбор сражения. Юноша встал, зажег свечу, опоясался кинжалом и вышел из комнаты. В доме было тихо, все или спали, или затаились. Оноре наверняка молится, надо подняться, посмотреть, что там с домовой церковью. Может, она вовсе и не заперта.

Хуан поддерживал в доме образцовый порядок, медные ручки горели огнем, а на лестнице и перилах не было ни пылинки. Дик задумчиво нажал на костяной шар, покоящийся на цветочном стебле. Раздался мелодичный щелчок, и узкая дверца распахнулась – ее никто и не думал запирать. Ричард перешагнул порог и высоко поднял свечу.

Какое счастье, что он не привел сюда епископа! Герцоги Алва поклонялись не Создателю, а Леворукому! Юноша с ужасом и любопытством уставился на центральную икону храма. Золотоволосый, чем-то напоминающий леопарда красавец стоял у распахнутых врат. Левая рука покоилась на украшенной самоцветами рукояти меча, а на плече Чужого выгибала спину трехцветная кошка. Еще несколько кошек и котов окружали своего повелителя, за спиной которого расстилалась охваченная закатом степь со знакомой черной башней на горизонте.

Ричард не понял, когда до него дошло, что перед ним не фреска. Юноша видел, как блестят кошачьи глаза, и слышал издаваемое тварями урчание. Сам Зеленоглазый молчал, насмешливо и высокомерно скривив губы, Дик прекрасно знал эту улыбку – улыбку Ворона. Чужой и Рокэ разнились, как день и ночь, и вместе с тем были похожи, как могут быть схожи лишь родные братья. Но у Рокэ нет никого – ни брата, ни сестры. Он один… Один, как… Чужой!

Взгляд Леворукого завораживал, но юноша помнил, что он в Олларии, в доме своего эра. Только откуда здесь покрытая сухой травой равнина и алый шар, зависший над вершиной башни, той самой, что он видел в Варасте! Сейчас ночь, а не вечер, здесь не может, не должно быть никакого солнца!

– Дор Рикардо!.. Дор Рикардо… Проснитесь!

Ричард открыл глаза и увидел Хуана. Святой Алан, это всего-навсего сон… Радость от исчезновения кошмара стремительно сменилась тревогой. Появление слуги в спальне среди ночи не могло означать ничего хорошего.

– В чем дело, Хуан?

– Лигисты, – тихо сказал кэналлиец, – около полусотни у ворот и столько же со стороны Данарского проезда. С факелами.

– Они что-то хотят?

– Пока нет.

– Я сейчас встану. Гости спят?

– Они у себя, я их не беспокоил.

– Хорошо, – спокойно сказал Дик, хотя ничего хорошего не было.

Неужели черноленточники пронюхали, где Оноре? А почему бы и нет? Дорак знает все! У Преосвященного в Олларии друзей нет, куда ему бежать? К кому? Преосвященного видели с оруженосцем Ворона, но самого Алвы в городе нет. Значит, оруженосец может спрятать беглецов в доме своего эра. Он не скрываясь подошел к епископу после диспута, это видели все. Да, скорее всего, так и есть – лигисты не знают, но подозревают. Что же делать?

Дик торопливо затянул пояс, прицепил шпагу и кинжал. Неужели черноленточники рискнут штурмовать дом Первого маршала? Закатные кошки, куда смотрят городская стража и граф Килеан?! Наль прав, с ним что-то случилось…

Если б только Рокэ был дома! Но тогда Наль никогда бы не привел сюда Оноре, а теперь агариссцы здесь, и он за них отвечает. Ричард открыл дверь и вышел в коридор. В доме было тихо – Рокэ взял с собой почти всех кэналлийцев и отпустил приходящих слуг. Если в особняке найдется два десятка человек, это хорошо. Два десятка против сотни! Правда, особняк окружен высокой стеной, герцоги Алва выстроили посреди столицы небольшую крепость, ее можно оборонять, и долго оборонять. Выходит, убивать? А что делать?! Если полезут, придется стрелять… Задумавшись, Ричард споткнулся и едва не свалился с лестницы. Это отрезвило – Хуан готов умереть за Ворона, но не за оруженосца и тем более не за его непонятных гостей. Кэналлийцев эсператистами не назовешь. Полумориски они и есть полумориски, с чего им драться за сына Эгмонта Окделла и пришлого епископа?

Хуан и трое слуг сидели в прихожей. Они были совершенно одеты. Рядом стояло десятка полтора мушкетов, а на скамье тускло блестели пистолеты.

– Мы их зарядили, дор Рикардо, – просто сказал Хуан, – на всякий случай. В дом Рокэ Алвы без его разрешения не войдет никто!

– Хуан, – Ричард не смог скрыть облегчения, – вы будете защищаться?

– Если потребуется. Но я бы послал слугу в казармы. Антонио готов…

– Пусть идет!

И как он сам не догадался? Надо позвать Килеана.

Стройный смуглый парень широко улыбнулся и исчез. Ричард знал его в лицо, но не по имени. Кажется, он был родичем старшего конюха.

– Дор Рикардо, – запыхавшийся привратник казался озабоченным, – они стучат. Требуют…

– Каррьяра!

По-кэналлийски Дик не говорил, но это слово знал. Оно означало что-то вроде проклятия. Дальнейшую речь Хуана Ричард не понял, но привратник повернулся и ушел. Хуан взлохматил себе волосы, сбросил куртку, расстегнул рубаху и старательно потер глаза.

– Я спал, – объявил он Ричарду, – этот олух меня поднял. Я спал после кувшина хорошего вина и зол, как закатные кошки. Сейчас я скажу все, что думаю о тех, кто по ночам стучит в дом соберано[26] Алва. А дор Рикардо спит, и будить его я не стану.

– Хуан, вы и впрямь так скажете?

– Еще бы. Если в доме спят и ругаются, значит, там нечего скрывать. Но Бернардо – осел, он испугался. Те могли понять.

Кэналлиец еще раз зевнул и вышел во двор. Ричард устало опустился на скамью рядом с мушкетами. В приоткрытую дверь тянуло дымом, колокола надрывались совсем рядом. Бунт подступал к аристократическим кварталам. Что думает Килеан? Комендант столицы должен давным-давно остановить побоище. Или с ним что-то случилось? Если Дорак решил избавиться от Людей Чести, Килеана в казармах уже нет! Там сидит какой-нибудь Манрик и ждет, пока черноленточники вырежут тех, кто мешает кардиналу. Дик задумчиво тронул мушкет. Сколько они продержатся? Несколько часов или несколько дней?

– Дор Рикардо, – черные волосы Хуана были приглажены, – они знают, что в доме прячутся еретики. Им кто-то сказал.

– Что вы ответили?

– Что вы спите, что их никто не звал. Я отвечаю за дом монсеньора и не пущу туда грязных лавочников. В доме одних серебряных подсвечников больше двух сотен…

Хуан – умница! Говорить о серебре, когда пахнет кровью… Это собьет со следа, может сбить…

– А что они?

– Маленько поостыли, но не уходят. Они уверены, но боятся. В другой дом уже бы ломились, а тут до света подождут и пошлют к главному. Ничего, Антонио успеет.

Антонио успеет, но придет ли помощь?

– Спасибо, Хуан. Я пойду к себе, если что, зови.

– Только свет не зажигайте, – посоветовал кэналлиец и потянулся к пистолетам. – Мы же спим.

3

Утром лигисты все еще бродили вокруг дома, как волки вокруг овчарни. Штурмовать особняк они не осмеливались, но Ричард не сомневался – кончится именно этим. Стражи не было – Дорак рассчитал каждую мелочь. Неугодных устранят фанатики, а когда все будет кончено, придут войска, черноленточники подожмут хвосты и разбредутся по своим лавчонкам, их приговорят к церковному покаянию, и на этом все закончится.

Что же делать? Слуг в доме немного, но кэналлийцы это кэналлийцы. Они будут драться до конца, хотя на Оноре им по большому счету плевать. Юноша глянул на своих гостей. Епископ молился, он молился не переставая с той минуты, как переступил порог дома. Спутники Оноре подавленно молчали, к завтраку так никто и не притронулся. Ричард сел в кресло и задумался, стараясь представить, что бы на его месте сделал Ворон. Ворон, оказавшись на месте воробья, может многое, только воробью от этого не легче.

Юноша глянул сначала на часы, потом в окно. День только начинался. Выбраться из особняка незамеченным не получится. Сам Ричард еще мог по примеру Антонио перебраться с росшего у конюшен каштана на крышу соседнего дома, но такие упражнения не для пожилого клирика, а помощь так и не пришла. То ли что-то случилось с гонцом, то ли с Килеаном-ур-Ломбахом.

– Если озлобившиеся и гневные будут штурмовать дом, – подал голос Оноре, – я выйду к ним навстречу.

– Ваше Преосвященство! – Пьетро аж задрожал от ужаса.

– Хозяин этого дома – воин. Он знает, что, если крепость нельзя отстоять, следует открыть ворота.

– Нет, – Ричард возразил прежде, чем понял, что спорит с духовной особой, почти святым, – нет. Эр Рокэ никогда бы не сдался.

– Пример был неудачен, – согласился епископ, – я не силен в воинской науке. Но эти люди не уйдут, пока не убедятся, что нас тут нет, или пока не получат желанную добычу. Нет, дети мои, – Оноре грустно улыбнулся, – я не стремлюсь взойти на костер, будем уповать на милость Создателя.

Взгляд Преосвященного вновь стал невидящим, губы зашевелились. Он верил и молил того, в кого верил, о помощи, но у Дика с молитвой не получалось. На улице раздался шум, и в тот же миг в дверь постучали. Хуан!

– Что случилось? – Ричард почувствовал, что его голос дрогнул.

– Эти люди на улице, – слуга был спокоен, – требуют, чтоб их впустили. Если к ним не выйти, они начнут ломать ворота.

Что бы сделал Ворон? Отец? Иноходец Эпинэ?

– Хорошо, я сейчас спущусь.

– Их около сотни, и они вооружены.

– Спасибо, Хуан. Я сейчас спущусь.

– Ричард Окделл, – Оноре поднялся, в его глазах застыла решимость, – я пойду с вами.

– Нет! – отрезал Дик, напрочь отказывая епископу. – Я поговорю с ними. Может быть, их удастся остановить. Помолитесь за меня.

– Иди, сын мой. – Ему почудилось или в голосе епископа было облегчение? Ему не хочется выходить, ему не хочется умирать. А кому хочется? Дик проверил шпагу и вышел. Спуск занял не больше минуты, но в ворота уже колотили вовсю. Пока в них колотили кулаками и ногами, это окованным медью толстенным доскам не повредит, но если приволокут какое-нибудь бревно…

– Прикажете отпереть? – спросил Хуан.

– Нет! Отопрешь, и сразу ворвется толпа. – Я пройду через калитку привратника. – Юноша вздохнул, но отважно добавил: – Один! Я выйду и сразу же запирайте. Слышите?

– Как угодно. – Хуан был бесстрастен, как кот, но Ричарду хотелось думать, что в глазах кэналлийца мелькнуло уважение. Когда Рокэ вернется, Хуан расскажет, что оруженосец эра не испугался озверевшей толпы. Ричард Окделл закусил губу, отодвинул массивный засов и оказался в пустой привратницкой. Между ним и черноленточниками оставалась низкая дверца. Последняя. Нужно ее открыть и выйти, но Дик вместо этого приник к решетчатому окошечку, откуда было прекрасно видно и ворота, и бьющих по ним лигистов. Особенно усердствовал один, высокий и тощий.

Черноленточник что-то выкрикнул и снова ударил в ворота ногой. Это было последним, что ему удалось сделать в этой жизни. Раздался выстрел, и фанатик мешком свалился под ноги своих приятелей.

– Какая наглость, – знакомый голос заставил Ричарда рывком распахнуть дверцу и выскочить на улицу чуть ли не под копыта Моро. Сзади виднелись береты кэналлийцев – человек двадцать, не больше, но двадцать кэналлийцев и Ворон – это уже армия. Молитвы Оноре были услышаны!

Рокэ, все еще сжимавший в руке дымящийся пистолет, с явным осуждением смотрел на мертвое тело.

– Подумать только, рваться в мой дом! Куда только катится этот мир? Добрый день, юноша.

– Монсеньор!.. Так рано?

– Видите ли, юноша, – Рокэ вел себя так, словно толпа фанатиков у ворот была в порядке вещей, вернее, так, словно этой толпы просто не было, – мне стали сниться весьма странные сны. Некоторые, вероятно, охарактеризовали бы их как кошмары. Представьте себе, я проламывался через какую-то стену, в которой самым мерзким было то, что ее не было вовсе. Мне за какими-то кошками понадобилось разыскать моих вассалов, но вместо них я почему-то нарвался на вашего друга Эпинэ. Ерунда, конечно, но когда он приснился еще раз, я решил вернуться…

– Гос… Господин Первый маршал, – длинноносый черноленточник, видимо – главный, обрел дар речи и решил заявить о своем присутствии, – у нас есть веские основания предполагать, что в вашем доме скрывается еретик и отравитель.

– Вот как? – Маршал рассеянно потрепал коня по шее. – Ричард, подержите Моро под уздцы. Имейте в виду, он немного раздражен. Так вы говорите, еретик? Я отсутствовал несколько месяцев, но, помнится, сих достойных господ к себе не приглашал.

– Безбожный Оноре и с ним еще двое! – Лигист старался говорить уверенно, но куда там! Выдержать взгляд Проэмперадора Варасты было не под силу бывалым генералам, чего уж говорить о вооруженном лавочнике.

– Эсператистский епископ? – Темная бровь слегка приподнялись. – Какая гадость!

– Еретик и отравитель, – услужливо добавил черноленточник.

– В любом случае – болтун. Не терплю, когда меня пугают загробными ужасами, особенно перед обедом.

Дик с ужасом и надеждой следил за своим эром. Рокэ презирает эсператистов, он много кого презирает, но он не позволит убивать в своем доме. По крайней мере Дик на это надеялся.

– Они забрались в ваш дом, когда вас не было, – настаивал лигист.

– Это было бы досадно – не терплю незваных гостей, – доверительно сообщил Алва и принялся перезаряжать пистолет. – Ричард, есть у нас в доме еретики?

– Нет, монсеньор, – голос юноши не дрогнул.

– А отравители?

– Нет, монсеньор.

– Вот видите, – пожал плечами Рокэ, – еретиков и отравителей у нас нет.

– Мы считаем, что именно ваш оруженосец впустил их в дом.

– Ну и считайте, – разрешил Алва.

– Наш долг – найти преступника. Приказ Его Высокопреосвященства!

– Дражайший, – в ленивом голосе почувствовалось раздражение, – меня никоим образом не волнует, что и кому вы должны. Забирайте вашего покойного приятеля и отправляйтесь ловить ваших еретиков. Мое дело – сторона. Я устал и хочу спать.

– Только после того, как мы обыщем дом, – отважно заявил черноленточник, – иначе я буду вынужден сообщить Его Высокопреосвященству…

– Вот как? – Ворон улыбнулся. – А я чуть было не решил, что поторопился с выводами на ваш счет. Мне плевать на ваших еретиков, но вы мне надоели.

– Его Высокопреосвященство…

– Сейчас вы предстанете не пред кардиналом, а пред Создателем. – Алва поднял пистолет, и позеленевший лигист сделал шаг назад, за ним потянулись и остальные.

– Стойте, – Рокэ говорил негромко, но люди с черными бантами послушно и торопливо замерли, – заберите вашего друга. Я не намерен хоронить чужих покойников.

Лигисты повиновались – спорить с Алвой не отважился никто. Пришел тигр, и гиены разбежались. Ворота распахнулись. Все это походило на какой-то сон. Первый маршал Талига как ни в чем не бывало спрыгнул с коня:

– Идемте в дом, юноша.

Дику ужасно хотелось убедиться, что лигисты убрались окончательно и бесповоротно, но вернуться он не рискнул. Герцог бросил плащ и перчатки отложившему мушкет Хуану, молча проследовал в кабинет, налил вина, сел в кресло у камина и, по своему обыкновению разглядывая бокал на свет, осведомился:

– Что все это значит?

Ричард молчал, не зная, что говорить. Скрывать правду было опасно, вручать Рокэ судьбу Оноре – тоже. Ворон прогнал лигистов, но он заодно с Дораком!

– Ричард, вам надо учиться врать. Попросите вашего друга кансилльера преподать вам несколько уроков.

– Эр Рокэ…

– Ричард Окделл проявил эсператистское милосердие и смелость, присущие его роду. – Дикон вздрогнул, увидев Его Преосвященство, стоящего в дверях. За спиной Оноре маячила шевелюра Пьетро и хмурился Виктор.

– Значит, этот мужлан был прав. – Герцог отхлебнул вина, – впрочем, я так и думал. Добрый день, господа. Проходите, располагайтесь. Красное? Белое? Ликеры?

– Мы благодарим вас за спасение, – с чувством сказал епископ, – хоть я и скорблю о смерти этого несчастного. Мне следовало выйти навстречу преследователям, но я проявил слабость.

– Вы мне ничем не обязаны, – Рокэ протянул Дикону бокал, – еще! Этот грубиян поплатился за то, что ломился в дом Рокэ Алва. О вашем присутствии я ничего не знал, но раз вы все равно тут, не вижу причины не позавтракать. Я голоден, как все кошки мира.

– Сегодня мы отказываемся от пищи в память наших погибших братьев.

– Не понимаю, – Рокэ задумчиво тронул цепь с сапфирами, – при чем здесь погибшие братья? Какое им дело, едите вы или нет?

– Умерщвляя нашу плоть, мы питаем наш дух.

– Напротив. Если человек голоден, он будет думать о еде. Вот после завтрака можно поболтать и о вечном.

– Создатель, прости этому человеку, – вздохнул Оноре.

– Что именно мне должен простить Создатель? – осведомился Рокэ. – Что я в него не верю, или то, что я только что прикончил одно из его созданий? Правда, оно было удивительно докучливым.

– С вами невозможно разговаривать.

– Тогда пойдемте завтракать.

Глаза Пьетро вспыхнули надеждой, но Оноре лишь покачал головой.

– В таком случае позвольте вас покинуть. Ричард, вы тоже голодаете в память невинно и винно убиенных?

Говорить «да» и «нет» было равно глупым, и Дикон поплелся за своим эром, не решаясь поднять глаза. Ворон тоже молчал, понять, что было у него на уме, мог разве что Леворукий.

– Эр Рокэ…

Алва, продолжая задумчиво жевать, соизволил посмотреть на оруженосца.

– Как вы меня назвали?

– Монсеньор…

– Именно. Я вам уже советовал придержать «эра» для Штанцлера и Приддов, но вы что-то хотели?

– Что будет с Преосвященным?

– А я откуда знаю? – Рокэ воззрился на крылышко какого-то существа. – Видимо, его кто-нибудь где-нибудь когда-нибудь убьет, эсператисты причислят беднягу к лику святых, и всем будет хорошо, а лучше всех Эсперадору.

– Я не об этом… Они же здесь.

– Увы, я не запрещал вам принимать гостей, а что не запрещено, то разрешено.

– Монсеньор, что вы будете делать?

– Помоюсь и лягу спать. До вечера. Ваши гости, Ричард, это ваши заботы, но чем быстрее вы их куда-нибудь спровадите, тем лучше.

Глава 4Оллария«Le Roi des Coupes» & «Le Cing des Épées»

1

О том, что болван-булочник всю ночь пробегал с черным бантом и не прислал свежего хлеба, Луиза Арамона узнала, выйдя к завтраку. Мать кипела от негодования, по мнению госпожи Аглаи Кредон, нерадивого пекаря следовало по меньшей мере повесить. Луиза вздохнула и села на свое место. Мать, несмотря на хрупкость и малый рост, была решительной и властной, хотя умело это скрывала от своего бессменного покровителя. Граф Крединьи видел в Аглае Кредон беззащитное создание, которое без него незамедлительно зачахнет и пропадет. Он бы безмерно удивился, увидев, как его робкая любовница распекает прислугу и сворачивает в бараний рог дочерей и внуков.

Именно поэтому Луиза до последнего тянула с переездом, но у нее не было выхода – после исчезновения Арнольда жизнь в Кошоне стала невыносимой, а потом муж вернулся. Мертвый. И увел Циллу. Мать в это не верила, то есть не верила, что к ним приходил выходец. Ненавидевшая зятя Аглая решила, что тот просто сбежал под юбку к какой-нибудь красотке, а Циллу забрал, чтобы насолить жене, а если госпожа Кредон что-то решала, то переубедить ее не мог ни Создатель, ни Леворукий. Луиза с матерью не спорила, зачем? Ссориться было глупо во всех отношениях, к тому же из Олларии происшедшее и впрямь казалось кошмарным сном. Арнольд не появлялся, Цилла – тоже, хотя Дениза и пророчила, что по ночам дочка будет плакать под окнами, просить, чтоб ее пустили. Кормилица не верила, что все кончено, и где могла развешивала и раскладывала свои обереги. Разумеется, это стало причиной ссор. Мать Денизу возненавидела в считаные дни, но тут уж Луиза встала грудью.

Аглая Кредон называла дочь суеверной дурой, свихнувшейся без мужа и пляшущей под дудку деревенской бабы. Дочь то отмалчивалась, то огрызалась, то оправдывалась. К несчастью, зажить собственным домом вдова капитана Арамоны не могла. Сначала Луиза надеялась на отца, обожавшего Селину, но господин граф хотел, чтоб его любовница, дочь и внуки жили под одной крышей. Ему, одиноко обитающему в огромном особняке, и в голову не приходило, что жить большой семьей не такое уж великое счастье.

– Я не намерена больше иметь дело с этим мерзавцем. – Луиза вздрогнула от неожиданности – оказывается, мать до сих пор возмущается. Не получить на завтрак горячую булочку и в самом деле страшно!

– Мама, не нужно ссориться с лигистами! Им же покровительствует кардинал!

– Теперь я понимаю, почему от тебя сбежал муж, – Аглая Кредон оттолкнула корзинку с шелками, – если все время ноги поджимать и жить с оглядкой, на тебе все ездить станут. Этот мужлан должен знать, с кем имеет дело! Я сотру его в порошок.

– И все-таки, мама, нужно быть осторожней. Баронесса предупреждала…

– Твоя баронесса – шлюха, – отрезала Аглая, – если ей хочется, пусть бежит, а нам бояться нечего.

Луиза могла возразить, что Марианна, в отличие от Аглаи Кредон, замужем, причем за настоящим бароном, и что совет уехать она получила не от кого-то, а от коменданта Олларии, но спорить с матерью было себе дороже. Аглая вела себя так, словно была не любовницей графа, а законной супругой, она искренне гордилась своей добродетелью и высоким положением.

– Не знаю, мама, – Луиза задумчиво покачала головой, – возможно, все же имеет смысл уехать.

– И бросить дом? – возмутилась Аглая. – В пустой дом точно залезут, а слугам и соседям доверять нельзя.

Слугам мать не доверяла, впрочем, слуги в их доме и не задерживались. Что до соседей, то Аглая презирала не только неверных жен, старых дев и куртизанок, но и простых горожан, называя их не иначе как чернью и сбродом. Неудивительно, что друзей у госпожи Кредон не было, а врагов хватало.

– Мама, – Луиза поднялась. – Я, пожалуй, схожу в церковь. Завтра все-таки праздник.

– Дело хозяйское, – пожала плечами госпожа Кредон, – хочешь лоб разбивать – разбивай. Завтра на дневную службу пойдем все.

– Я схожу еще и сегодня.

В церковь Луизе не хотелось, ей хотелось уйти из дома и побыть хоть немного одной. Именно поэтому капитанша не взяла конные носилки, а отправилась пешком.

День выдался чудесным, город тонул в цветущих каштанах и сирени – весна в этом году выдалась жаркой и стремительной. В деревне сейчас чудесно, они могли бы снять комнаты в какой-нибудь гостинице неподалеку от Капуль-Гизайля… Марианна, что бы про нее ни говорили, добрая женщина, а в ее доме бывает много дворян. Конечно, Селине водиться с куртизанкой зазорно, но Герард может посещать баронессу и свести там знакомство с молодыми кавалерами, а затем представить им сестру… Селина – настоящая красавица, но девочка слишком робка, чтобы пробиться в жизни самой. Конечно, дед и бабка найдут ей мужа, но Луиза мечтала, чтобы дочь встретила настоящую любовь. Хватит того, что она со своей рожей могла рассчитывать лишь на купленного жениха, Селина достойна лучшего.

Луиза дошла до церкви Святой Марсии, которую посещала Аглая Кредон, но решила отправиться в данарский храм Святой Октавии. Это было намного дальше, но завтра, как-никак, праздник этой святой, и потом на улице так хорошо. Надо узнать, где сейчас проповедует Оноре, и все-таки добыть для детей эсперы.

В Нохе Луиза упустила эсператиста из-за Капуль-Гизайлей. Марианна рассчитывала на ее помощь, и Луиза сделала все от нее зависящее, чтоб избавить новую знакомую от графа Людвига. Вот уж мерзкий человек… Бедная баронесса! Терпеть ухаживание эдакой снулой рыбины… Нет, воистину, в уродстве есть и положительные стороны – от тебя шарахаются не только приличные мужчины, но и всяческая погань. Если такой вот Килеан положит глаз на Селину, его будет трудно отвадить…

Луиза тихонько брела по дремотным улицам, думая обо всем и ни о чем, и не сразу обратила внимание на странный шум, может быть, потому, что сначала он не казался опасным. Больше всего это напоминало гуденье ярмарки. Наверняка у Данара к празднику разбили балаганы, надо бы сходить туда с детьми, Жюль любит карусели…

Когда из-за угла показалась толпа, госпожа Арамона не испугалась. Женщина отступила к стене, чтобы пропустить куда-то бегущих горожан и продолжить путь, и лишь после этого заметила, что весельем здесь и не пахнет. Вжавшись в кирпичную кладку, вдова Арнольда Арамоны с возрастающим ужасом наблюдала, как толпа гонит четверых человек, на первый взгляд ничем не отличавшихся от своих палачей.

Один, невысокий и пожилой, обессилел и, несколько раз споткнувшись, остановился шагах в тридцати от Луизы. Второй, высокий и медноволосый, ухватил беднягу за руку и поволок за собой, но пробежали они совсем немного. Старик упал на колени и так и остался, дрожа всем телом и что-то пытаясь сказать. В нарастающем гвалте Луиза не могла разобрать слов, но все было понятно и так – обессилевший убеждал товарища бросить его и спасаться. В ответ высокий лишь покачал головой и, оттеснив задыхающегося старика за спину, повернулся лицом к ощетинившейся палками толпе. Двое других беглецов, шумно дыша, пронеслись мимо Луизы и скрылись за углом дома с острой крышей, на отставших они не оглянулись – чужая беда для них стала спасением.

Странно, но вдове Арнольда страшно не было, она словно бы спала наяву. То, что она видела, происходило в другом мире, где все двигаются очень медленно, солнечный свет отливает мертвенной зеленью, а похожие на людей существа не разговаривают, а рычат и лают. Это были отражения, тени, призраки, не имевшие никакого отношения к доброму городу Олларии и теплому весеннему дню.

В воздух плавно взмыл камень. Женщина видела, как он летит, вернее, ползет сквозь дрожащее зеленоватое марево. Старик и молодой мужчина увернулись плавными текучими движениями, и камень беззвучно и медленно, словно осенний лист, опустился на мостовую. В голове Луизы шумело, словно она прижала к ушам морские раковины. Толпа придвинулась ближе… Выпученные глаза, прилипшие ко лбам волосы, перекошенные рты – черные провалы, окруженные влажной, яркой краснотой…

Снова полетели камни, теперь их было много, один попал медноволосому в плечо, мужчина пошатнулся, но устоял. Толпа выплюнула кого-то длинного, худого и растрепанного с дубинкой в левой руке, Луиза видела, как взметнулись и опали похожие на высохшую морскую траву патлы. Длинный, поигрывая дубинкой, сделал несколько шагов и оказался лицом к лицу с заслонявшим старика медноволосым. Зеленый луч скользнул по полированной древесине, задержавшись на остром носу нападавшего. Старик покорно опустился на колени, склонив плешивую голову, его товарищ вскинул руки, ухватил врага за запястья, притянул к себе, а затем с силой толкнул вперед. Длинный врезался спиной в передние ряды, строй прогнулся. Старик поднял лицо к своему защитнику, наверное, что-то попросил, потому что медноволосый еще раз покачал головой.

Очень низко проплыла ворона, неспешно взмахивая серыми крыльями. В клюве птицы что-то блеснуло. Толпа расступилась, пропуская троих с топорами. Первый был огромного роста, но из-за огромного брюха казался приземистым, его одежда и высокие грубые сапоги были перемазаны жиром и кровью. Двое других, постройней и не с такими широкими плечами, были одеты так же. Мясники? Наверняка… И только что с бойни.

Троица замерла, буравя взглядами двоих людей, в ответ медноволосый гордо вскинул голову. Наверное, он что-то сказал, но вязкое зеленое марево гасило звуки. Ноздри мясников раздувались, на бычьих шеях проступили жилы. Откуда-то выскочила женщина в красной юбке и съехавшем набок чепце, в руках ее был камень. Она только-только подняла руку, неуклюже замахиваясь, а Луиза уже знала, что сейчас произойдет. Нужно было бежать, пока на нее никто не смотрит… Чего она вообще ждет?! Ей нужно домой, как можно скорее… Сжав зубы, Луиза Арамона наблюдала, как пущенный неумелой рукой камень угодил в висок стоящему на коленях. Кровь… Какая красная!

Старик упал ничком, ткнувшись лицом в сапоги своего защитника. Помощь ему была больше не нужна. И в тот же миг высокий рванулся, но не вперед, хотя он наверняка мог убежать, а назад, навстречу толпе. Что-то сверкнуло! Нож! Острый садовничий нож для обрезки деревьев! Взмах – и огромный мясник скорчился, прижимая руки к вспоротому животу. Новый удар, и подмастерье в залитом своей и бычьей кровью фартуке валится на спину, а его убийца с рычанием врывается в людское скопище.

Мгла исчезла, словно кто-то сорвал зеленую кисею! Многорукое и многоголовое чудовище взвыло и заметалось, поглотив старика, его защитника, трупы мясников. Почему она не бежит?! Возможность еще есть, но сейчас ее не будет. Нужно бежать, у нее дети, она должна…

Луиза Арамона пыталась отыскать глазами место, где в последний раз мелькнул человек с ножом. Он уже мертв. Десять, сто, тысячу раз мертв, а ей надо бежать… На мгновение толпа расступилась. Вернее, была разбросана. Луиза успела заметить окровавленного мужчину, ножа при нем больше не было, он мертвой хваткой вцепился в чужую шею, не замечая нависшего над ним топора. Видение продолжалось не дольше мгновения, а может, ей все померещилось или это был другой человек.

Двуногое стадо взревело и рванулось вперед, растекаясь на всю ширину улицы. Луизу оторвало от спасительной стены, кто-то схватил ее за руку и потащил за собой. Из бурлящей разноцветной реки вынырнула воняющая луком рожа и в лицо Луизе заорала: «Бей отравителей!» Женщина отшатнулась и упала бы, если бы в жуткой человеческой каше можно было упасть.

Капитанша ничего не понимала, но бежала вместе со всеми, чтобы не быть затоптанной. Постепенно она стала различать отдельные выкрики и рассмотрела на плечах бегущих черные банты. Марианна, советуя убраться из города, была права…

2

Госпожу Арамону, в отличие от матери, Создатель ростом не обидел, но среди высоких мужчин она чувствовала себя карлицей. Что творилось впереди, было непонятно, поверх голов удавалось разглядеть лишь крыши, вывеску с сапогом и дальний шпиль какой-то церкви, но Луиза слишком мало жила в Олларии, чтобы узнать место. Раз они не перешли мост, то они все еще в Нижнем городе, но где?! Только бы подальше от дома! Где же стража, кошки раздери этого коменданта! Вопли становились все громче, сзади напирали, впереди что-то мешало. Капитаншу сдавило так, что она едва не задохнулась, потом затор рухнул, толпа устремилась вперед, стало можно дышать. Людской водоворот, круживший и несший Луизу то ли несколько минут, то ли тысячелетие, внезапно вышвырнул свою добычу.

Женщина едва удержалась на ногах, увидела прямо перед собой темный отнорок, рванулась в спасительную щель, пробежала несколько шагов, споткнулась и, пытаясь удержать равновесие, уперлась руками в холодную осклизлую стену. Она была в тупике между какими-то длинными строениями без окон. Здесь было сыро, темно, грязно, но после провонявшей луком, потом и злобой толпы Луизе показалось, что она в Рассветных Садах. Госпожа Арамона прижалась спиной к холодному камню, глядя на ярко-синюю полосу весеннего неба. Что же делать?

Убежище на первый взгляд казалось безопасным, но при ближайшем рассмотрении больше походило на ловушку. Луиза, прижимаясь к стене, тихо двинулась к выходу, молясь всем святым, чтобы черноленточники убрались вон. Увы, толпа и не думала редеть. Женщина отступила назад, для разнообразия держась другой стены, и в самом углу наступила на что-то деревянное. Лестница! Старая, грязная, мокрая и достаточно длинная, чтоб взобраться на крышу! Лестница была тяжелой и скользкой, она не хотела вставать так, как было нужно, пришлось подпирать ее плечом. Вдова капитана Лаик подумала, во что превратилось ее выходное платье и что скажет мать, и едва не расхохоталась. Наконец лестница смилостивилась, и Луиза, рискуя сломать себе шею, полезла наверх по расшатанным ступенькам. Ей повезло – крыша сарая была не просто плоской, но и огражденной невысоким бортиком. В одном месте она просела, и там зеленела застоявшаяся вода.

Женщина попробовала ногой ближайшую черепицу, вроде бы надежно. Наконец-то можно было оглядеться! Внизу была пятиугольная площадь, окруженная глухими невысокими стенами, к которым лепились одинаковые каменные сараи. В глубине площади журчал довольно-таки неказистый фонтан, впереди виднелось несколько арок, перекрытых массивными воротами, сзади – рухнувшая решетка, сквозь которую напирали все новые и новые люди. Многие были вооружены топорами, ломами, дубинками и выдернутыми из решетки железными прутьями. К счастью, площадь была довольно просторной.

Луиза наконец поняла, куда ее занесло – Складская площадь! Улица Хромого Цыпленка, где стоял материнский дом, была далеко. У женщины немного отлегло от сердца, но о том, чтобы спуститься и уйти, нечего было и думать – народ все прибывал, и продраться сквозь людскую реку, да еще против течения, было невозможно! Чего же они хотят?

Толпа билась о дальние арки. Удары сыпались градом и на ворота, и на стены. Руки и плечи нападавших болели – то один, то другой отступал, тряся отбитыми руками, освободившееся место немедленно занимал другой. Палки разлетались вдребезги, топоры высекали искры, но ворота были сделаны на совесть. Теперь Луиза не сомневалась – она стала свидетельницей грабежа! Там, за вожделенными арками, хранятся сукно, пряности, выделанные кожи и… вино!

Женщина с нарастающим ужасом следила за штурмующими склады мародерами. Пока она мчалась с толпой, искала выход, соображала, где она, страх не очень давал себя знать, но теперь она не бежала, а смотрела. Здоровенные мужики продолжали, сменяя друг друга, вышибать ворота, но кое-кому это надоело. Человек двадцать набросились на калитку в стене напротив, сорвали ее с петель и устремились внутрь. Видимо, за стеной были жилые дома, потому что грабители очень быстро вернулись, волоча с собой мебель. Что же сталось с людьми? Убежали? Загодя уехали? Погибли? Те, кто ломал створки, побросали это дело и принялись сваливать покалеченные столы, бюро и стулья в огромные кучи. Откуда-то взялись бочки со смолой и дегтем. Вязкая черная жидкость полилась на изысканные секретеры и комоды – разграбленный дом был богатым, очень богатым… Чьим? Кто живет рядом с малыми складами? Луиза не знала, наверное, какой-то торговец. Аристократы в Нижнем городе не селились.

Верткий человек в кожаных штанах принялся сооружать из палок и пакли факелы и раздавать всем желающим. Люди скакали, размахивая бледными дневными огнями, словно какие-то дикари. Первой вспыхнула средняя куча, затем подожгли и другие. Сухое полированное дерево загоралось стремительно, пламя взлетало кверху, обнимая грязно-белую стену, на глазах покрывавшуюся копотью. Кто-то толкнул в огонь бочку со смолой, чуть заметный в солнечном свете пламенный язык взвился выше ворот. Толпа взвыла от восторга и принялась швырять в огонь все, что попадалось под руку. Бывшие поближе сгребали выскакивавшие из костров головни и толкали к воротам, превратившимся в сплошные огненные стены, но все еще державшимся. Человек шесть залезли на приставные лестницы, раньше принадлежавшие трубочистам, и пытались с них забросить горящие доски на крышу склада. Зачем? Если крыша загорится, мародерам ничего не достанется!

Камни и кирпич раскалялись, становясь красными, воздух дрожал, а Луизе казалось, что это качаются стены, дома, печные трубы, флюгера на дальних шпилях. Краска от жара трещала, вздувалась пузырями и лопалась, воробьи и голуби стремительно разлетались из-под карнизов. Некоторые задыхались в дыму и падали вниз под ноги уже ничем не походившим на людей двуногим тварям.

Видимо, в разгромленном доме были богатые погреба. Нырявшие в разбитую калитку грабители возвращались пьяными, размахивая бутылками и колбасами. Они скакали вокруг костров, на них нападали, стараясь отобрать добычу. Потерявшие голову мародеры словно трофейными знаменами потрясали алатскими простынями и холтийскими одеялами. Жар у стены был чудовищный, но толпа не унималась. Обожженные и угоревшие отступали, свежие и здоровые лезли вперед. Всем хотелось пить, кто-то принялся таскать из фонтана воду, но ее расплескивали еще по пути. Прикатили две бочки, вокруг которых немедленно завязалась драка. Драки вообще вспыхивали везде. Какая-то женщина ткнула факелом в лицо кривоногому мужчине, тот с ревом отскочил, в его волосах запутался клок горящей пакли. Женщина, размахивая факелом, затанцевала вокруг разрубленного топорами бюро красного дерева. Через двор безумными прыжками пронеслась кошка и несколько котят, шмыгнули в какой-то лаз и исчезли. Трое обнявшихся простолюдинов плясали, тяжело топая грубыми сапогами, крайний держал в руках бутылку, то и дело к ней прикладываясь. А когда она опустела, швырнул ее в стену, разлетелись осколки, кто-то схватился за окровавленное лицо, танцоры же продолжали как ни в чем не бывало отплясывать.

Горячий ветер кружил пепел и искры, все сильнее раздувая пламя. Оставаться на крыше становилось невозможно, спускаться было страшно. Закопченная толпа клубилась вокруг фонтана, вопили обожженные, валялись угоревшие, но Луиза смотрела не на них и не на костры, а на дорогу – она была свободна! Толпа больше не напирала – все, кто хотел прорваться на площадь, прорвались. Мародеры один за другим ныряли в калитку и возвращались, волоча посуду, одеяла, занавеси, одежду. Что-то бросали на месте, из-за чего-то дрались, что-то волокли дальше, исчезая за сломанной решеткой. Уходят они, уйдет и она!

Луиза, отворачиваясь от летящих в лицо искр, спустилась на землю, едва не наступив на кого-то то ли мертвецки пьяного, то ли оглушенного. Рядом валялся сверток сукна. Слегка обгоревший, но все еще стоивший немало. Чем не повод для отступления?! Госпожа Арамона выглянула из-за сарая. Шестеро пьянчуг, задыхающийся от кашля человечек, дылда с обожженным лицом… В ее сторону никто не смотрит, и слава Создателю! Женщина ухватила тяжеленный рулон, выволокла из щели, рывком забросила на плечо. Надо было вымазать лицо, ну да ничего, авось пронесет! Она одна из многих, все брали, и она тоже! Она такая, как все…

Сгибаясь под тяжестью ноши, вдова Арнольда бросилась к разбитым воротам. Внимания на нее не обратили – какая-то баба поживилась на пожаре и тащит домой сукно, ну и пусть ее… Те, кто только лез вперед, рассчитывали на добычу пожирнее, те, кто возвращался, были заняты. Луиза благополучно выскочила из складского тупика на улицу. Стражи все еще не было, не было вообще никого, только в помутневшем от дыма небе кружило воронье.

Госпожа Арамона потрусила вдоль насупившихся домов, пытаясь понять, куда ее занесло. Ставни были наглухо закрыты, двери заперты, над дверями понавязаны черные ленты. Если б только мать догадалась сделать то же, но ведь не догадается! Поворот, еще один и еще… Плечи немилосердно ломило, сверток с каждым шагом становился все тяжелее. А зачем он ей нужен?! Какая же она дура! Луиза с наслаждением бросила проклятое сукно, пробежала до угла, завернула, перешла на шаг. Страшно думать, на кого она сейчас похожа… В конце улицы что-то блеснуло! Вода! Она вышла к Данару! Теперь она не заблудится, главное – дойти до одного из мостов, а оттуда найти дорогу к дому ничего не стоит, но сначала надо хоть немного привести себя в порядок. Какое счастье, носовой платок и гребешок уцелели, а река вполне сойдет за зеркало.

3

В увешанном оружием и охотничьими трофеями кабинете коленопреклоненная фигура выглядела по меньшей мере странно. Пьетро и Виктор сиротливо жались в углу, Пьетро был откровенно напуган, Виктор держался лучше, но Дик не сомневался, что ему тоже страшно. Юноша подумал, что спутники Его Преосвященства на милость Творца не надеются.

После возвращения Алвы от Дика ничего не зависело. Все будет так, как решит эр. Ричард тихонько сел в кресло, не столько опасаясь прервать молитву, сколько не зная, что говорить, когда на него обратят внимание. Он не думал, что уснет, но уснул – бессонная ночь взяла свое, обернувшись уже знакомым кошмаром.

Дик вновь бежал по каким-то переходам, слыша сзади клацанье, шуршание, топот, визг. Сердце бешено колотилось, легким не хватало воздуха, а погоня приближалась. Сквозь шум погони проступали другие звуки – пение, смех, шум воды и голос камней. Это не было смертью, как казалось сначала, по крайней мере, не было смертью для него, но если волна его настигнет, он сольется с ней, станет ее частью и помчится вперед, сметая все на своем пути, убивая, калеча, насыщаясь чужими смертями и чужим страхом. Ричард из последних сил припустил вперед, налетел на какую-то лестницу, бросился вверх и выскочил на залитую кровавым светом площадку. Он стоял на вершине одинокой башни, над которой кружили хищные птицы. Одна, черная и злая, опустилась на изъеденный временем каменный зубец и голосом Рокэ отчетливо произнесла:

– На меня лучше не рассчитывать!

Башня исчезла, багровые сумерки остались. Дик сидел на кресле в кабинете эра, а тот собственной персоной развалился в другом кресле с бокалом в руках, лениво разглядывая агарисского епископа.

– Господин маршал, – Оноре страшно волновался, – вы можете прекратить это безумие!

– Могу, – заверил Ворон, потягивая вино.

– Почему же вы этого не делаете?

– «Могу» не значит «хочу», – пояснил Рокэ и вновь замолчал. В полумраке глаза маршала казались черными.

Преосвященный поднялся, но лишь для того, чтоб стать на колени.

– Первый маршал Талига, я умоляю вас, спасите тех, кого еще можно спасти.

Пьетро и Виктор последовали примеру Оноре. Ричард затравленно оглянулся, не зная, что делать. Рокэ протянул оруженосцу бокал:

– Юноша, «Черную кровь». Ваше Преосвященство, вы можете стоять на коленях хоть до Возвращения Создателя, но лучше встаньте. Я не Всеблагий, не Всемилостивый и не Милосердный, на меня это не действует.

Ричард, я просил вина!

Дик торопливо вскочил. Страшный день закончился, уступив место тревожному душному вечеру. Что-то должно было произойти, но что?! Рядом с особняком маршала было тихо, но где-то что-то горело – в распахнутое окно тянуло дымом и доносился приглушенный расстоянием беспорядочный колокольный звон.

– Благодарю, Ричард. Ваше Преосвященство, не желаете выпить? Иногда это помогает.

– Долг силы прикрыть слабость. – Оноре, закусив губу, поднялся, видимо поняв, что Рокэ коленопреклонений не терпит. – Герцог Алва, будьте милосердны!

– С какой радости? Ваши единоверцы сделали все, чтоб отправить меня к закатным тварям, с какой стати МНЕ спасать их?

– Там гибнут люди, гибнут невинные.

– Невинные гибнут всегда, – Алва аккуратно поставил бокал на ручку кресла, – на то они и невинные. Кажется, им за это полагаются Рассветные Сады, или я что-то путаю?

– Герцог, – священник смотрел на полководца со смесью ужаса и недоверия, – вы не можете оставаться в бездействии, когда гибнут ваши братья.

– Мои братья давным-давно погибли. Возможно, их убили, а может, это был несчастный случай или, как у вас там говорится, воля Создателя. Как бы то ни было, братьев у меня нет. У меня вообще никого нет, но и меня нет ни у кого.

– Но долг любого…

– Я никому ничего не должен, – Алва вновь взялся за вино, – разве что Леворукому, но с ним мы как-нибудь сочтемся.

– Побойтесь Создателя, что такое вы говорите?!

– Правду, епископ. Я вообще до неприличия правдив. Кстати, я не только никому ничего не должен, я в придачу никого не боюсь, тем более того, кого нет.

– Он есть, Он вернется и накажет живущих Злом и творящих его и наградит ходящих в незлобии.

– И более всех будет награжден морской огурец.

– Морской огурец? – Его Преосвященство был явно озадачен.

– Да, это такая штука, живет в южных морях. – Рокэ отхлебнул «Черной крови». – Она и впрямь похожа на пупырчатый огурец. Лежит себе на дне и растет. Растет и лежит, никого не трогает, ни на что не покушается.

– Вы говорите о животном, лишенном души!

– А вам не кажется, что требовать от людей с этой самой душой, чтобы они вели себя как животные, противно воле Создателя? Иначе бы он заселил все миры морскими огурцами и на этом успокоился.

– Нельзя сравнивать смирение с…

– С безмозглостью? Отчего бы и не сравнить? Почему вы не смиритесь с тем, что талигойские клирики ходят в черном, а мои родичи-мориски молятся под открытым небом? Почему лезете в чужую жизнь? Почему судите других? Смиритесь, лежите, качайте сквозь себя водичку, молитесь и ждите Создателя. Принимайте мир таким, каков он есть, и будьте счастливы.

– Вы и вправду еретик, герцог, – грустно сказал проповедник.

– Еретик? Нет, что вы. Еретиками называют друг друга люди благочестивые, полагая, что они верят правильно, а другие – нет. Я – простой безбожник.

– Вы клевещете на себя.

– Ни в коем случае. Поверьте, лучшее, что можно сделать для вашего Создателя, это не верить в него. Иначе вам пришлось бы благодарить его за то, что учинил милейший Сильвестр.

Часы пробили десять. Рокэ в два глотка допил вино и поднялся:

– Ричард, собирайтесь.

– Куда? – опешил Дик.

– Кажется, здесь хотели, чтобы я остановил побоище?

Глава 5Оллария«Le Roi des Épées» & «Le Un des Épées»

1

Оноре выглядел потрясенным, он весь вечер умолял Ворона что-то предпринять, а когда тот согласился, Преосвященный растерялся. Руки эсператиста тряслись, и он явно утратил присущее церковникам красноречие.

– Но… Вы же сказали, что…

– Я передумал. – Глаза Рокэ стали тревожными и странными, словно ночные искры варастийских степей. – А вам, Ваше Преосвященство, я настоятельно советую лечь спать.

– В то время как…

– Хорошо, можете не есть, не пить и не спать, это ваше право. Ричард, не забудьте проверить пистолеты.

– Герцог Алва, – эсператист был бледен, – не лучше ли юному Окделлу остаться здесь? Там идет братоубийство.

– Идет, – герцог ослепительно улыбнулся, – и чтобы его остановить, придется прикончить сотню-другую братьев. Это война, сударь, а войн без крови не бывает. Ричард, наденьте кирасу. Я жду вас внизу, поторопитесь.

– Да, монсеньор! – Дик почувствовал, что его захватывает то же пьянящее чувство, что и на Дарамском поле.

…Моро зло косил глазом и прижимал уши – ему не нравился запах дыма и отдаленный шум, но Рокэ на сей раз не был склонен обращать внимание на лошадиные капризы. Ухватившись рукой в черной перчатке за гриву, Алва взлетел в седло, очередной раз вызвав у Дика приступ зависти и восхищения. Юноша торопливо вскочил на Сону, рядом быстро и молчаливо садились на коней кэналлийцы. Двенадцать человек против обезумевшего города!

– Хуан, заприте ворота. – Маршал был одет как для дворцового приема – роскошный мундир, черно-белая перевязь, белый атласный плащ, шляпа с пером…

– Не открывать никому: ни кардиналу, ни королю, ни Создателю, ни Леворукому. Ни с кем не говорить. Будут ломиться – убивать на месте.

– Да, монсеньор.

Рокэ послал Моро со двора. Ричард думал, что они поедут на шум, но Ворон свернул на улицу Мимоз и перевел мориска в кентер. Сона привычно пристроилась рядом. Мелькали богатые особняки, ворота были заперты, ставни закрыты, за заборами рычали сторожевые псы. Странно, что Рокэ не держит собак, ведь он ладил с Лово! Дик покосился на своего эра. Сегодня великий день – Рокэ Алва пошел против Дорака! Маршал сорвался с кардинальской цепи, теперь он свободен! Сейчас главное – остановить кровопролитие, но Ворон сумеет, а Ричард Окделл ему поможет.

Новый порыв ветра донес запах гари, Алва дал шпоры Моро, глухие стены замелькали быстрее, герцог свернул в один переулок, в другой, и кавалькада вынеслась на Арсенальную площадь как раз у городских казарм.

– Зажечь факелы. – Ворон тронул пистолет. Дик вспомнил, как Бонифаций говорил, что, если Алва вынул оружие, кто-то отправится в Закат.

Ворота казарм были заперты, но в привратницкой горел свет. Эр трижды ударил рукоятью пистолета в начищенную до блеска бронзу. Послышался шорох и торопливые голоса, ворота распахнулись, стал виден квадратный двор, по которому метались люди в красно-белых гарнизонных мундирах[27].

– Монсеньор, – молодой офицер старательно отдал честь, – теньент Давенпорт, начальник ночного караула.

– Что происходит в городе? – Рокэ спрыгнул с коня, Ричард последовал его примеру, но кэналлийцы остались в седлах и даже не подумали погасить факелы.

– Волнения. Днем они охватили Нижний город, – начал теньент и собрался что-то добавить, но Рокэ не позволил:

– Тогда почему вы в казармах?

– Господин комендант не счел нужным, он…

– Где он?

– В своих апартаментах.

– Прекрасно. Поднимайте людей, теньент. Приказ Первого маршала. Идемте, Ричард, поговорим с господином комендантом Олларии.

Давенпорт дернулся что-то сказать, но жест затянутой в черную перчатку руки заставил беднягу замереть.

– Я знаю дорогу, теньент. Через полчаса гарнизон должен быть готов. Одежда – праздничная, кирасы и шлемы – боевые.

Откуда-то выскочили худой высокий человек с седыми висками и коренастый живчик с огромным носом. Ричард видел их раньше, но не помнил имен.

– Полковник Ансел, полковник Морен, прошу за мной.

Алва действительно знал дорогу. Дикон и гарнизонные офицеры насилу поспевали за стремительно шагающим герцогом. Навстречу бежали люди, взъерошенные, наспех одетые. Во дворе зло взвыла труба, поднимая спавших солдат. Алва распахнул инкрустированную светлым деревом дверь, навстречу метнулся дежурный адъютант, его Ричард знал – молодой Медфорд из Старого Карлиона.

– Монсеньор!

– Где комендант?

– Здесь. – Килеан-ур-Ломбах, совершенно одетый, стоял у внутренней двери. – Чем могу служить?

– Подозреваю, что ничем. – Ричард стоял за спиной Ворона и не видел его лица, но прекрасно рассмотрел, как побледнел Людвиг. – В городе – погромы, а гарнизон во главе с комендантом заперся в казармах. Что сие означает?

– Приказ Его Высокопреосвященства.

– Кого? – ровным голосом переспросил Алва.

– Его Высокопреосвященства, – Килеан говорил спокойно, но спокойствие это давалось ему непросто, – горожане ищут отравителя. Епископ Олларии Авнир и созданная им Лига Святого Франциска следит за порядком и за тем, чтоб не страдали невинные.

– По Уложению Франциска комендант Олларии подчиняется королю, Первому маршалу и Высокому Совету. Где, во имя Леворукого, в этом списке церковники?

– Герцог Алва, – губы Килеана побелели точно так же, как во время приснопамятного поединка в карты, – вы прекрасно знаете, кто правит всеми нами.

– Мной лично правят Его Величество Фердинанд и герцог Рокэ Алва, а вами в данном случае правлю я. Возвращайтесь в свою спальню, Килеан. Вы больны и не можете исполнять свои обязанности. Адъютант, – комендант Ворона больше не занимал, – потрудитесь прислать к господину генералу врача. Полковник Ансел, на время болезни коменданта будете его замещать.

– Герцог Алва, – выкрикнул Килеан, – я здоров. Я исполнял приказ, и я не потерплю…

– Потерпите! – отрезал Рокэ. – Адъютант, у генерала горячка, он бредит. Соизвольте проследить, чтобы он не пытался покидать своих комнат, возможно, его болезнь заразна. Приставьте к дверям охрану.

– Я здоров, – угрюмо повторил Килеан-ур-Ломбах.

– В таком случае вы или трус, или предатель, или дурак, а скорее всего, и то, и другое, и третье. Впрочем, решать, здоровы ли вы, будет врач. Адъютант, перо и бумагу!

– Монсеньор, соблаговолите пройти к столу.

Ричард, хотя его никто не просил, прошел вместе с эром. Рокэ присел на край неудобного дубового табурета и чуть ли не одним росчерком изобразил приказ об отстранении тяжело больного графа Килеана-ур-Ломбаха от командования и передачи оного полковнику Джорджу Анселу.

2

Ставни были заперты, шторы спущены, но Луизе казалось, что в комнате все равно пахнет дымом, луком и вином. Амалия читала вслух «Житие святой Октавии», мать плела кружева, Селина сидела на скамеечке у ее ног, между свечами металось несколько ночных бабочек. Вечер как вечер, тихий, сонный, словно через несколько улиц не горят дома, а на мостовой не валяются убитые, затоптанные, обожженные.

– «Была весна, – бубнила Амалия, – и каждая травинка, каждое дерево, каждый цветок радовались ее приходу и славили Создателя. Вся природа ликовала, и вместе с ней ликовала душа юной Октавии и воздавала хвалу сотворившему этот прекрасный мир. Дева спустилась к реке и присела на нагретый солнцем камень, следя за летающими над водой разноцветными стрекозами. Легкий ветер гнал белые облака…»

Когда-то на месте Амалии сидела она сама, а Карлотта и Грета трудились над вышиванием. Как же давно это было! Грета вопреки воле матери вышла замуж за лекаря из Эпинэ и порвала с семьей, Карлу выдали за барона из Торки… Луиза помнила жениха сестры – большого, шумного и добродушного, как урготский водолаз. Карле повезло, но из сестер она была самой хорошенькой.

– «Дева увидела, что к ней приближается прекрасная женщина в белом. Она ступала по речным волнам, словно по твердой земле, а ее голову и руки окружало сияние. Октавия поняла, что перед ней посланница Создателя, и пала на колена».

Говорят, первое житие святой Октавии написал не кто иной, как Франциск Оллар. Неудивительно, что силы небесные поведали будущей королеве, что ее потомок станет Заступником и Ходатаем за грешных пред лицом Его, отвратит гибель мира и примет на себя все грехи человеческие. Без видения королю было бы трудно провозгласить себя главой Церкви… А вот у тех, кого убивали сегодня, ходатаев и заступников не нашлось. Разве что тот, медноволосый, пошедший с ножом против целой толпы. Он никого не спас, только отомстил. И сам погиб… Как глупо… Нужно было бежать, спасаться, его наверняка кто-то ждал, может быть, до сих пор ждет…

– «И будет его сердце исполнено Милосердия, а очи – света небесного, – читала Амалия, – и простит он то, что не прощают, и протянет руку прокаженному, и отдаст последнее…»

Медноволосый и отдал последнее, что у него было, – жизнь! Больше, чем жизнь, отдать нельзя, разве что душу, но ее никто не берет, даже даром.

Амалия закончила главу и закрыла книгу. Так было всегда – в канун праздников в доме Аглаи Кредон читали по одной главе из Святого Писания. Господин граф находил это очень трогательным.

Мать отложила кружево.

– Спасибо, Амалия, можешь идти. – Мать всегда благодарила чтицу, собственно говоря, это был единственный способ услышать от нее слова благодарности.

Амалия поднялась, собираясь пожелать бабушке покойной ночи, но не успела – в комнату ввалилась Дениза. То, что кормилица встревожена, Луиза поняла сразу. Неужели Арнольд? Явился?

– Дениза, в чем дело?

Мать недовольно сдвинула брови, в этом доме вопросы первой задавала она.

– Сударыня, – Дениза на госпожу Кредон даже не взглянула, – тут Жемена прибегала. Ейный хозяин с этим проклятущим пил…

– С кем? – Луиза спрятала руки под передник. На всякий случай, чтобы не дрожали. То, что беда все-таки пришла, она поняла сразу. Не поняла – откуда.

– Да с пекарем этим, что с вашей матушкой заелся!

– Прошу в моем доме об этом мерзавце не говорить, – в голосе матери зазвучали угрожающие нотки, но не на ту напала.

– Вы бы, сударыня, спервоначалу думали, кого обзывать и когда, – огрызнулась кормилица, – куда как хорошо было бы. А так поганец этот вас в еретики записал. Так что придут к нам… Они сегодня за святой Октавией орудовали, ночью у них дело в Новом городе, а с утреца за нашу улицу возьмутся.

За святой Октавией… Она видела, как там «орудовали». Что, если вина затоптанного старика была лишь в том, что он нагрубил трубочисту или мяснику, а тот оказался лигистом?

– Мама, – твердо сказала Луиза, – надо уходить. Лучше остаться без крыши над головой, чем без головы.

Аглая с возмущением посмотрела на дочь. Она еще не поняла, что за булочки можно заплатить жизнью.

– Мама, вы не поверили мне… Можете не верить и дальше, но я не дам сжечь своих детей заживо. Мы уходим.

– На ночь глядя? – возмутилась мать.

– Утром будет поздно. Амалия, Селина, возьмите мою шаль и нарежьте черных лент. Нужно их всем завязать. Я покажу, как.

– Алатскую шаль!

Нет, она ничего не понимает, да и откуда! Она просидела целый день дома… Ветер дул к Данару, здесь даже дымом не пахло.

– Да я душу разрежу, лишь бы выбраться. Собирайтесь, мама. В конце концов, это все из-за вас.

– Как ты разговариваешь… – начала Аглая и замолчала, встретив бешеный взгляд дочери.

Луиза Арамона и впрямь никогда раньше так не говорила и так не смотрела, но раньше она не знала, как толпа забивает неугодных, не пряталась по крышам от мародеров, не задыхалась в дыму.

– Герард, пойди, посмотри – легли ли соседи.

Сын кивнул и исчез. Девочки торопливо кромсали дорогой атлас. Надо одеться поскромнее, чтобы не соблазнять мародеров. Мать стара, она сама – уродина и тоже не девочка, а вот Селина…

– Мама, – Герард был очень бледен, – мы опоздали. У дверей сидят шестеро черноленточников, я смотрел из спальни. На доме нарисована крыса…

– Ничего, – Луиза улыбнулась, – уйдем черным ходом.

– Я тоже так подумал, – прошептал Герард, – там то же самое.

Булочник предусмотрел все. О черном ходе мог позабыть дворянин, но не обиженный ремесленник. Что же делать? Может, к утру появится стража или лигисты перепьются и уснут. Ты, моя дорогая, еще подумай о Ходатае. Вдруг да придет…

– Герард! – Сын поднял глаза. – Герард, найди себе нож или топор, чем ты лучше умеешь…

Сын кивнул и сразу же поднялся. Если и боится, виду не показывает. Непонятно, в кого он такой уродился? Арнольд уже трясся бы под столом, да и господин граф храбростью никогда не блистал.

– А я? – встрял Жюль. Он еще ничего не понимал, для него все было игрой.

– Ты будешь с девочками. Будешь их защищать.

– Я возьму свою шпагу.

– Конечно…

Сколько у них времени? Солнце встает около шести, но черноленточники вряд ли заявятся с рассветом. Булочнику нужно позавтракать и проверить тесто. Значит, жить им осталось часов десять…

3

Издали донесся бой часов – полночь. Праздник святой Октавии начался. Отряд Рокэ быстро шел по тихим и темным кварталам Старого города. Пока самым страшным были наглухо закрытые ставни и погашенные огни. Прилегающие к Гербовой площади улицы казались вымершими, слаженный шаг множества обутых в тяжелые кованые сапоги ног отдавался в ушах грохотом.

Что было на уме у эра, Ричард не понимал. Ворон велел полковнику Анселу с Первым полком гарнизона ждать приказа в казармах, куда-то отправил стражу и Третий полк, разослал наблюдателей по всей Олларии и с тремя ротами ушел в город, хотя Ансел уговаривал дождаться разведчиков.

Мерный топот, рвущее тьму пламя факелов, запах дыма и отдаленный набат сводили с ума. Солдаты шагали сквозь ночь, распугивая весенних котов и огромных серых крыс, живо напомнивших Дику о Лаик. Это было хуже Барсовых Врат, там страшно не было.

В последнее время Дик много читал о старых битвах, но не о подавлении городских бунтов. Это была грязная работа, с которой при Раканах справлялась городская стража, а при Олларах в столице ничего подобного не случалось, только при сыне Франциска и Октавии восстал гарнизон, которым командовал граф Карлион. Но не сравнивать же тех, кто выступил против узурпаторов, с черноленточными убийцами!

Восстание подавил Рамиро Алва Младший, Карлион и его офицеры были повешены на стенах Старого Арсенала, за что сын предателя заслужил кличку Рамиро-вешатель. Дик знал о творившихся тогда зверствах, но хроники молчали о том, как Рамиро и кэналлийским стрелкам удалось победить. Ричарду хотелось верить, что справиться с хорошо вооруженным гарнизоном было труднее, чем остановить черноленточников. Юноша то и дело поглядывал на чеканный профиль своего эра, но заговорить не решался.

На первый труп они наткнулись на углу Винной улицы и Рыбного проезда. Солдаты неуклюже затоптались на месте, поглядывая на Рокэ. Шедший впереди Давенпорт раздраженно вырвал у кого-то факел и наклонил над убитым.

Полуголый пожилой человек лежал в маслянистой темной луже, нелепо разметав обнаженные руки и ноги. Череп разбился о камни мостовой, но смерть наступила не от этого – грудь и живот мертвеца были испещрены темными ранами. К горлу Дика подступила тошнота, и он, боясь опозориться, торопливо отступил назад.

– Сбросили с крыши? – предположил полковник Морен. – Пытался уйти, его догнали, убили и сбросили.

– Скорее всего, – рассеянно кивнул герцог. Впереди что-то рычало, выло и скрежетало. Раздался топот, из-за угла выскочили два человека с огромными тюками. Они смотрели не вперед, а назад и не заметили солдат. Длиннорукий Давенпорт ловко ухватил беглеца за плечо, тот задергался, как схваченный за уши кролик. Второй, бросив тюк, попытался удрать и угодил в объятия кого-то из кэналлийцев.

Пойманные оказались жалкими людишками, одетыми в разномастные лохмотья, а их ноша являла собой причудливую смесь дорогих бронзовых подсвечников, серебряных стопочек, пустых бархатных футляров и вышитых алатских шалей. Пленники лопотали что-то о Золотой улице, еретиках и «всех», которые «тоже брали и больше».

Рокэ брезгливо поморщился и спустил курок. Вырвавшееся из пистолетного дула пламя опалило лицо мародера, тот рухнул на спину. За первым выстрелом последовал второй, Алва бросил разряженные пистолеты Ричарду и обернулся к Морену:

– Лучше было бы повесить, но нет времени. Берите роту и ведите к восточному концу Золотой, я пройду к западному. Мы будем там одновременно. Там посередине что-то вроде площади, гоните своих мародеров туда, а я пригоню своих. Не забудьте проверять дома, мимо которых пойдете. Удирающих и лезущих в драку – убивать на месте. И вот еще что, пошлите человека к Анселу, пусть знает, где мы. Когда найдут Авнира, пусть сообщит. Немедленно! Три свежие роты на Золотую. В мое распоряжение!

– Да, монсеньор, – отдал честь полковник, подзывая рукой долговязого солдата. Ричард вернул Рокэ заряженные пистолеты. Святой Алан, что творится на Золотой улице, такой мирной и богатой? Что с мастером Бартолемью и… и с оставленным у него карасом?

– Спокойнее, юноша, – Алва ловко засунул пистолеты за пояс, – запомните на будущее – мародеров следует вешать на месте, если вы, разумеется, не желаете командовать шайкой грабителей. Сначала – мародеры, потом – все остальные, даже шпионы.

Ричард кивнул. Идти вровень с Алвой, когда тот спешил, и не сбиться на бег было трудно, так что стало не до размышлений. Шум становился громче, потом почти стих – отряд свернул в щель между высокими глухими стенами. Проход живо напомнил Дику место, где год назад на него напала шайка грабителей. В Олларии было несколько подобных мест – при Раканах Старый город от Нового отделяло «монастырское кольцо», изрядная часть которого позже была снесена. На освободившейся земле выросли аристократические кварталы, но часть аббатств уцелела и была приспособлена под самые разные нужды, а некоторые так и стояли пустыми, дожидаясь своей участи, как монастыри Святого Квентина и Святой Бернарды, между которыми Рокэ вел своих людей. Выхода на Золотую улицу со стороны старых аббатств не было, и Дик не представлял, почему Рокэ свернул именно сюда.

Ворон остановился неожиданно. Справа и слева тянулись глухие стены, за которыми темнели старые каштаны.

– Перебираемся.

Кэналлиец протянул своему герцогу свернутую в кольцо веревку. Бросок, и петля обвилась вокруг толстого обломанного сука. Рокэ поднялся на стену первым, за ним взлетели его стрелки. Через несколько минут сверху свешивалось десятка два веревок с навязанными на них узлами. Ричард торопливо схватил болтающийся конец. Взобраться на не столь уж и высокую монастырскую ограду оказалось довольно просто – в Сагранне приходилось труднее. Солдаты один за другим влезали наверх и прыгали в мокрую от росы траву. Алва, не дожидаясь последних, повел отряд сквозь лабиринт мрачных старинных зданий. Смолкший было шум усилился, впереди замаячила светлая стена. Церковь Блаженного Гэвина, как же он не сообразил!

Исполнявшая обязанности черного хода дверца была заперта двумя висячими замками, с которыми не стали возиться, а выворотили скобы. Вламываться ночью в церковь было кощунством даже с точки зрения олларианцев, но Алву подобные мелочи не волновали.

Внутри здания пахло куреньями и воском, у некоторых икон теплились лампады, сквозь цветные витражи пробивался тревожный мерцающий свет, подчеркивая ощущение отстраненности от внешней злобной суеты. Дику захотелось броситься на колени у алтаря и просить прощения за вторжение в обитель Создателя. Неважно, что храм был олларианским – от этого он не перестал быть храмом. Снаружи царили безумие и смерть, внутри, пока в церковь не ворвались святотатцы с факелами и оружием, было торжественно и покойно.

– В двери пройдет четверо, – Рокэ и не подумал приглушить голос, – строимся по четверо в ряд. Выйдем – перестроимся по двенадцать. Первый ряд с алебардами, затем – факельщики и мушкетеры. Без приказа стрелять только из пистолетов. Четверо к дверям, Ричард Окделл, не отставать!

Алва сам отодвинул два больших засова, солдаты налегли на тяжелые створки, те стремительно и вместе с тем величаво распахнулись. Рокэ вывел отряд на Глухую площадь, в которую впадала Золотая улица. Какие-то люди, тащившие что-то большое, при виде появившихся ниоткуда солдат замерли, не выпуская, однако, своей ноши, оказавшейся богатой кроватью. Кто-то, вспомнив слова Рокэ насчет мародеров, разрядил пистолет, и грабитель свалился рядом с осевшим на землю ложем. Товарищи убитого бросились врассыпную, что было с ними дальше, Ричард не увидел – перестроившийся на ходу отряд, ощетинясь предназначенными для отражения конной атаки гайифками[28], свернул на улицу, бывшую прибежищем городских ювелиров и торговцев заморскими редкостями.

Угловая лавка была разгромлена, болталась сорванная с петель дверь, на пороге лежали две женщины – немолодая и совсем девчонка, рядом были разбросаны уже знакомые бархатные футляры. Пустые – в этой лавочке драгоценности не продавали. Метнулась какая-то тень, показавшаяся Дику крысиной, хотя это, без сомнения, был человек с тюком на спине – таких больших крыс не бывает.

Рокэ шел впереди колонны, не вынимая шпаги, пламя факелов заливало атлас парадного плаща кровью. Первый маршал Талига был спокоен и собран. Огня, что полыхал в нем в Дараме, не было и в помине, напротив, от Алвы веяло зимним холодом. Оглядываться и проверять, идут ли за ним, эр не собирался, но солдаты шли – Ричард слышал их четкий уверенный шаг.

Первый дом от угла, второй, третий… Разоренные, страшные. Кто-то заорал «Ворон!», кто-то сверху что-то бросил. Горшок… Глиняный горшок, разлетевшийся при ударе о солдатский шлем. Рокэ, не поворачивая головы, бросил:

– Шестеро, проверьте. Пленных не брать.

Вдоль стены скользнул кто-то верткий и быстрый. В него выстрелили, но неудачно. Тень бросилась через дорогу. Второй выстрел оказался точным – человек упал… Человек… Оборванец с набитыми жемчугом карманами! Белые мерцающие зерна, каждое ценой в корову, рассыпались по мостовой.

Алва выхватил клинок, Дик последовал его примеру. Шестая рота Второго полка гарнизона Олларии быстро пошла вперед, мимоходом убивая зазевавшихся мародеров и тесня мечущихся меж разоренных домов людей в глубь улицы.

– Монсеньор! – Полная молодая женщина в разорванной ночной сорочке выскочила из украшенного лепниной особняка и рухнула на колени, обняв сапоги Ворона. – Монсеньор!

– В чем дело, сударыня? – Алва сорвал свой щегольской плащ и ловко укутал покрытые кровоподтеками плечи.

– Там… Там… – Она не плакала, только тряслась всем телом, а слова словно бы разрывали ей горло.

– Проверить… Юноша, займитесь. – Алва толкнул дрожащую толстуху в объятия Дика. В указанный дом кинулось десять солдат во главе с еще незнакомым Ричарду носатым теньентом. Четверо помчались в дом напротив, двери которого тоже были выбиты, а ставни сорваны с петель. Незнакомка прижималась к Ричарду, юноша чувствовал ее тепло, грудь у женщины была большой, больше, чем у Марианны…

Алва поднял и резко опустил руку, слаженный мушкетный залп на мгновение прервал чудовищную возню. Десятка полтора фигур перестали метаться и повалились наземь. Стрелявшие отступили, чтобы перезарядить мушкеты, их место заняли готовые к выстрелу. Так же, как на Дарамском поле, только это не Кагета, а Талиг…

Из дома справа, спотыкаясь, друг за другом вышло девять человек, руки их были стянуты за спиной. В доме слева взяли шестерых. Ричард не представлял, что делать со свалившейся на его голову женщиной, но та вырвалась и с криком «Жанно» скрылась в черном проеме. Нет, ЭТО не походило ни на бой у Дарамы, ни у Барсовых Врат. Это вообще не было боем. Они просто шли и, не разбирая, убивали тех, кто попадался на пути. Сзади оставались разоренные здания с мертвыми разбитыми окнами, разбросанные вещи, человеческие тела.

Убийцы падали на тех, кого они убили. Толпа впереди густела, сбивалась в стадо – мародеры, ювелиры, слуги, мужчины, женщины, дети – все вперемешку. Ноги солдат топтали сорванные в спешке черные ленты, рассыпанные драгоценности, брошенные ножи и кастеты.

Показалась церковь Святого Хьюберта, за ней улица расширялась, превращаясь в небольшую площадь, посреди которой бил неизбежный фонтан, окруженный десятком здоровенных каштанов. По ту сторону площади жил мастер Бартолемью, которому Дик отдал кольцо, но в воющей, дымной ночи разобрать что-то дальше, чем за несколько шагов, было невозможно.

Ворон остановился. Тотчас остановились и солдаты. Ричард не понял почему, но спросить не решился. Из-за каштанов прозвучал слаженный мушкетный залп. Рокэ рассчитал правильно. Он и отряд полковника Морена подошли к площади Блаженного Хьюберта одновременно.

Глава 6Оллария«Le Valet des Épées» & «Le Roi des Épées»

1

Обтянутое алым бархатом высокое кресло на краю заваленной трупами и брошенной добычей площади казалось бредом, страшным своей нелепостью. Тем не менее оно гордо возвышалось посреди роскошного фельпского ковра. Рядом с креслом примостилась резная скамеечка для ног, а по бокам выстроились бронзовые жаровни с углями, отгоняющими ночной холод.

Рокэ Алва какое-то время созерцал выставленное на всеобщее обозрение роскошество, а затем опрокинул седалище точным ударом одетой в щегольской сапог ноги.

– Поймайте мне эту пакость.

Гарнизонный полковник, видимо, понял, что от него требуется, так как отдал честь и отошел, но Ричарду слова эра показались продолжением затянувшегося кошмара. Зная Рокэ, юноша готов был предположить, что тот усядется в так кстати подвернувшееся кресло и потребует вина, но Ворон, послав трех теньентов разделить согнанную на площадь толпу на горожан и мародеров, остался стоять, задумчиво глядя куда-то поверх темных лохматых деревьев.

– Эр Ро… Монсеньор, что теперь?

Если маршал огрызнется, так тому и быть, но дольше оставаться в неведении Ричард не мог. Эр ответить соизволил.

– Подождем известий от Ансела, а что делать – найдется. Здесь гуляли мародеры, спасители заблудших орудуют в другом месте. – Ворон по старой привычке прикрыл глаза ладонями и быстро их отнял. – Что ж, начнем с разбойников… Пойдемте, юноша, поговорим с господами ювелирами.

Обитатели разгромленной улицы жались к дверям церкви, многие были в крови. Кое-как перевязанные головы, полные ужаса глаза, разодранная одежда. Женский и детский плач мешался с бранью и истерическим хохотом. Богачи, в одночасье ставшие нищими…

Раньше Дику казалось: нет ничего страшнее того, что сделали с Надором, но захватившие замок солдаты и чиновники ругались, а не убивали. Они открывали пинками двери, совали всюду свой нос, требовали еды и питья, но не жгли, не грабили, не насиловали.

– Чего вы ждали? – Седой человек прижимал к себе девушку, показавшуюся Дику ровесницей Дейдри. – Чего, будьте вы прокляты?!

Алва остановился, глядя кричавшему в глаза. Маршал молчал, молчали все. Наконец человек опустил голову, пробормотав «монсеньор»…

– Что с вашей дочерью? – Голос Ворона был ровен и холоден.

Седой не ответил. Девушка тихо плакала, Дик только сейчас заметил, что губы у нее разбиты в кровь.

– Вы их запомнили?

– Я… – Седой колебался. – Я… монсеньор, я боюсь указать на безвинных… Ночью все похожи…

– Вы, мастер, несомненно попадете в Рассветные Сады. – Что-то в интонациях Рокэ показалось Дику знакомым, и по спине побежал холодок. – Что ж, будем справедливы. Вы и ваша дочь не запомнили лиц насильников, но, увы, она не единственная жертва. Наказать невинных так же несправедливо, как отпустить виноватых. Полковник Морен!

– Да, монсеньор.

– Возьмите ротных лекарей… Снять с пленных штаны, пусть лекари посмотрят. Насильников – к фонтану, остальных, как рассветет, к Лоре[29], завтра разберемся. Награбленное сложить… под те навесы и поставить охрану. Вернем хозяевам или наследникам. Выполняйте.

– Слушаюсь. – Морен отошел. Рокэ медленно пошел вдоль замершей толпы, остановился, заговорил с каким-то мастером, назвав того по имени. Юджин… Дик его не знал. Эр отвел ювелира в сторону, затем подозвал к себе двоих теньентов. Солдаты притащили несколько бочек, в которых оказалось вино, и начали раздавать людям. Наспех одетые врачи со знаком своей гильдии на плащах занялись ранеными и избитыми. Видимо, их пригнали с Лекарской улицы. Все что-то делали, и только Ричард Окделл был не нужен никому.

Ричард с сомнением глянул на Ворона. Следовало отпроситься, но отвлекать Рокэ себе дороже. Дик тихонько отступил в сторону, немного постоял, ожидая оклика, но его не последовало. Маршал или ничего не заметил, или решил, что обойдется без оруженосца. Юноша на всякий случай вытащил пистолет. На первый взгляд все уже кончилось, но кто его знает…

2

Девочка лет шести в опрятной ночной сорочке бродила между взрослых людей, заглядывая им в лица. Она была бледной и чудовищно некрасивой. Надо было взять ее за руку и отвести к толпившимся у входа в церковь женщинам, но, поймав пустой рыбий взгляд, Ричард отчего-то ускорил шаг.

Мраморная дева безмятежно обнимала огромную амфору, из которой вытекала журчащая струя. Ей не было дела до пылающих факелов, людских воплей, плача, суеты. Плеск фонтана глушил крики и ругань. На краю бассейна лицом в воде лежало несколько трупов, вокруг поблескивали лужи. Этих людей просто-напросто утопили, они наверняка вырывались, вода из полной до краев чаши плескала на убийц, на кромку фонтана, на шестиугольные каменные плиты. Неужели недавно он сидел у этого самого фонтана, смотрел на церковь, из которой выходили богато одетые прихожане, и думал о Катари и Айрис?! Неужели это Оллария? Будь проклят Дорак, затеявший эту резню. А Рокэ?! Почему он ждал? Если бы они пришли днем, ничего бы не было…

Ричард отвернулся и ускорил шаг. По ту сторону площади было то же самое – кто-то выл в голос, кто-то сидел, обхватив колени, кто-то молился, кто-то проклинал, горами громоздились отобранные у мародеров вещи, мерцали в свете факелов сваленные в кучу ножи, кастеты, связки ключей и каких-то странных штук.

На пути Дика оказалась перерубленная чуть ли не пополам собака, видимо защищавшая своего хозяина. Дик обошел несчастного пса, какой-то солдат внимательно оглядел молодого человека с пистолетом и отдал честь – признал оруженосца маршала. Откуда-то появился немолодой усталый теньент. Странно, в таком возрасте пристало быть полковником.

– Приказ монсеньора?

– Нет, – Дик готов был провалиться сквозь землю, – монсеньор занят… Здесь жил мой мастер… Я хотел проверить…

– Все дома разгромлены, – вздохнул офицер, – мы отобрали, что могли, у мародеров, но многие удрали до нашего прихода. Грабежи начались с вечера.

– Я могу осмотреть дом?

– Конечно, – теньент подозвал двоих солдат, – пойдете с герцогом Окделлом, куда он скажет.

Солдаты отдали честь и замерли в ожидании приказа. Куда он скажет… Оруженосцу Первого маршала дозволено многое, уж точно больше, чем Повелителю Скал. Имеет ли он право искать мастера Бартолемью, вернее, свое кольцо?

Найти один-единственный камень в этом безумии труднее, чем иголку в стоге сена. Ричард посмотрел на двоих человек, ожидавших его распоряжений. Первый напоминал варастийского адуана, второй был ненамного старше самого Дика.

– Это рядом, – объяснил Дик «варастийцу». – Дом, на вывеске – две сороки.

– Знаем, – хмуро кивнул тот. – Шуровали там будь здоров, хозяин богатый был. И несговорчивый, видать, одни покойники остались. Разве что сбежал кто…

Сороки валялись на крыльце, с ними ничего не случилось, и они были никому не нужны. Зачем медь, если можно добыть золото? Металлические птицы казались возмущенными и обиженными, клювы были разинуты, словно хотели что-то сказать. Назвать убийц?

– Войдем.

Зачем? Не станет же он на глазах солдат рыться в ящиках и ползать по полу! Надо вернуться к эру, он и так отсутствует слишком долго.

– Осмелюсь доложить, – молодой солдат зажег факел, – там все вверх дном…

Ричард сцепил зубы и в четвертый раз переступил порог мастера Бартолемью. В четвертый и последний, потому что мастер был мертв. Он лежал в своей лавке с пробитой головой, на лице застыли гнев и… гадливость. Рука ювелира что-то сжимала – Ричард пригляделся. Черный бант! Ричард смотрел на шелковую ленту в сведенной судорогой руке и не мог оторваться.

– Разрубленный Змей, – в голосе молодого слышались удивление и неприязнь, – опять эта кляча!

– Может, у них, у ювелиров, это знак какой. В какой дом ни загляни – она тут как тут.

Ричард обернулся: на стене, где раньше висела шпалера с птицами и цветами, красовалась упитанная пегая кобыла. Лошадь была нарисована так, что казалось, вот-вот сойдет со стены. Почему Бартолемью прятал ее под шпалерой? Может, это и впрямь тайный знак гильдии?

– Иди, иди… Нечего тебе тут делать, – «варастиец» заступил дорогу давешней девчонке, – или ты жила тут?

– Живу, – заметила та пронзительным голоском, – и это все мое…

– Дочка, что ли? – Солдат глянул на Дика, тот лишь плечами пожал, родичей мастера он не видел.

– Нельзя сюда. – «Адуан» попытался взять девчонку за руку, но та увернулась и бросилась в глубь дома. Вояка помянул закатных тварей и побежал за ней. Молодой остался с Диком.

– Помогите ему, – велел юноша. Искать при солдате кольцо было стыдно. Ричард присел на корточки над мертвым ювелиром. Черный бант… Чей он? Сорванными впопыхах черными тряпками была завалена вся площадь – мародеры пытались смешаться с ограбленными, но шелковая лента в руке Бартолемью о чем-то напоминала. О чем?

Молодой с видимой неохотой скрылся в темной двери. Ричарду стало тошно. Больше всего юноше хотелось выскочить на улицу, но он должен был сделать то, за чем пришел. Торопливый осмотр ничего не дал – на полу валялась уйма всякой всячины, но ни колец, ни браслетов среди нее не оказалось. Дик передвинул опрокинутое бюро, заглянул за стол, нашел цепочку, возможно, даже золотую, поднял, положил на стол. Ящик, в котором ювелир хранил образцы браслетов и колец, был взломан и пуст. Воры не дремали… Грабители… Рыжий ювелир! Точно! Бартолемью рассказывал о соседе, спутавшемся с черноленточниками. Это он привел сюда мародеров, он и никто другой! И это его бант сорвал мастер!

– Видать, девчонка и впрямь здешняя, – вернувшиеся солдаты выглядели растерянными, – тайник тут какой-то, не иначе. Нигде нет.

– Нет и нет, – раздраженно бросил Дик.

– Оно так, есть захочет – выберется, – с явным облегчением ответил старший.

Они вышли на улицу – под бездонным звездным небом было легче, чем под крышей.

– Вот ведь мерзавка, – пробормотал «варастиец», ткнув пальцем влево от двери, где стояла пропавшая девочка. Маленькая дрянь поймала взгляд солдата, показала ему язык и бросилась в тень. Солдат выругался. Ричард вытащил из кошелька два талла и дал своим спутникам. Караса он не нашел и, скорее всего, не найдет… Говорят, драгоценные камни сами выбирают себе хозяев, этот карас не желает иметь с Ричардом Окделлом ничего общего.

3

– Монсеньор, – полковник Морен вскинул руку, – все готово!

– Нет! Она сама! – белобрысый верзила грохнулся на колени и заорал, что его какая-то стервь затянула в постель.

Это послужило сигналом, десятки мужиков, перекрикивая друг друга, клялись, что они не виноваты. Ричард не сразу сообразил, что согнанные к фонтану полуголые люди со связанными за спиной руками и есть те самые уличенные лекарями насильники.

– Она сама, – продолжал вопить белобрысый, – это она… Кошки побери эту шлюху… У нее муж старик! Я не хочу… За что?! Я ничего… Это она… Проклятая шлюха!

Юноша предпочел бы провалиться сквозь землю и даже вернуться в дом с лошадью на стене, но отступать было поздно – Алва заметил оруженосца и небрежным жестом подозвал к себе.

– Монсеньор, – Ричард чудом не ухватил Рокэ за рукав, – не надо… Может, это правда.

– Эсператисты говорят, что гулящая женщина заводит в Закат. Вот она и завела, – пожал плечами Ворон, его мысли явно были заняты другим, – неужели Ансел до сих пор не знает, где развлекается наш милый епископ и его богоугодные последователи?

– Пока не нашли, – Морен казался встревоженным, – в Старом городе тихо, в Цитадели – тем более. Мосты, Посольский квартал и склады под охраной. В Новом городе наводят порядок. Похоже, жарче всего пришлось нам да в Нижнем совсем озверели. Монсеньор, сдается, этот малый не врет.

– Он не врет, так другие врут. – Рокэ явно был занят своими мыслями. – Впрочем, если дамы пожелают взять дружков на поруки, я не возражаю. Полковник, дайте им четверть часа на проверку внезапно вспыхнувших чувств – и вперед.

Громко захохотала какая-то женщина, Дик оглянулся и узнал ее, вернее, не ее, а плащ Рокэ, в который та все еще куталась. Женщина указывала пальцем на лохматого парня и смеялась, взахлеб, неистово, задыхаясь. Лохматый рванулся, то ли порываясь бежать, то ли желая придушить хохотавшую.

– Похоже, этого уже узнали, – все так же задумчиво произнес Ворон, – так что начинайте. С него. Остальные пусть ждут.

Осужденный сопротивлялся, но куда там! Солдаты умело швырнули насильника наземь. Ричард понял, что виселицей будет усыпанный белыми свечками каштан. Странно, вокруг столько бочек, но никто и не подумал подтащить их к стволу.

Раздался топот, к дереву подъехал всадник на крепкой приземистой лошади, никак не походившей на кавалерийских красавцев. Капрал махнул рукой, наездник пришпорил коня, и вверх взмыла нелепая, извивающаяся фигура, похожая на ярмарочную марионетку. Первый маршал Талига Рокэ Алва вешал насильников вверх ногами.

Кто-то бросил в дергающееся тело камнем. Не попал. Камень с глухим стуком отскочил от кромки фонтана, он был недоволен. Он хотел ударить мягкое, живое, горячее, хотел, чтобы оно стало мертвым, сгнило, расползлось жалкой слизью. Он так долго лежал без движения, по нему ступали мягкие, нечистые ноги и лапы, его топтали кованые копыта, а до этого его разбили, раздробили на множество частей и бросили в грязь далеко от серого спокойствия пещеры. Он так хотел убить, но не убил…

– Молодой человек, вам плохо? – незнакомый теньент услужливо протянул Дику флягу, и Дик с благодарностью хлебнул. Касера! Ну и ладно…

– Благодарю, сударь, мне и впрямь стало дурно.

– Неудивительно. В такую ночку недолго рехнуться. – Новый знакомый тоже хлебнул и пристегнул флягу к поясу. – Позвольте представиться. Теньент Варден, Рэми Варден из Эпинэ. Леворукий бы побрал Килеана, чего он ждал! Судак снулый! Мы бы это отребье живо б уняли.

Чего ждал Килеан… а чего ждал Рокэ?! Ворон вернулся утром, отправься он сразу в казармы, все было бы иначе. Хотя утром погромов не было, а черноленточники убрались по первому слову маршала. Они искали Оноре, только Оноре…

– Проклятые черноленточники…

– Сударь, – Варден устало покачал головой, – это не лигисты. Навязать банты – недолго, но они пришли грабить, а не еретиков бить…

– Не лигисты? А кто?!

– Отребье со Двора Висельников… Со своим заправилой. Трон себе устроил, кошки его раздери… Этой заразе самое место на фонаре, так ведь нет, цацкались, пока жареный петух не клюнул!

Двор Висельников?! Не может быть. О старом аббатстве, ставшем после изгнания эсператистов прибежищем обездоленных, юноша знал по трагедиям Вальтера Дидериха. Висельники избирали себе короля и жили по своим собственным законам.

Жерар Шабли читал унарам «Плясунью-монахиню» и «Пасынков Талига», и Ричард словно бы воочию видел мрачные старые своды, одноглазого черноволосого великана в золоте и бархате со шрамом через все лицо, красоток в широких юбках с оборками, льющееся рекой вино, стук костей, сверкающие ножи, грубый смех, лихие песни. Это была запретная, ночная, разгульная жизнь, полная риска и злого веселья. Мужчины и женщины, отвергнутые Талигом Олларов, оклеветанные, лишенные наследства и вынужденные скрывать свое происхождение, искали защиты у короля Висельников. Сыщики и солдаты не рисковали соваться во Двор, там все были равны, и все были свободны.

Неужели это и есть «ночные тени», «серые братья», «волки Кабитэлы»? Вот эти трусы, кричащие о своей невиновности? Мародеры, насильники, убийцы? Не может быть, это лигисты! Или все-таки нет? Черноленточники, приходившие за Оноре, вели себя иначе.

– Они со Двора Висельников?!

– Именно, – подтвердил Давенпорт. – А королек их, похоже, нас не дождался. Ничего, никуда не денется, если, конечно, монсеньор не передумает.

Рокэ не передумает, уж в этом Дик не сомневался. Ворон не знает ни жалости, ни сомнений. И все-таки, почему он медлил, почему медлил Килеан?! Да, приказ Дорака это приказ Дорака, но Людвиг – Человек Чести, он должен был вмешаться, не думая о последствиях. Рокэ, тот все же пошел против хозяина Талига, хотя и был с ним в союзе. Пусть поздно, но пошел!

Простучали копыта. Всадник в гарнизонном мундире осадил коня у фонтана:

– Где герцог?

– Здесь. – Рокэ возник из дымной тьмы, словно рыцарь-оборотень из сказки.

– Монсеньор, – Ричарду показалось, что гонец в ужасе от принесенного им известия, – разрешите доложить. Мы нашли Авнира.

– Где?

– На площади Леопарда. Они только пришли. Авнир служит молебен, а лигисты поджигают особняки. Они начали в полночь! Там внутри остались люди! Теньент Бельфор пытался их остановить, но… Его забросали камнями.

– Теньент Бельфор плохо знал свое дело. На камни надо отвечать пулями. – Рокэ поправил шляпу и зло улыбнулся. Он привык к запаху дыма и крови, для него это было еще одним боем в городе, не более того.

– Монсеньор, – Морену было не по себе, – вы… Авнир – епископ Олларии… Доверенное лицо кардинала.

– А я – Первый маршал Талига, – Рокэ внимательно осмотрел пистолеты, – и доверенное лицо Леворукого. Не бойтесь, полковник. Я отвечаю за все.

– Но…

– Награбленное – под охрану! – продолжать спор Алва счел излишним. – Еще раз проверьте дома, с рассветом люди могут возвращаться. Пусть напишут жалобы… кансилльеру! Насильников – повесить. До последнего и вверх ногами. Проследите… И вот еще что. Раз уж вы не желаете иметь дело с епископом, отправляйтесь на Двор Висельников, и чтоб его к утру не было. Их немытое величество – ко мне. На площадь Леопарда. Вряд ли я управлюсь раньше вас.

Глава 7Оллария«Le Roi des Épées» & «Le Dix des Épées»

1

Площадь Леопарда, обязанная своим названием гербу дома Ариго, располагалась недалеко от моста Упрямцев на стыке Старого города с Новым. Когда-то на том месте был срытый при Октавии Первом монастырь. Ричард уже видел особняк, в котором родилась Катари – большой, трехэтажный, украшенный богатой лепниной. Внутри Дик не бывал, но обнимавшие леопардов мраморные девы, поддерживавшие балкон над центральным входом, чем-то напоминали Ее Величество…

Мимо промчался всадник, обогнал идущих и ловко осадил коня перед возглавлявшими колонну факельщиками.

– Монсеньор, мы подходим!

«Мы»… Мы – это Эмиль Савиньяк, с генералом все в порядке, и он подходит к городу! Но как он узнал?

– Спасибо, Роже. – Эр помнил по имени всех, с кем единожды говорил.

– Мой генерал ждет приказаний.

– Где вы?

– Сейчас, – Роже на мгновение задумался, – должны быть около Ларрины.

– Прекрасно. Ваше дело – промыть город от предместий через Верхний город к Данару и дальше к Нижнему. Мародеров – на фонари. Переусердствуете – не беда, но к полудню должно быть тихо. Отправляйтесь.

– Слушаюсь. – Роже заворотил коня, Ворон проводил его взглядом.

– Людей Савиньяка можно узнать по посадке, не правда ли, юноша?

Дик кивнул, хотя лично он не взялся бы определить, у кого служит тот или иной всадник.

– Не волнуйтесь, юноша, скоро все закончится.

Все закончится? А убитые, разоренные дома, осиротевшие, ограбленные, испуганные люди?

– Монсеньор… Почему мы…

– Хватит, юноша, – Рокэ и не подумал повысить голос, но уж лучше бы он прикрикнул. – И впредь никаких «мы». Я делаю то, что считаю нужным, а вы – то, что скажу я.

Стало муторно, как всегда, когда он нарывался на резкую отповедь. А он сам хорош, нашел кого спрашивать. Ворону нет дела ни до кого, кроме своей особы, а он еще пытался его защищать, спорил с матушкой, с Налем, с эром Августом…

– Стоять.

Ричард остановился. Они почти пришли. Совсем рядом на светлеющем небе темнел силуэт колокольни Святой Моники. Стало холодно, ночь кончалась, за городом выпадала роса, скоро проснутся птицы.

– Монсеньор!

Дик не понял, откуда появился полковник Ансел. Исполняющий обязанности коменданта Олларии был встревожен.

– Доброе утро, полковник.

– Какие приказания? – Судя по голосу, Анселу, в отличие от Ворона, утро добрым не казалось.

– Наступать по Желтой улице и теснить лигистов от домов к центру площади. Теньент Давенпорт идет Фонтанным проездом, теньент Варден – улицей Святой Моники, я – Битым проулком. Стража со своими бочками готова?

– Они здесь!

– Мы снимем лигистские заставы, и сразу же – сразу же! – беритесь за соседние улицы. Если что – ломать крыши. Пожаров нам не нужно.

– Но… Монсеньор, хозяева будут недовольны.

– Лучше жаловаться кансилльеру, чем Леворукому. Вы – комендант Олларии, вы и за пожары ответите.

– Но там дворец Манриков!

– Да хоть Раканов! Хватит, Ансел. Чем дольше будете страдать, тем меньше шансов унять огонь.

Пожары? Да, гонец говорил, но почему не пахнет дымом? Хотя дома здесь высокие, а ветер сносит дым к Данару. Там – мокрые от недавних дождей сады и старые аббатства, там гореть нечему или почти нечему.

– Ветер на вашей стороне, полковник, – засмеялся Ворон и, больше не обращая внимания на коменданта, пошел вдоль переминавшейся с ноги на ногу роты. Ричард остался стоять – он, в конце концов, не собачонка, чтобы бегать за своим эром и получать пинки. Юноше казалось, что он пьян от усталости и кровавой суеты. Ноги не желали стоять, все качалось и плыло, перед глазами мелькали то хохочущая женщина в маршальском плаще, то бьющееся в петле тело, то пегая лошадь на светло-серой стене. Зачем там лошадь? И где его карас? Его? Древний камень недолго оставался у Повелителя Скал…

– Хлебните касеры, юноша, – Рокэ с сомнением разглядывал своего оруженосца, – то, что вы видите, это еще не бунт и уж тем более не восстание…

Ричард послушно взял протянутую кем-то флягу. Касера снова помогла – туман в голове рассеялся. Подбежал пузатый капрал – у Давенпорта все было готово.

Рокэ кивнул и оглянулся на своих людей, словно что-то подсчитывая. Плащ маршала остался на Золотой улице, когда Рокэ избавился от шляпы и перчаток, Дик не заметил. Который же сейчас час? Светает в эту пору рано, наверное, часов пять. Резкий ветер взъерошил черные волосы Алвы, словно отдавая честь своему Повелителю. Герцог помянул Леворукого с его кошками и быстро пошел вперед.

2

– Нет, – упрямо повторил Герард и добавил: – Лучше умереть, чем жить трусом.

– Пропадать всем глупо, – устало произнесла Луиза.

Они спорили второй час. Когда стало ясно, что черноленточники не уснут и не уйдут, Луиза отправила Герарда искать выход через чердак. Сын хоть и с трудом, но добрался по крышам до конца улицы и нашел открытое слуховое окно. Другое дело, что добраться до него мог мечтающий о гвардии мальчишка, но не старуха и не воспитанная барышня.

– Мама, ты не понимаешь, – забормотал Герард. – Если вас убьют, как мне жить с таким клеймом… Я отведу Жюля и вернусь.

– А как мне умирать? Ведь это я вас сюда привезла… Твой долг позаботиться о Жюле.

– Он найдет графа Крединьи. Ему можно, он мелкий еще.

Спорить можно было до бесконечности, и Луиза замолчала. Если Герард говорит, что ни Селина, ни Амалия по крышам не пройдут, значит, не пройдут. О ней и матери и говорить не приходится.

– Хорошо, спрячь Жюля и делай что хочешь. Светает, поторопись.

Герард кивнул. Жюль, взволнованный и недовольный, в темной куртке и кожаных штанах, топтался у чердачной двери.

– Мама, – заныл он, – я не хочу… Мы будем драться! Мы покажем этим мужланам…

«Этим мужланам»… Слова, достойные внука тесемочницы. Если бы мать не корчила из себя графиню, ничего бы не случилось. Нельзя жить среди собак и мяукать. Если ты, разумеется, не лев.

– Замолчи. – С Селиной и Герардом можно говорить по-человечески, но на младших приходится орать. – Твое дело молчать и слушаться.

– А… – Жюль осекся, – вы скоро?

– Скоро!

Жюль выживет, иначе просто не может быть! И Герард тоже. Она запрет чердачное окно, и парню придется вернуться к брату, а ее дело – девочки и мать. Селина и Амалия не должны достаться пьяным скотам, значит, их с Денизой дело… У Денизы должны быть нужные травы… Сонное зелье не годится, слишком поздно, оно не подействует. Не успеет – вот-вот рассветет, заявятся черноленточники. И потом, спящие всегда беспомощны, а надежда умирает последней. Значит, кинжал? Да, наверное…

– Мам, мы пошли.

– Я поднимусь с вами.

– Зачем? Я скоро вернусь.

Герард – умница, наверняка понял, что она затеяла, но спорить при Жюле не может, а потом ему ничего не останется.

– Разумеется, – она улыбнулась так беззаботно, как могла. Только бы не зареветь и все не испортить. Жюль не должен знать, что никто не придет. Почему в Олларии такие крутые крыши? Чтобы прыгать по ним, нужно родиться кошкой. А если черноленточники глянут наверх, если у них не только колья и дубинки, но и мушкеты? Не сметь воображать себе всякие ужасы! Их и так больше чем нужно.

– Мама, – Герард предпринял еще одну попытку, – идите собираться…

– Да-да, – она все-таки не удержалась и обняла Жюля, – сейчас пойду…

Чердак, как и весь дом госпожи Кредон, блистал чистотой и порядком. Ни пыли, ни обычного хлама и рухляди, в которой можно закопать девочек. Поджигать они не станут, слишком близко от собственных домов.

Герард поправил лестницу, поднялся наверх, повернул щеколду, распахнул слуховое окно. Луиза закусила губу – она видит сыновей в последний раз, но надо улыбаться, пусть они запомнят ее спокойной и уверенной. Святая Октавия, ну почему мать при всем своем уме такая дура?!

Герард спустился вниз и подтолкнул братца:

– Давай, только гляди, куда лезешь.

Жюль вздохнул и начал подниматься. Рядом с гибким и ловким Герардом он казался особенно неуклюжим. Хомяк и куница! На четвертой ступеньке Жюль оступился, но обошлось. Голова и плечи сына скрылись из виду, затем раздался истошный визг, и Жюль обрушился на едва успевшего его ухватить Герарда.

– Сбесился?! – прикрикнул старший… Младшего била дрожь. Герард осторожно стащил Жюля вниз и взялся за ступеньку. – Сейчас гляну, что там.

Луиза кивнула и задрала голову – вверху, в зеленеющем сумеречном прямоугольнике, отчетливо виднелись черные сапоги с белыми отворотами. Такие в Талиге носил лишь один человек – капитан Лаик.

3

Все повторялось. Тревожные в своей пустоте улицы, мерный шаг солдат за спиной, застывшее лицо Рокэ. Сколько они прошли в эту ночь? Уж всяко не меньше трех хорн! Если бы не усталость, не натертые ноги, не вновь навалившийся озноб, все могло бы сойти за кошмарный сон.

– Это будет нетрудно, юноша, – заметил Рокэ, когда из-за поворота показалась площадь Леопарда, – хоть и неприятно.

Это и впрямь было нетрудно. Это было даже проще, чем на Золотой улице, потому что там было темно, грабители и жертвы сбились в одну кучу, а мародеры знали, как держать ножи и как убегать от солдат. Черноленточники не умели и этого, а их предводитель умел проклинать, но не воевать. Он позаботился выставить на подходах к площади караулы, но лишь для того, чтоб ловить убегавших. Обрушившиеся на площадь с четырех сторон отряды оказались для них полной неожиданностью, и солдаты мигом смели сотню возомнивших себя святым воинством лавочников.

Ощетинившиеся железом шеренги теснили лигистов к центру площади, одновременно замыкая кольцо. Ротные теньенты исполнили приказ Ворона в точности, и опешившие черноленточники подались назад, даже не пытаясь сопротивляться. Не прошло и десяти минут, как все было кончено. Воинство Авнира побросало оружие, превратившись в бестолково топчущееся на месте стадо. Среди пленных Ричард заметил епископа, тот грозил теньенту Давенпорту всеми смертными и посмертными карами. Это было не страшно, но как-то неприятно, что ли… Прочие вели себя смирно.

Кроме солдат и лигистов, на площади не было ни души. Не кричали женщины, не плакали дети, не валялся разбросанный скарб. Дик с опаской глянул на уцелевший угловой дом. В стеклах верхнего этажа отражался огонь, на раскрытых окнах поникала увядающая герань, но людей видно не было. Бежали? Прячутся? В любом случае не спят.

Если бы не свежий ветер, сносивший дым к Данару, дышать было бы невозможно, но тот же ветер раздувал пламя. Три дома на противоположной стороне площади полыхали, если там и оставался кто-то живой, спасать его было поздно. Сердце Ричарда сжалось, когда он увидел родной дом Катари. Изысканная решетка, окружавшая гнездо Ариго, валялась на земле, окружавшие дом клумбы были безжалостно вытоптаны, а широкие, двустворчатые двери казались Закатными Вратами, за которыми танцевали багряные сполохи. Дымные сумерки лишь усиливали ощущение несчастья.

– Юноша, – Алва пристально вглядывался в разоренный дом, – вам не кажется, что в этих местах гнездились трусы?

Дик промолчал. Эр был прав – если бы обитатели площади Леопарда дали лигистам бой, они бы их раздавили, даже будучи в меньшинстве! Толпившиеся посреди площади черноленточники ничем не походили на мятежников, грабителей и убийц. Просто насмерть перепуганные горожане. И все-таки они поджигали, крушили, убивали, хотя мертвецов видно не было. Ни единого!

Алва сунул все еще заряженный пистолет за пояс и направился к горящим особнякам. Бессонная ночь и метания по городу никак не сказались ни на походке Первого маршала Талига, ни на его манере держаться. Дику показалось, что в голову Рокэ пришла какая-то мысль и он решил ее проверить. Что он задумал? И что они станут делать теперь? Авнир пойман, но Авнир еще не Дорак…

Только когда сбоку показался украшенный каменным леопардом фонтан, юноша понял, что идет за своим эром, словно привязанный.

4

Как она оказалась на крыше, Луиза не помнила. Арамона возвышался прямо над ней, в тусклых сумерках женщина различала отечное лицо, выпяченную нижнюю губу, родинку над лохматой бровью.

– Что тебе надо, выходец? – заговорила она от страха, но голос, слава Создателю, не дрогнул.

– У тебя мало времени, смертная. У тебя и твоего выводка. Хочешь избежать огня – попроси, и я открою двери.

– Где Цилла? – Она говорит не о том, дохлый мерзавец прав, если кто их и может спасти, это нечистая сила. – Где Цилла, я тебя спрашиваю!

– Цилла? Кто такая Цилла? – Тухлые глаза обдавали сырым, нечистым холодом. – Есть молодая королева… Введи меня в дом и спасешься…

Он врет, врет, врет!!! Его нельзя пускать.

– Герард! Он здесь…

– Он? У меня есть имя, смертный! Два имени. Вечное и старое… Назови старое и сможешь спастись.

Холодно… Как холодно и грязно! Словно осенью… Он их уведет? Чтоб они стали такими, как он?

– Я не смертный, я – человек, – выкрикнул показавшийся в проеме окна Герард, – а ты – тварь! Дохлятина! Убирайся, откуда пришел. Мы тебя не звали…

– Я призван, – так Арнольд никогда не говорил… Он ругался, юлил, выклянчивал, бахвалился, но не вещал, как перепивший клирик, – я слышу зов и иду. Я спутник великих, я вечен, вечен, вечен… А вы – смертны. Если вы встретите солнце, вас не станет… Ничтожества, тени, тлен…

– Лучше быть тенью, чем дохлятиной, – в руке сына сверкнул нож. Нож для выходца ничто, а вот тронувший нежить…

Луиза оттолкнула сына:

– Уходи! И Пусть Четыре Ветра разгонят тучи, сколько б их ни было.

Арамона расхохотался, открыв бескровную пасть. Язык у него был синим, а зубы странно белыми, а не грязно-желтыми, как при жизни.

– Она ждет до рассвета, и я жду вместе с Ней. Она уйдет, а вы останетесь… Вас ждет огонь, много огня… Подумай, смертная…

– Пусть Четыре Волны унесут зло, сколько бы его ни было, – выкрикнул Герард.

– Пусть Четыре Молнии падут четырьмя мечами на головы врагов, сколько бы их ни было, – подхватила Луиза, боясь признаться, что хочет уступить. Сбежать из обреченного дома, спасти детей… Цена не важна, главное – вырваться. Вырваться и стать такой, как Арнольд?

– Пусть Четыре Скалы защитят от чужих стрел, сколько бы их ни было, – закончил Герард, но капитан Лаик не истаял.

Конечно, их же всего двое, у них нет ни свечей, ни осоки, ни рябиновых веток. Они сами вышли к нему из защищенного дома.

– Мама, вы долго?

Жюль! Проклятый Арамона! Из-за него ей не удастся спасти никого.

Луиза с ненавистью подняла глаза на вернувшуюся тварь. Ее нигде не было, только на тщательно отштукатуренной трубе виднелось гадкое полукруглое пятно.

– Дура! Кривоногая дура. – Писклявый голос Циллы она узнала б из тысячи. – На рассвете ты сдохнешь!

– Что? – Герард лихорадочно оглядывался, значит, тоже слышал. – Ты где?

– Мы еще ждем… Еще ждем…

– Дура!..

– Что тут было? – Жюль добрался до окошка и хлопал глазами, как перепуганный совенок.

– Ничего. Вам с Герардом пора.

– Мама…

– Герард! Вы и так задержались.

Сын больше не спорил, просто повернулся к брату:

– Иди за мной, только тихо!

– Эй, вы там! Шлюхино отродье! Еретики! Только попробуйте сунуться на мою крышу!

Сосед, чтоб его! И тоже в ссоре с матерью. Святая Октавия, но почему все так! За что?! Мать – дура, Арамона стал незнамо чем, но дети-то в чем виноваты?

5

Рокэ Алва стоял у фонтана и внимательно разглядывал особняк Ариго. Из горящего дома не раздавалось ни криков ужаса, ни призывов о помощи. Нижние, отделанные мрамором залы огонь пока щадил, но лестницы, ведущие наверх, горели – лигисты их подожгли, чтобы отрезать укрывшимся наверху путь к отступлению. Но теперь-то домочадцы Ариго должны понять, что пришла помощь! С помощью веревок спуститься вниз очень просто, но окна оставались наглухо закрытыми.

– Монсеньор! – Анселу явно было не по себе. – Что дальше?

– Дальше? – герцог снял перевязь и сунул в руки ошалевшему полковнику. – Дальше вы будете ждать меня. И не вздумайте отпускать наших праведников.

Герцог сбросил мундир на бортик бассейна и спрыгнул вниз. Вода достигла ему до середины бедер, Рокэ спокойно подошел к изрыгающему мощную струю леопарду и подставил под сверкающий поток голову и плечи. Дик поймал взгляд полковника, в котором явно читалось, что Первый маршал Талига сошел с ума. Дик в этом отнюдь не был уверен – все, что делал эр, всегда имело смысл.

Вымокнув до нитки, Рокэ ловко выбрался из фонтана, невозмутимо принял у Ансела перевязь и, на ходу ее застегивая, направился к дому.

– Монсеньор, – в голосе командующего гарнизоном сквозил ужас. Ансел был храбрым человеком, но отвечать перед кардиналом за пленение епископа Олларии и смерть Первого маршала не хотел.

Отчаянный вопль остался без ответа. Рокэ сбросил мокрые сапоги, отцепил шпагу и с кошачьей ловкостью вскочил на балюстраду крыльца, откуда перепрыгнул на подоконник первого этажа, ухватился за кованую решетку, полез по ней вверх, добрался до самого конца, изогнувшись, уцепился за карниз и, перебирая руками, двинулся к балкону, то упираясь ногами о лепнину, то повисая на руках, а то и на одной руке.

Дику оставалось лишь смотреть – подобные трюки были не для него. Юноша мог при помощи веревки и пары кинжалов подняться по каменной стене, но лезть в горящий дом, цепляясь то за лепнину, то за решетки, было не по нему. Рокэ схватился за ногу мраморной девушки, обнимавшей леопарда, оттолкнулся от звериной башки и наконец добрался до балконной решетки.

Гибкая фигура рывком перелетела через перила. Балкон был заперт, и Алва разбил стекло рукоятью кинжала. Что он сделал с замком, с земли было не понять, но дверь распахнулась, выпустив на свободу столб дыма. Ворона это не остановило, и кэналлиец скрылся в густых сизых клубах. У Дика подкосились ноги, юноша больше не думал, ни почему Алва не остановил побоище вначале, ни зачем ему понадобилось лезть в дом брата Катари. Это было неважно – только бы эр выбрался…

Дым из распахнутой двери валил все гуще, возносясь к грязно-оранжевому небу. Солнце еще не взошло, а серая, остро и горько пахнущая пелена казалась более упорным противником, чем утренний туман.

Деловито и громко забил набатный колокол. Святая Моника! Размеренный медный гул не походил на беспорядочные ночные вопли, напротив… Колокол оповещал, что стража взялась за дело, защищая город от огня.

– Что он ищет? – Лучше бы полковник Ансел помолчал. Он исполнял обязанность коменданта Олларии, но Дик едва не послал дурака к закатным кошкам.

Второе от угла окно треснуло, веером посыпались стекла. К счастью, никто не оказался столь безумен, чтобы стоять внизу. Ансел невольно попятился, Ричард остался на месте, не отрывая взгляда от мутного провала, в котором исчез Рокэ Алва. В треснувшем окне показались огненные язычки – один, другой, третий. Сзади кто-то шумно вздохнул, что-то прокричал Авнир, ему никто не ответил – ни черноленточники, ни солдаты.

Пламя слилось в сплошной занавес, охватило изящную раму, очумевшей кошкой перескочило на следующее окно. Дик шагнул вперед, в лицо ударил жаркий ветер, это было неприятно, но терпимо. Святой Алан, что же там внутри?!

– Стойте, сударь. – Ричард попытался сбросить схватившую его руку, но наглец держал крепко. Кэналлиец! Имени его юноша не знал. Стрелок усмехнулся:

– Соберано знает, что делает, а вам лучше тут постоять…

Дик хотел ответить дерзостью, но сдержался. Если он начнет препираться с солдатом, ничего не изменится. Надо ждать. Кэналлиец прав, Рокэ знает, что делает…

Алва появился на балконе, когда чуть ли не все окна второго этажа обнимало пламя. Маршал держал золоченую клетку с пытавшимся сохранить равновесие во́роном, белая рубашка была в черных и серых разводах, а лицом эр напоминал чернокожих дикарей Полуденных островов. Рокэ уселся на перила спиной к полыхающему дому, неторопливо открыл дверцу клетки, вытащил норовящую клюнуть спасителя птицу и подбросил вверх. Обалдевший ворон кое-как расправил крылья, сделал круг над площадью и скрылся в дымном небе. Рокэ засмеялся, швырнул клетку вниз, зацепил за чугунный завиток добытый в доме алый шнур, легко соскользнул на землю и с улыбкой вернулся к фонтану:

– Господа, не стоит изображать из себя статуи, это весьма утомительно.

– Вы сошли с ума! – выдохнул Ансел, протягивая Рокэ мундир. – Вы могли расшибиться, сгореть, задохнуться…

Бравый полковник от избытка чувств забыл о субординации, и Дику невольно стало смешно. А может, это было ответом на пережитые ужасы?

– Спасибо, Ансел, – Ворон оттолкнул мундир, зачерпнул воды и провел рукой по лицу, не столько смыв копоть, сколько размазав, – здесь довольно-таки жарко. Но у меня не так много родичей, чтоб я мог позволить их сжечь заживо.

– Родичей? – Бедный Ансел явно не понимал ничего.

– Я имел в виду во́рона, – сообщил маршал и рассмеялся. На взгляд Дика слишком громко.

Рокэ лгал, юноша в этом не сомневался, хотя и не представлял, зачем тому понадобилось лезть в дом маршала Ги. Что он там искал? Нашел ли? В доме что-то зазвенело, пламя вырвалось на балкон, охватило дверь. Алва вновь усмехнулся. Эту его усмешку Ричард знал – она не сулила ничего хорошего.

Рокэ спокойно смыл с лица копоть и все с той же злой ухмылкой направился к гордо возвышавшемуся среди кэналлийских стрелков Авниру. Дик пошел следом, хотя понимал, что лучше бы ему этого не делать. Алва вежливо поклонился:

– Ваше Преподобие, я нашел в доме кое-что интересное и намерен показать это вам. Думаю, это именно то, что вы искали.

Епископ молчал, с ненавистью глядя на синеглазого человека с мокрыми волосами. Алва походил на разбойника с большой дороги, но это его не волновало.

– Монсеньор, – не выдержал Ансел, – вы не должны возвращаться в дом. Это опасно!

– Первый этаж еще доступен. – Рокэ не отрывал взгляда от лица епископа.

– Отродье Леворукого! – изрек тот. – Пособник еретиков! Изыди!

– Не хочу. – Ричард не видел лица эра, но не сомневался, что тот улыбается. – Ваше Преподобие, вы должны это увидеть. Идемте, я провожу вас.

Неужели он и впрямь собрался вновь войти в дом? Что он хочет показать? Епископ высокомерно вздернул подбородок и направился к крыльцу, Рокэ пошел рядом. Что же там прячется? Особняк был охвачен огнем, но юноше вдруг почудилось, что в балконной двери мелькнула лошадиная голова. Мелькнула и тотчас исчезла.

Дик занял ставшее привычным место позади своего эра. Он должен посмотреть, должен убедиться, что никакой лошади там нет. Ни настоящей, ни нарисованной! Пегая кобыла наверняка всего-навсего принятый у ювелиров знак. Надо спросить или заглянуть в книги… А карас пропал, не надо было заказывать эти кольца и браслеты…

– Юноша, – Рокэ обернулся, не замедляя при этом шага, – вы слишком молоды для некоторых вещей. Подождите на улице.

Дик покорно остановился. Что-то громко треснуло, в окне мезонина показался язык пламени.

– Осторожно, Ваше Преподобие, – Рокэ вел себя, словно на светском приеме, – впереди ступеньки.

Епископ Олларии и Первый маршал Талига рука об руку поднялись на крыльцо. Алва распахнул дверь, пропуская клирика вперед. Ричард боялся даже предположить, что творится в пылающем доме. Что же там нашел Ворон? Наверняка что-то важное, раз решил вернуться, да еще заключив перемирие с Авниром.

– Что он мог там найти? – Теньент Давенпорт был бледен, несмотря на жару.

– То, что искал, – огрызнулся Дик.

Нестерпимый жар, звон набата, серый от пепла ветер… На этот раз ожидание длилось недолго. Двери особняка распахнулись, и на крыльце показался Ворон. Один. Герцог поднял брошенный кем-то из черноленточников лом и продел сквозь массивные бронзовые ручки, соорудив подобие засова. Поднял голову, глянул на нависающий над крыльцом балкон. Резкий звук отвлек внимание Ричарда, когда юноша вновь обернулся, ноги его приросли к земле. На двери алел отпечаток руки. Левой! Юноша не мог оторвать взгляда от узкой ладони, оттиснутой на дорогом светлом дереве. Как же так… Откуда?!

Рокэ, не торопясь, спустился с крыльца и отошел к фонтану. Все молчали. Различить сквозь рев пламени голос Авнира, если тот, разумеется, кричал, было невозможно. Спросить, где епископ, не решался никто.

– Юноша, – Ричард вздрогнул, – вы не одолжите мне платок?

Ричард сунул руку в карман, не в силах оторвать взгляд от окровавленной ладони эра. К счастью, платок оказался на месте, синий шелковый платок с черной меткой.

– Благодарю вас.

– Монсеньор, – Дик понял, что у Джорджа Ансела стучат зубы, – где преподобный Авнир?

– Отправился в путешествие, и довольно-таки дальнее.

– Монсеньор, – на лице полковника отразилось немыслимое облегчение, – значит, оттуда был другой выход!

– Был, – Рокэ зажал рану синим шелком. – Я счел своим долгом показать епископу Олларии то, что видел в доме маршала Ариго, и показал.

– И что?.. Что это было?

– Смерть. Отойдемте, господа, сейчас обрушится балкон…

Глава 8Оллария«Le Valet des Épées» & «Le Six des Bâtons»

1

Солнечный луч отыскал щель в ставне и прорвался в гостиную. В световом столбе кружились в своем вечном танце пылинки. Луизе страшно захотелось распахнуть окно, впустить в дом дневной свет и тепло, и будь что будет! Наверное, есть предел у всего, даже у страха!

– Мама, – какой все же у Селины тоненький голосок, не то что у нее… Мать не зря ругает ее полковой трубой. – Мама, давай откроем окно.

– Нет! – «Нет» было любимым словом Аглаи Кредон, если она, разумеется, говорила не с господином графом. Покровителю отказывали иначе, вернее, вели себя так, что устыдившийся граф сам отказывался от просьбы, а то и прощения просил.

Селина опустила голову. Другие молчали, даже сидевшая с господами Дениза, которую на этот раз госпожа Кредон не пыталась прогнать. Надо бы рассказать кормилице про Арамону, хотя зачем? Солнце уже взошло, днем выходцы бессильны.

– Мы не должны подавать признаков жизни, – начав говорить, Аглая уже не останавливалась, – мужичье решит, что мы бежали.

Решит, что бежали, но поживиться все равно захочет… Хотя сосед скажет, что они дома и были на крыше. Откуда в людях столько злобы? И… И столько глупости.

Снова молчание. Как душно! Душно и холодно… Они тут все, словно мыши под метлой, раньше Луиза не понимала, что значит эта присказка. В углу завозились и забили часы. Подарок господина графа, гордость хозяйки и предмет зависти соседей. Из каких же мелочей складываются иногда жизнь и смерть.

– Полвосьмого, – сказал Герберт.

– Да, полвосьмого, – отозвалась Амалия.

Снова тишина. Сколько можно ждать?! Придут они в конце концов или нет?!

Они ждали, ждали всю ночь, и все равно стук раздался неожиданно. Громкий, настойчивый, властный.

– Не открывай! – Шепот матери показался криком. – Не смей!

Но Луиза уже шла к двери. Она устала ждать, устала бояться. Если они пришли, они не уйдут. Дверь и два засова убийц не остановят, их не остановят даже кованые решетки.

– Не открывай! – крик матери, какой-то шум. Снова стук.

– Эй, кто живой есть?

В грубом хриплом голосе нет зла, он скорее… усталый! Да, именно!

– Хозяева, выходите! Не бойтесь!

«Не бойтесь»? Кто же там?

– Да тут, видать, нет никого…

– А урод тот говорил…

Луиза дернула один засов, другой, загремела цепью. За дверью были не враги. Враги так не говорят.

– Точно, есть кто-то… Видать, не сразу признали…

Вдова Арнольда с силой толкнула дверь и оказалась лицом к лицу с двумя гвардейцами в черно-белых кавалерийских мундирах.

– Утро доброе, хозяйка, – солдат улыбнулся, – мы уж думали, никого и нет.

– А… А черноленточники?

– Кто – где… Но свое они получат, это точно.

Луизе казалось, что она выбралась из гнилой могилы – свет, тепло, шум… Какое синее небо! Дверь дома напротив была высажена, ветер трепал позабытую черную ленту, привязанную на фонаре. Мимо проволокли четверых упиравшихся лигистов. Мародеры и двуногие звери другого не заслужили! Если бы они думали о Создателе, а то просто грабили и мстили…

– Так им, сударыня, и надо, – выпалил солдат, – видели бы вы, что они творили. Вроде будто и не люди. Ну да монсеньор им задал!

Монсеньор? Луиза посмотрела туда же, куда и гвардеец, и ноги у нее подкосились. Рокэ Алву, Первого маршала Талига, властителя Кэналлоа, Повелителя Ветров, она узнала бы и в Рассветных Садах, и в Закате, на пороге которого побывала ночью.

Рядом с герцогом стоял какой-то дворянин в генеральском мундире и вертелся русоволосый юноша. Сзади посмеивались гвардейцы и трясли гривами оседланные кони. Луиза не шибко хорошо разбиралась в знаках различия, но то, что эти конники не из столичного гарнизона, поняла даже она. Пришел маршал и привел армию, теперь все в порядке… Все в порядке! Арнольд врал, рассвет принес спасение, а не смерть.

Герцог словно бы почувствовал устремленный на него взгляд. Он повернулся, пристально посмотрел на Луизу и решительно направился к ней:

– Сударыня, разрешите представиться. Рокэ Алва. Вы, я полагаю, хозяйка этого дома?

Хозяйкой была ее мать, но сейчас это было неважно. Луиза кивнула.

Герцог учтиво поклонился, сверкнув невозможно синими глазами:

– Сударыня, прошу простить мою навязчивость, у вас в доме не найдется вина?

– Монсеньор, – голос женщины дрогнул, – не угодно ли вам войти?

– Если мы вас не обременим.

Он обременит?! Он?! Человек, беззастенчиво снившийся ей столько лет и появившийся, когда она прощалась с жизнью.

– У нас есть красное кагетское, но… Но вы привыкли к лучшему.

– Я привык и к лучшему, и к худшему. – Рокэ Алва весело улыбнулся и отступил на шаг, предлагая Луизе пройти впереди себя. Арамона, побери его наконец Закат, всегда перся вперед, дверь и то никогда не придерживал.

2

– Не представляю, как можно жить в такой могиле? – шепнул Эмиль Савиньяк. – Хоть бы протопили, что ли.

Дик был полностью согласен с кавалеристом. После яркого солнечного света дом казался удивительно мрачным и промозглым. Юноша с удовольствием вернулся бы на улицу к разгребавшим завалы солдатам, но уйти без разрешения не рискнул.

Уродливая хозяйка провела гостей в полутемную комнату, где толклось несколько человек. В кресле у камина восседала немолодая дама в розовом, у окна стояли юноша и девушка, по-видимому, брат и сестра, а за столом примостились толстощекий мальчишка и девочка-подросток с глазками-вишенками.

– Просим прощения за вторжение, – весело произнес Савиньяк, отвесив поклон старухе, – господа, у вас нет желания отдернуть шторы? Уверяю вас, ничего неприятного на улице не происходит.

Невысокая, очень бледная девушка робко улыбнулась и тут же спряталась за брата. У нее были золотистые локоны и голубые глаза.

– Селина, – церемонно произнесла дама у камина, – моя старшая внучка.

Старшая внучка покраснела и опустила ресницы. Очень длинные. Красивая девушка…

– А это, – продолжала старуха, – другие мои внуки. Герард, Жюль и Амалия. Мою дочь Луизу вы уже видели. Она вдова.

Луиза повернулась, и тут Дик ее узнал. Знакомая Марианны! Или родственница? Воистину, Оллария город маленький.

Пухленькая Амалия сделала реверанс. Славная девочка, но до сестры ей далеко, а круглолицый Жюль Дику напомнил кого-то очень знакомого. Мальчишка с нескрываемым восхищением рассматривал вооруженных до зубов гостей, Амалия и Герард тоже не скрывали восторга, а Селина смотрела в пол, теребя кисти расшитой цветами занавески. В девушке чувствовались те же беззащитность и благородство, что и в Катари. Приятная семья, только почему они живут в мещанском квартале? Остались после смерти отца без средств?

Ричард был слишком хорошо воспитан, чтобы откровенно разглядывать незнакомую девицу, но почему бы не представиться ее брату? Конечно, эр Август не одобрит знакомства с обитателями мещанского квартала, но молодой человек Дику нравился, а неприкрытое восхищение, с которым тот смотрел на маршала, вызывало желание взять его под свое покровительство.

Ричард Окделл улыбнулся и подошел к брату и сестре, сожалея, что на нем нет орденской цепи. Было бы сразу видно, что он не просто носит плащ за своим эром, а прошел с ним огонь и воду.

– Разрешите представиться, – Дик протянул руку, – Ричард Окделл, оруженосец монсеньора. Ваше имя я слышал, но вот имя вашей прелестной сестры…

Имя сестры он тоже слышал, но для разговора нужен повод.

– Ее зовут Селина, – Герард от души пожал протянутую руку. – Сэль, хватит туфли разглядывать, поздоровайся с гостем.

Селина вспыхнула до корней волос, но глаза подняла:

– Сударь… Мы польщены. Вы оказываете нам честь.

– Пустое, – Дик еще раз улыбнулся. – Осмелюсь спросить, вы давно в Олларии?

– О нет, – девушка справилась с собой, – мы переехали к бабушке после смерти папеньки. Дело в том, что Герард хочет…

– Селина, – юноша с укором взглянул на сестру и быстро сказал: – Не слушайте ее, сударь.

– Почему? – Дик галантно наклонил голову. – Говорить со столь очаровательной особой – величайшая радость.

– Сударь, – девушка покосилась на брата и зачастила: – Сударь… Герард мечтает служить в гвардии, но…

– Селина!

– Герард, – Ричард положил руку на плечо нового знакомого, – ваше желание делает вам честь. Вы желаете служить в кавалерии или в инфантерии?

– Я… – замялся Герард, – где угодно… Я писал на имя временно командующего гвардией, но ответа пока нет.

– Дело в том, – с легкой усмешкой пояснил Дик, – что нет никакой уверенности, что маршал Ариго видел ваше письмо. Оно могло затеряться у какой-нибудь чернильной крысы.

– Понимаю, – глаза молодого человека погасли, Селина встревоженно тронула брата за руку и умоляюще взглянула на Дика:

– Сударь, а вы… Вы не могли бы, – под бешеным взглядом Герарда девушка осеклась, но Ричарду море уже было по колено.

– Герард, идемте!

– Куда? – не понял тот.

– Идемте со мной, – Дик взял молодого человека за локоть и увлек за собой, чувствуя спиной благодарный и восхищенный взгляд.

Рокэ и Эмиль сидели за столом в гостиной. Окна были открыты, в них лился яркий весенний свет. Дом больше не напоминал могилу, наоборот, он казался очень уютным.

Ворон что-то быстро писал, Эмиль потягивал вино и беседовал с хозяйками. Странно, у такой уродины и такая красивая дочь. Наверное, пошла в отца, так бывает. Они с Айрис удались в Окделлов, а Дейдри и Эдит – вылитая матушка.

– В чем дело, Дикон? – Эмиль отставил высокий бокал.

– Я должен говорить с монсеньором. – Хорошо, что Эмиль заговорил первым и назвал его по имени. Ричард ужасно не хотел, чтоб его новые знакомые услышали, как Ворон скажет «юноша».

– Да? – Алва поднял голову. – Приехал Морен?

– Нет, монсеньор, – Дик старался говорить медленно и уверенно, – Герард мечтает служить в гвардии. Он написал письмо на имя маршала Ариго, но оно затерялось.

– Вот как? – Ворон отложил перо. – И давно ваш новый друг мечтает о военной карьере?

– Всю жизнь! – Лицо Герарда пошло красными пятнами.

– Значит, лет семнадцать. Весьма почтенно. Столько времени хранить постоянство не у каждого получится.

Герард растерянно молчал. Дик понимал, что чувствует его новый знакомый. Ричард не забыл свой первый разговор с Вороном. Правду сказать, он и сейчас терялся перед своим эром.

Алва какое-то время смотрел на вконец растерявшегося молодого человека.

– Вы хороший наездник, Герард?

– Я езжу верхом… Как все.

– А как у вас со шпагой?

– Не знаю.

– В смысле? – поднял бровь Рокэ.

– Я… В Кошоне думал, что хорошо, но Оллария – совсем другое дело. Я понял…

– Хватит, – перебил Рокэ, – и все-таки вы хотите стать военным?

– Да, – на этот раз Герард не колебался.

– Значит, станете. Для начала вам придется поехать в Торку. К маршалу фок Варзову.

– Спасибо, монсеньор! – просиял брат Селины.

– Будете благодарить фок Варзова, когда он представит вас к чину. К концу лета маршал будет здесь. Зайдете ко мне за рекомендацией. Ваше полное имя?

– Герард-Жозеф-Ксавье Арамона-ли-Кредон.

– Сын капитана Лаик?

– Да, монсеньор.

Сын Арамоны?! Святой Алан, так вот кого напоминает мальчишка! Мерзкий капитан – отец красавицы Селины и Герарда?! Письмо не затерялось. Брат Катари не желал видеть в гвардии Арамоново отродье, а он, Ричард Окделл, сам отвел сына «Свина» к монсеньору!

Раздались торопливые шаги. На этот раз это и впрямь был Морен. Ворон отвернулся от порывавшегося что-то сказать Герарда.

– Добрый день, полковник. Что у вас?

– Монсеньор, – Морен был исполнен собственной значимости, – король Висельников и его подручные пойманы. Согласно вашему приказу я незамедлительно доставил их в ваше распоряжение.

– Какая прелесть, – Ворон поправил цепь на груди и поднялся, – что ж, пойдем поглядим на мародерское величество, не тащить же этих ызаргов в приличный дом.

3

Невзрачный человечек средних лет с оттопыренными ушами казался одновременно настороженным и наглым. Он до такой степени не походил на героев трагедий Вальтера Дидериха, что Ричарду показалось, что Морен ошибся. Это ничтожество просто не могло быть королем Висельников!

Видимо, сомнения Дика отразились на его лице, потому что Эмиль Савиньяк подмигнул юноше и повернулся к Морену:

– Полковник, вы уверены, что поймали кого нужно?

– Еще бы! Гляньте-ка, – помощник коменданта указал на что-то похожее на ошейник, украшавший не то чтобы очень чистую шею пленника, – эта штука во Дворе Висельников вместо короны.

– Очень удобно, – одобрил Алва, – с головы не свалится и потерять трудно.

– Что поделать, Дикон, – делано вздохнул Эмиль. – Этот господин и вправду называется королем Висельников. Он же Ночная Тень и кто-то там еще.

– Ричарда можно понять, – пожал плечами Ворон. – Молодой человек начитался о грубых, но благородных сердцах, разбойничьей чести и прочих прелестях вроде клятвы Отверженных. Ну, юноша, в чем, по утверждению великого – не спорю – Дидериха, клянутся все эти тени и духи?

– Не верить, не бояться, не просить, – растерянно пробормотал юноша, ощущая на себе насмешливые взгляды.

– Прелестно. Я даже помню это место из «Пасынков Талига», но действительность, увы, прозаична. Это – шваль, – Рокэ кивнул в сторону короля Висельников, – а шваль должна знать свое место, – более того, она должна на этом месте находиться. Как тебя зовут?

– У Тени нет имени, – начал король отверженных. Он явно собирался продолжить, но Рокэ остановил его брезгливым жестом:

– Нет и не надо. Отдай эту штуку мне!

Короткопалая рука метнулась к шее, коснулась ошейника и замерла.

Ночная Тень искоса зыркнул на герцога, до боли напомнив Ричарду покусавшую его в Лаик крысу. Рокэ брезгливо прикусил губу:

– Полковник Морен, повесьте-ка эту, гм, Тень вон на том фонаре. В подтверждение богословского тезиса о неминуемом торжестве Света над его противоположностью.

– Монсеньор, – человечек дернулся и зачастил, одновременно пытаясь снять пресловутый ошейник. – Авнир нам проповедовал… он нас призывал… он дал отпущение…

– И прекрасно, – кивнул Алва. – Предстанешь пред Создателем в отпущенном виде, это поможет твоей загробной карьере.

– Авнир позволил, – взвыл громила в роскошном зеленом бархате. Этот вполне мог бы сойти за короля Отверженных, будь у него повыше лоб. – Нам сказали, нам ничего не будет!

– Заткнись, Жернов, – взвизгнул Ночная Тень, наконец совладав с застежкой, и протянул свое украшение Рокэ: – Берите, монсеньор. Для нас слово первого воина Талига – закон.

Рокэ, брезгливо сморщившись, взял странное украшение. Ричард вытянул шею, стараясь разглядеть знак власти повелителя Двора Висельников. Это была золотая конская подкова. По размерам она вполне годилась для лошади, но в ней не было ни единого отверстия. Подкову крест-накрест обвивали две толстые золотые цепочки сложного плетения, намертво приторачивая к сделанному из плоских звеньев ошейнику.

– Эмиль, – Рокэ протянул вещицу Савиньяку, – что скажешь?

– В Агарисе за это сожгли бы!

– Мы – добрые олларианцы, – заныл повелитель мародеров.

– Прелестный довод в пользу добра. Ты, Ночная Тень, или как там тебя… Кто прошлой весной хотел убить моего оруженосца?

– Те, кто взялся, не вернулись… Монсеньор, я не могу знать всех заказчиков, у меня столько дел. Я…

– Полковник, эти красавцы – свита этого недоноска? – Казалось, Рокэ потерял к пленному всякий интерес.

– Да, монсеньор.

– Ладно, пойдем поглядим остальных, хотя увидел одного ызарга – увидел всех.

Развенчанный король и его приспешники звали епископа, порывались рухнуть на колени, обвиняли друг друга. И правда ызарги! Но о каком убийстве спрашивал эр?! Дик не верил своим ушам – его хотели убить? Когда, кто, за что?! Выходит, прошлогодняя засада не была случайной, но откуда о ней известно Рокэ? Те два выстрела… Таких стрелков в Талиге единицы, и первый его эр. Неужели Рокэ шел за ним? Нет, маршал был во дворце, его спас кто-то другой. Кто же рассказал Ворону? Наль не проболтается, тот гвардеец, как бишь его, уехал в Торку…

– И скольких же ты убил этой ночью? – задумавшийся Ричард вздрогнул от неожиданности, но вопрос был задан не ему. Рокэ стоял перед смуглым человеком с рассеченной бровью, разглядывая его, словно мориска на конской ярмарке. Что-то ярко сверкнуло на солнце, что-то лиловое! Святой Алан! Ричард лишь сейчас разглядел, что за спиной эра вместо знакомого морискийского кинжала был меч Раканов. Ворон и впрямь привел его в порядок – некогда тусклые камни в свете заиграли всеми красками лета. Даже вделанный в рукоять огромный аметист больше не казался затянутым бельмом глазом, а переливался всеми оттенками поздней надорской сирени.

– Так скольких?

Ричард с трудом отвел взгляд от лиловой звезды за спиной Ворона. Разбойник молчал, с вызовом глядя на маршала. Рокэ засмеялся:

– Моряк?

– Был.

– Моряки перестают быть моряками, только став мертвецами, – пальцы герцога ласкали эфес шпаги, – и как же альбатроса занесло к ызаргам?

– Закатные твари! – выругался «альбатрос» и замолчал.

– Закатные твари занесли? – Ворон улыбнулся. – С них станется. Как тебя зовут?

– Джанис, – буркнул смуглый.

– С кем разговариваешь, дурак, – прошипел сосед Джаниса, явно не для него, а для маршала, – это же маршал Алва!

– Знаешь, что это? – Рокэ поднес к лицу моряка подкову.

– Знак, – пробормотал тот, – с короля сняли.

– Он сам снял, – уточнил Рокэ Алва, – значит, отрекся.

Рокэ схватил растерявшегося Джаниса за плечи и стремительно защелкнул на его шее тяжелый ошейник. Джанис, едва его отпустили, рванулся назад.

– Ты что! – зашипел потасканный красавец в алом камзоле. – Благодари монсеньора, олух!

Джанис упрямо покачал головой.

– Почему? – Рокэ взглянул моряку в глаза.

– Потому что не дело это. Тень не так выбирают…

– Еще один почитатель гения Дидериха, – сообщил Алва, – Тень не выбирают, Тени позволяют стать Тенью те, кто зажигает фонари. Развяжите!

Солдаты торопливо разрезали веревки. Новоявленный король Висельников медленно растер затекшие кисти, глядя на Первого маршала Талига.

– Почему я?

– Решил подыграть великому поэту, – доверительно сообщил Рокэ, – не все ж ему врать. Пусть хоть один король Висельников выглядит прилично…

Моряк явно ничего не понял, Савиньяк с трудом сдерживал смех, а Ричарду было не по себе. Увидеть след слепой подковы означало смерть, а уж надеть ее…

– Я…

– Ты сейчас отправишься в Лору и заберешь, – Рокэ сдвинул брови, что-то прикидывая, – каждого десятого из пойманных висельников.

– И что? – захлопал глазами Джанис.

– А ничего, – в тон ему ответил Рокэ, – что хочешь, то и делай. Попадетесь еще раз, пеняйте на себя.

Моряк кивнул, отвечая скорее самому себе, чем маршалу, но остался стоять. Рокэ вопросительно поднял бровь.

– Монсеньор, а что будет с остальными?

– То, чего не будет с тобой и теми, кого ты выберешь. Впрочем, если хочешь быть повешенным за компанию, оставайся.

– Ну уж нет, монсеньор, – покачал головой бывший моряк, – если море отпустило, в луже топиться и вовсе глупо.

– Воистину, – кивнул Ворон, – теньент Давенпорт, проводите новую Тень в Лору. Полковник Морен, оповестите жителей доброго города Олларии, что бунт подавлен, пожары погашены, виновные наказаны, а жалобы принимаются помощниками коменданта.

– Будет исполнено.

– Кроме того, – Рокэ заговорил медленно и четко, словно диктуя приказ, – обыватели, из мести либо из жадности присоединившиеся к погромам или же указавшие погромщикам на чужие дома, подлежат смертной казни через повешение на собственных воротах, а их имущество – передаче пострадавшим. Виновных в погромах и убийствах на Золотой улице и обитателей двора Висельников отправить в распоряжение адмиралтейства, за исключением тех, кто будет незамедлительно казнен.

– Будет исполнено, – еще раз подтвердил полковник.

– Приступайте, – Рокэ кивнул на бывшего разбойничьего повелителя и его помощников.

– Где епископ? – Визг воровского короля как нельзя лучше вязался с его внешностью. – Это нельзя… Меня нельзя!.. Я требую!!! Нам обещали, что ничего не будет…

– Эсператисты правы, когда называют олларианских епископов лжецами, – зевнул Алва. – Будет, и немедленно. Смотрите, юноша, вот их «не верь, не бойся» и так далее. Для начала эта шваль поверила, что ей ничего не будет, потом до смерти перетрусила, а сейчас ползает на брюхе, что есть высшее или низшее проявление просьбы…

– Монсеньор, – на лице Морена читалось сомнение, – он не врет, Преподобный Авнир проповедовал во Дворе. Может, и впрямь их к епископу?

– Именно это вы и делаете. В смысле доставляете к епископу, – Рокэ зевнул. – Простите, бессонная ночь…

К епископу?! Но он же… Ричард с недоумением глянул на Алву, лицо эра было спокойным и собранным, но в глазах горел тот же злой огонек, что у горы Бакна. Отправить к епископу – отправить в Закат! Шутка вполне в духе Рокэ. Морен еще не знает, а Висельники тем более!

– Ричард, – голос Алвы был ровным и равнодушным, – отправляйтесь домой и развлеките наших гостей рассказами о моих зверствах. Я буду позже. А этих, – Рокэ вновь обернулся к полковнику, – повесить. Немедленно. Нет, пожалуй, я все-таки задержусь удостовериться, что дело сделано.

Глава 9Оллария«Le Roi des Deniers» & «Le Roi des Cuopes»

1

Его Высокопреосвященство отдал бы год жизни за чашечку шадди, но сие было невозможно. Кардинал с отвращением глянул на коричневую бурду в серебряном мерном стакане. Отвратительно, но чего не сделаешь ради великой цели. Его Высокопреосвященство сделал глоток и поморщился:

– Слишком сладко.

– Мед входит в состав тинктуры, – виновато промямлил врач, – ингредиенты должны быть смешаны в определенной пропорции.

– Можете идти, – Сильвестр потянулся за очередной рукописью. Зря он в свое время не удосужился освоить гальтарский язык, теперь довольствуйся позднейшими пересказами.

Глухой стук, возмущенный голос лекаря, знакомый смешок.

– Я доложу о себе сам.

– Рокэ!

– Ваше Высокопреосвященство, скажите врачу, что его жизни больше ничего не угрожает.

– А угрожало?

– Да, – Алва казался веселым и слегка выпившим, значит, настроен более чем серьезно, – только что. Будь он потолще, я бы его убил, а так просто отодвинул.

– Будь по-вашему, маршал. Господин медик, вы сделали все, что могли, можете быть свободны. Проследите, чтобы ко мне никого не пускали.

– Но ваше сердце…

– Герцог Алва моему сердцу ничем не угрожает. Идите.

Врач вышел, всем своим видом выражая сомнение. Рокэ, все еще улыбаясь, взял проклятый стакан и понюхал. Темная бровь слегка приподнялась.

– Вы больны, в этом нет сомнения. Я рад.

– Рады? – кардинал невольно расхохотался. – Я знал, что Люди Чести меня ненавидят, но полагал Повелителя Ветров исключением.

– Из ряда ваших недоброжелателей или из числа Людей Чести? – Рокэ по-кошачьи потянулся и уселся на край одного из трех загромождавших комнату столов. – Хотя верно и то, и другое. Как вы себя чувствуете?

– Итак, Рокэ Алва ударился в вежливость. В таком случае я спрошу, как прошла поездка в родные края.

– Прекрасно. Вино прошлого урожая обещает стать лучшим за последние двадцать лет, а мои подданные по-прежнему остаются закоренелыми сластолюбцами и драчунами, но вы не ответили на мой вопрос.

– Рокэ, – кардинал поудобнее устроился на набитых конским волосом подушках, – почему вы вернулись раньше времени, зачем вам понадобилось совать нос в мои стаканы и чему вы рады?

– В вашей обители пахнет не шадди, а какой-то пакостью. Для меня это верный признак болезни, причем серьезной. Я рад, что вы не имеете отношения к тому, что творилось в Олларии, потому что не люблю, когда умные люди делают глупости. По крайней мере, те умные люди, с которыми я заодно.

– Значит, – глаза кардинала нехорошо блеснули, – что-то случилось. Что именно?

– Так, – Рокэ все еще вертел в руке несчастный стакан, – несколько небольших погромов и один большой, десятка три пожаров и некоторое количество убийств.

– Кто, кого и за что?

– Били еретиков, отравителей и укрывателей оных. Между прочим, вашим именем.

– Знаете что, Рокэ, – вздохнул кардинал, – прикажи́те сварить мне и вам шадди и взять под стражу моих секретарей и слуг. Я так и так собирался сегодня встать, а обсуждать погромы без шадди я не в состоянии.

– Вам видней, – Рокэ открыл дверь и вышел. Сильвестр слышал, как он отдает распоряжения.

Агний не предатель, просто дурень, пошедший на поводу у врачей, а лекарям только дай палец, руку оттяпают. И вот пожалуйста! Мира с Агарисом не будет, будет много неприятностей… Что ж, исправить можно все, кроме конца света.

Вернулся Рокэ и вновь расположился на столе, солнечный луч радостно заиграл на кэналлийских сапфирах, словно только того и ждал.

Его Высокопреосвященство бодро спросил:

– Итак, вы в Торку не поехали. Почему?

– Дурные сны, – улыбнулся Алва, – даже не дурные, а нелепые, но я решил заехать в Олларию. К слову сказать, я узнал про творение мастера Коро нечто меня озадачившее.

– Мы еще об этом поговорим. Я, пока наслаждался вынужденным бездельем, тоже кое-что отыскал, – Сильвестр кивнул на громоздившиеся по всем углам книги и рукописи, – но сначала расскажите, что случилось. Правду, причем всю.

– Вы уверены, что вам это не повредит?

– Мне вредит вранье.

– И это говорит церковник, – Алва усмехнулся. Несколько шире, чем следовало. – Итак, Ваше Высокопреосвященство, ваш ызарг, воспользовавшись вашей болезнью, выполз на диспут с заезжим праведником и с треском продул, после чего огорчился и решил стать драконом. Победитель, напротив, проявил милосердие и благостность и принялся благословлять желающих направо и налево, к какой бы церкви те ни принадлежали.

Особо Преосвященный Оноре заботился о детских душах, коим давал причаститься освященной водицы. Ночью детишки скончались в страшных мучениях. Кто-то завопил, что их отравил наш просветленный гость, кинулись его искать, но он сбежал.

– Нашли?

– И да, и нет. Терпение, Ваше Высокопреосвященство. То, что я вам рассказываю, мне известно с чужих слов – я приехал несколько позже. Первое, что я увидел у своего дома, это с полсотни нахалов с черными бантами, колотивших в ворота. Один особенно усердствовал.

– И вы?

– Отправил мерзавца к иным Вратам. Представьте себе мое удивление, когда приятель покойника заявил, что действует по вашему приказу и ищет в моем доме какого-то еретика. И это когда я зверски хотел спать!

– Я полагаю, – вздохнул кардинал, – соратники Авнира молча удалились.

– Ну, не то чтобы совсем молча, но удалились. Еретик тем не менее в моем доме оказался, и презабавнейший. Мы немного поболтали… О, кажется, несут шадди.

– Вам могут подать вина.

– Я составлю вам компанию, хотя бы для того, чтобы вы не выпили все. Мои родичи мориски считают, что мужчина должен купаться в шадди, вине и крови, – узкая рука взяла с подноса полупрозрачную чашечку. Из Рокэ бы получился отменный шад или даже нар-шад[30] – безжалостный и изысканный.

– И что было дальше?

– Моего оруженосца тоже принесло в Олларию раньше времени. Юноша умудрился получить благословение и отпущение от заезжего святого, который, когда ему подпалили хвост, бросился за помощью. Кто-то следил то ли за Оноре, то ли за Ричардом и навел на след.

– Вам по-прежнему не дает покоя чья-то нелюбовь к вашему оруженосцу?

– Мне интересно, за кем шла охота на этот раз.

– Мне тоже. Что было дальше?

– Дальше я лег спать.

– Так сразу и легли?

– Нет, сначала пообедал, смыл дорожную пыль, послал в летние лагеря за Савиньяком и отправил пяток человек погулять по городу.

– И как вы выспались?

– Отменно. Проснулся под вечер… Незваные гости усердно молились, в городе кого-то резали, короче, не было ничего хорошего, кроме погоды.

– Когда это было? – Сильвестр старался сохранять самообладание. Если Рокэ здесь, значит, можно пить шадди и чесать языками. Все уже кончилось.

– Вчера. – Алва сосредоточенно разглядывал темную жижу на дне чашечки, потом быстро опрокинул ее на блюдце: – Говорят, гоганы читают по этой штуке судьбу и даже не всегда ошибаются…

– Рокэ, что вы натворили?

– Почему именно я? – Опять ослепительная улыбка, но Алва далеко не столь весел, как хочет казаться.

– Потому что сейчас все спокойно, иначе бы вы тут не сидели.

– С вами скучно разговаривать. Лучше было бы съездить к Его Величеству, он такой забавный слушатель.

– Герцог Алва!

– Вы меня еще Повелителем Ветров назовите. – Рокэ аккуратно поставил блюдце на место, свободное от бумаг. – Мы немного поболтали со святым о морских огурцах, но еретики ужасно нервничали. Вы будете смеяться, но Оноре и впрямь не от мира сего. Подозреваю, беднягу скоро отправят в место, приличествующее праведным и незлобным.

В городе кого-то жгли и били, хотя я об этом уже говорил, а я пытался понять, кто все это затеял. С одной стороны, вы завели себе этого Авнира, позволили ему собрать стаю ревнителей веры, выпроводили меня – и не только меня – из Олларии, пригласили эсператистского епископа, назначили время диспута и заболели…

– Когда вы так излагаете, создается впечатление, что погромы затеял я.

– Именно. Но в таком случае вам бы доложили, что я вернулся и пристрелил одного из божьей стаи. Я ждал весточки, а ее не было. И я решил прогуляться.

– И каково ваше мнение?

– Глупо и пошло! Сотня родственников отравленных агнцев, полтысячи черноленточников, ворье, решившее под шумок поживиться, и мерзавцы, сводящие счеты с соседями и кредиторами…

Ваше Высокопреосвященство, я вас весьма уважаю и не сомневаюсь – захоти вы устроить резню, резали бы тех, кто мешает вам и Талигу, а не ювелиров.

– Благодарю. – Выходит и от снов бывает польза, если Ворон, разумеется, приехал из-за сна. – Что же вы предприняли?

– Для начала отыскал Килеана, посадил под замок и принял командование.

– Вешали?

– Вешать убедительнее, но сначала пришлось стрелять. Заодно спустил солдат на Двор Висельников. Теперь у них новый король. В стиле Вальтера Дидериха – грубые руки, золотая душа и все такое прочее…

– Тессорию это не понравится.

– Он всегда может вызвать меня на дуэль… Или заменить моего висельника на своего…

– Что ж, мне остается вас поблагодарить, – кардинал, кряхтя, поднялся, – а что с Авниром?

– Сгорел, – лаконично сообщил Рокэ, поигрывая орденской цепью.

– Сам?

– Я пригласил его осмотреть особняк Ариго, он не смог мне отказать. К сожалению, дом горел… В вестибюле я сообщил Его Преосвященству, что он впал в великий грех, извратив ваши слова и обманув благородного коменданта Олларии. Как известно, за подобные деяния за гробом ждут Закатные Врата, а на грешной земле – Багерлее.

Думаю, Его Преосвященство внезапно принял зажженный его сторонниками огонь за Закат, а меня – за Леворукого. Он бросился бежать, оступился…

– Весьма печально. Некоторые новости, будучи неосторожно сообщены, могут привести к помутнению рассудка.

– Да, я был весьма неосторожен. Следовало запереть епископа Олларии в спальне ее болящего коменданта. Дабы помолился о здравии…

– Тогда, Рокэ, – кардинал невольно улыбнулся, – к вечеру там все равно был бы труп.

– Но меня в этом бы никто не обвинил, – Алва на мгновение прикрыл глаза, – могу я попросить еще шадди?

– Разумеется, – кардинал дернул шнур колокольчика. – Значит, Ги Ариго лишился крова? Прискорбно.

– Его дела не столь уж плачевны. Видимо, графу было знамение свыше, потому что особняк был пуст, если не считать моего родича ворона. Птичку, кстати говоря, пришлось искать по всему дому. Во время поисков обнаружилось, что Ги Ариго или его слуги озаботились вывезти все ценности и бумаги.

– Ах да, помнится, у Ги был ручной ворон. Какова его судьба?

– Улетел, – Рокэ снова прикрыл глаза, он устал больше, чем хотел показать.

– Значит, особняк был пуст?

– Не знаю, оставался ли кто-то в домах Карлионов и Рокслеев, там теперь одни головешки, но ни одного обитателя площади Леопарда мы не встретили.

– Рокэ, – жаль, что Ариго и Карлионов не было дома, они бы могли составить компанию Авниру, – дом Ги разграблен?

– Нет. Авнир был честным фанатиком, а не грабителем. Первое, что он делал – поджигал внутренние лестницы, дабы отрезать еретикам путь к спасению, а соратников уберечь от искушения порыться в чужих шкафах… Ваше Высокопреосвященство, клянусь, я бы спас столь милые сердцу маршала Ги алатские тарелки, но их не было.

Рокэ прав – Ги был предупрежден. Он всегда был жадным и загодя вывез самое ценное. Выходит, знал о погроме? Это не доказательство, но повод их поискать.

– Что было дальше?

– А ничего, – Рокэ пробежал глазами корешки лежащих на столе книг, – взошло солнышко, подошел Савиньяк. Я оставил Ансела разбираться с черноленточниками, а мы с Эмилем прочесали сначала Старый город, а затем – Нижний. На том все и закончилось.

Закончились грабежи, но главное только начинается. О перемирии с Агарисом надо забыть. С Гайифой всегда так. Не успеешь отогнать от овчарни их волков, как имперцы влезут в дом и запустят в постель змею…

– Кто отравил детей?

– Ваше Высокопреосвященство, вы и впрямь были готовы к переговорам с Агарисом или Оноре что-то путает?

– Да. В обмен на изгнание Раканов и признание династии Олларов.

– Значит, отраву подсунули сторонники Раканов или противники мира. В любом случае без павлина не обошлось.

– Яд узнали?

– По описанию похоже на дождевой корень. Я запретил похороны до выяснения всех обстоятельств. Мое мнение – святую воду отравили еще в Агарисе. Оноре при всем своем уме ужасно наивен, но будет очаровательно выглядеть в мученическом венце.

– Он все еще у вас?

– Надо полагать. Я домой еще не заходил.

2

– Ричард Окделл, – Его Преосвященство положил руку на плечо Дику, – спасибо тебе за все. Тебе и герцогу Алва. Я и мои братья покидаем сей дом.

– Вы… Разве вы не дождетесь монсеньора?

– Я хотел бы это сделать, и я надеюсь, что Создатель пошлет мне еще одну встречу с Рокэ Алвой, но я отплатил бы злом за добро, если бы остался в его доме.

– Ваше Преосвященство, я не понимаю…

– Все очень просто, Ричард. Спасая невинных, Первый маршал Талига пошел против воли Квентина Дорака. Я бы опасался за его жизнь и свободу, если бы не Гайифа и Гаунау. Дорак не тронет полководца накануне возможной войны, но он потребует выдать отравителей. Герцогу придется или подчиниться, или сказать «нет» королю и кардиналу.

– Монсеньор вас не выдаст, – встрепенулся Дик.

– Не сомневаюсь. Рокэ Алва из тех людей, что прикрывают добро грубостью и насмешками. Это – гордыня, но на весах Создателя доброе сердце перевешивает злой язык. Опаснее укрывающие яд в меду и сталь в бархате, они Создателю отвратительны, но я о другом. Отказав Дораку, Алва поставит себя вне закона. У власть предержащих будет лишь один выход – напасть, у герцога – принять неравный бой. Я не хочу загонять его между молотом и наковальней, между долгом и совестью. Рокэ Алва это тоже понимает. Он послал тебя вперед, чтобы дать нам время. Мы знаем, что путь свободен, и мы им воспользуемся…

Ричард грустно кивнул. Преосвященный был прав, расстреляв черноленточников и остановив бунт, эр нарушил приказ некоронованного короля Талига, а может, и коронованного. Если даже Килеан-ур-Ломбах не посмел возражать, если молчали кансилльер и Катари, дело было плохо.

– Прощай, Ричард Окделл, – тихо произнес Оноре, – слушай свое сердце, верь ему, а не чужим словам! Уши и даже глаза можно обмануть, сердце – никогда. Да пребудет над тобой милость Создателя.

Дикон быстро опустился на колени и поцеловал горячую руку клирика. Тот возложил ладонь на склоненную голову юноши и быстро произнес молитву-благословение. Древние слова странно звучали в наполненном золотом и сталью особняке человека, открыто называвшего себя безбожником.

– Будь благословен, сын мой, – последние слова Оноре произнес на талиг, – будь благословен сей дом и его хозяин. Скажи герцогу, что Создатель читает в сердцах наших лучше нас самих и что Его не обманешь, прикидываясь злым. Я провел в Олларии две недели и встретил лишь одного, прикрывшего слабых и воспротивившегося сильным. Рокэ Алва – щит, ниспосланный Создателем. Если он не спасет безвинных, их не спасет никто.

– Ваше Преосвященство, – начал Ричард и замолчал. Он не знал, что говорить. Оноре был святым, а не воином. Он не знал о казни Оскара, не видел уничтоженного озера, затопленных бирисских деревень, повешенных, расстрелянных, сожженных. Епископ молился, пока Алва убивал. Но не это было самым страшным – Алва спал, пока убивали других.

– Ты сомневаешься, Ричард?

– Да, – пробормотал Дик.

– Сомнения дарованы нам Создателем, ибо лишь Он непогрешим. Лишь Ему ведомо: кто бел, кто черен. Тот, кто не ведает сомнений, даже вознося молитвы Создателю, служит Чужому.

– А вы, отче? – Ричард не верил своим ушам.

– Я не усомнюсь лишь в Милосердии Его, – твердо произнес эсператист. – Он не оставит детей своих на растерзание Ненависти. Прощай, Ричард Окделл, и помни, пока душа твоя знает сомнение, ты слышишь голос Его.

Дик проводил Преосвященного и его спутников, но больше они не говорили. Только попрощались у ворот, рядом с которыми еще виднелись следы крови убитого лигиста. Губы Оноре зашевелились – Ричард не сомневался, Его Преосвященство творит молитву и об убитом, и об убийце. Дик стоял у исцарапанных створок, пока трое в серых плащах не скрылись за углом. Только после этого до юноши дошло, что нужно было дать Преосвященному денег и лошадей. Ричард бросился в погоню, но эсператисты словно растворились в весеннем солнечном сиянии. Он опять опоздал! Ричард бестолково метался по дворам и переулкам, но встретил разве что гревшихся на солнышке котов. Оставалось одно – вернуться, и Дик побрел домой по странно пустынной улице.

Квартал, в котором стоял особняк Алва, не пострадал – в Старом городе погромов вообще не случилось, но страх оказался устойчивее запаха гари, и люди боялись отпирать двери. Разумеется, к дому Ворона это не относилось – массивные ворота были распахнуты настежь, во дворе ржали кони.

Моро, прижав уши, косился на золотого жеребца Эмиля Савиньяка, а золотой воинственно фыркал. Чуть поодаль пытался рыть копытом булыжники полукровка Лионеля. Это была игра – лошади прекрасно знали друг друга, к тому же рядом не было ни одной кобылы. Дик ускорил шаг, он всегда был рад видеть братьев Арно, а сегодня тем более.

3

При виде оруженосца Рокэ буркнул что-то маловразумительное и занялся вином. Судя по прерванному разговору, об уходе Преосвященного эр уже знал. Герцог и не подумал расспрашивать, когда и куда ушел епископ. Оноре был прав – Дорак или уже потребовал, или потребует выдачи гостя, и Алва сможет сказать, что ему ничего не известно.

Хорошо хоть с Катари, ее братьями и эром Августом все было в порядке. Лионель Савиньяк, прискакавший из Тарники, сообщил, что при дворе узнали о случившемся лишь из доклада Рокэ. Его Величество был весьма озабочен, но счел действия Первого маршала «решительными и правильными». Ричард хотел услышать о Катари, но расспрашивать капитана личной королевской охраны в присутствии Ворона было невозможно. Ричард вообще боялся, что его выставят, но маршал и два генерала пили вино и перебирали события последних дней, не замечая примостившегося в уголке оруженосца.

Эмиль рассказывал прискакавшему час назад Лионелю о ночных приключениях. Лионель выспрашивал подробности, а устроившийся у распахнутого окна Рокэ время от времени бросал реплику и замолкал. То ли Ворон очень устал, то ли что-то обдумывал. За окном виднелось синее весеннее небо – чистое, без дыма и тревожных багровых отсветов. И на колокольнях больше не звонили, разве что отбивали время, но это был совсем другой звон – мирный, привычный, словно крики ночных сторожей.

Чудовищный праздник канул в прошлое, оставшись в памяти жутким сном, полным криков, дыма, мелькающих теней. Самым страшным для Дика осталось утро в осажденном доме, дальше было проще, дальше вернулся Рокэ…

– Рокэ, признавайтесь, что вы задумали? – Эмиль засмеялся нарочито беспечно.

– Ровным счетом ничего, – заверил Алва, – пытаюсь свести концы с концами, а концов слишком много.

– Тогда нужно выпить, а у меня вино кончилось.

– И у меня, – поддержал брата капитан личной королевской охраны.

– Это поправимо, – Алва потянулся к колокольчику.

– «Вдовья слеза» в этом доме есть? – строго спросил Лионель. – Это вы у нас душегуб и кровопийца, вот и пейте свою кровь, хоть черную, хоть дурную. А других не принуждайте!

– Что поделать, не терплю вдов, особенно слезливых, – проникновенно сообщил Рокэ, отдавая распоряжение возникшему из воздуха Хуану.

Вино подали незамедлительно, Эмиль наполнил до краев бокалы, протянув один Дику, значит, ему разрешили остаться…

«Слез» герцог Окделл еще не пробовал – Рокэ предпочитал красные вина, а воспоминания о белом, которое пила матушка, вызывали у Дика оскомину. При мыслях о Надоре стало грустно, хотя «Вдовья слеза» оказалась чем-то потрясающим.

– Дикон, – Лионель недаром возглавлял личную королевскую охрану, он не только смотрел, но и видел, – что ты набычился?

– Так, ничего, – Ричард постарался улыбнуться, – в Надоре белое вино очень плохое.

– Еще бы, – подал голос Рокэ, – в Надор идут вина из Торки, а климат там неподходящий даже для белых сортов. Про красные я и вовсе молчу. Вам, юноша, следует послать домой приличного вина.

– Матушка не примет, – выпалил Дик, хотя до этого поклялся себе ничего не рассказывать ни о Бьянко, ни о ссоре.

– У тебя были неприятности? – В глазах Лионеля мелькнуло участие.

Неприятности… Позавчера это было бедой, но после дня и двух ночей в сбесившемся городе надорские беды словно бы стерлись.

– Эр Савиньяк, вы… Можно пригласить мою сестру ко двору?

– Можно, – Лионель внимательно посмотрел на юношу, – но ей понадобится патронесса. Рокэ, это по твоей части.

Странно, Лионель с Эмилем близнецы, а такие разные! Не лицом, характером. Капитан королевской охраны совсем как Арно – молчит и все замечает! А Эмиль вроде Эпинэ – чуть что на дыбы. Может, это от лошадей?

– Говорите, по моей? – сощурился Алва. – Хотя… Почему бы и нет? Не оставлять же девушку в могиле.

Это было оскорблением. И это было правдой. Надор – могила, там не живут, там гниют заживо. Странно, что в замке нет следов слепой подковы, а может, он их просто не заметил.

– Спасибо, эр… монсеньор.

– Пустое, – за Рокэ ответил захмелевший Эмиль, – он просто обязан помочь родственнице.

– Как родственнице? – Голова Ричарда закружилась. От вина или от слов Савиньяка? Айрис – родственница Ворона? Не может быть! Их семьи могли породниться разве что до Алана Святого…

– Это было при Раканах?

– Это было во время Двадцатилетней войны, – сообщил Эмиль, – про маршала Алонсо Алву ты, надо полагать, слышал?

Еще бы не слышать! Правда, Эйвон говорил, что Алонсо сказочно везло и что воевал он не по правилам.

Лионель поднял бокал:

– За наших предков, среди них попадались славные люди!

– Иногда, – уточнил Ворон.

Герцог лениво поднялся, подошел к столу и разлил вино, но назад не вернулся, а, захватив пару бутылок, уселся на пол у холодного камина.

– Эмиль, ты начал выдавать страшные тайны, уж доведи дело до конца.

– Это страшно только для Окделлов, – заметил Эмиль, – так вот, Алонсо женился лет в сорок на Раймонде Савиньяк, у которой был сын от первого брака. Прелестная вдова подцепила Первого маршала Талига, повергнув в отчаяние полк охотившихся за ним дам и девиц. Мы и Рокэ – прямые потомки этой весьма примечательной особы, в семнадцать лет сбежавшей с шестидесятилетним графом. И да будет тебе известно, что она была младшей дочерью барона Карлиона.

Барона Карлиона… А матушка – урожденная Карлион. Дику стало обидно. Его заставляли рисовать генеалогическое древо Окделлов и зубрить родственные связи Повелителей Скал с другими Великими Домами, но Алва и Савиньяки из списка были изъяты. Скрывая растерянность, Дик пробормотал:

– В Талигойе все всем родственники.

– В Талиге, молодой человек, – поправил Лионель, – Талигойя сдохла четыреста лет назад, и правильно сделала.

– А родственники, увы, есть у всех, – кавалерист осушил свой бокал и налил еще, – а скажи, братец, что, среди родичей попадаются прескверные?

– Скажу, – подтвердил Лионель, – когда Алва прикончил нашего кузена Рафле, я чуть ему на шею не бросился.

– Да уж, – расхохотался Эмиль, – история вышла знатная! Дикон, тебе полезно знать, с каким человеком ты связался.

– А то он не знает? – Лионель стукнул Ричарда по плечу.

Юноша украдкой глянул на сидящего у камина эра. Рокэ пил «Черную кровь», не глядя ни на гостей, ни на оруженосца. Нет, Ричард Окделл не знал Ворона и сомневался, что его вообще кто-нибудь знает.

– Ты слушай давай, – Эмиль долил бокал Дика. Юноша понимал, что пить ему больше не стоит, но выпил залпом. Просто так.

– У маршала фок Варзова есть племянник Отто, сын его сестры, – Лионелю было все равно, слушают его или нет. – Почти слепой, толстый, как мешок, очень славный, но военный из него, как из меня девственница. А маменька его, дура такая, упросила брата запихнуть Отто в гвардию. Прикинь, каково ему там было!

Дик вспомнил Эстебана Колиньяра и его приятелей и кивнул. Свои эстебаны есть везде, они не упустят возможности поиздеваться над тем, кто не может дать сдачи.

– Мы с Отто ладили еще с Лаик, – Савиньяк все больше увлекался рассказом, а вот Рокэ сидел с отсутствующим видом, как будто не имел к той давней истории никакого отношения. – Я, как мог, гонял от бедняги шутничков, но меня перевели в другой полк. И вот однажды на ночь глядя ко мне прибегает этот самый Отто и просит стать его секундантом. Бедняга умудрился вызвать нашего кузена – тот его совсем допек.

– Рафле фехтовал отменно, – вставил Эмиль. – К этому времени он прикончил на дуэлях троих или четверых.

– Четверых. Короче, я отправился к нему. Хотел отговорить мерзавца от поединка или хотя бы взять слово, что он не убьет этого байбака. Куда там! С точки зрения дуэльного кодекса Рафле был кругом прав, остальное его не волновало. Мне оставалось условиться о времени и месте дуэли и подыскать Отто второго секунданта.

На Рокэ я нарвался случайно, он приехал на пару дней из Торки, мы были знакомы. Я рассказал, в чем дело, Алва согласился помочь. Утром мы с моим подопечным зашли за ним, настроение – сами понимаете…

Отто не сомневался, что его убьют, и заваливал меня посмертными поручениями. Я предложил ему заболеть, но у дурня, даром что на мешок с тряпьем походил, с честью было все в порядке.

– Ты про Рокэ расскажи, – перебил Лионеля брат.

– А я что делаю? – возмутился капитан королевской охраны. – Рокэ мы застали в постели. Он меньше всего походил на человека, способного встать и куда-то пойти. Меня это взбесило, ведь я на него рассчитывал. Если кто и мог проучить Рафле, так Алва. Другое дело, что Отто это уже бы не помогло, но я собирался затеять новый поединок – двое против троих. Представь, каково мне было, когда я понял, что этот негодяй выпил вчера не меньше бочонка.

Отто ничего не знал о моих планах и запричитал что-то вроде – сударь, нам пора… Вы же обещали. Тут Рокэ кое-как поднял голову от подушки, пробормотал: «Все в порядке, я его уже убил», упал и уснул. Мы едва не свалились рядом.

– Убил? – переспросил Дик.

– Да, после нашего разговора Рокэ отыскал кузена Рафле в какой-то таверне и затеял с ним ссору. Дрались прямо во дворе. Этот бездельник прикончил противника и со своими и его секундантами затеял попойку.

– Монсеньор… А сколько эру Рокэ было тогда лет?

– Двадцать четыре, – вздохнул Лионель, – а мне двадцать.

– Ах, фремя, фремя, – с нарочитым торским акцентом произнес Эмиль. Близнецы расхохотались, но Дику было не до смеха. Он, как и толстый Отто, тоже был бы мертв, не вмешайся Ворон.

– Между прочим, Лионель, – соизволил подать голос Рокэ, – вы и ваш протеже были весьма близки к смерти. Ваше счастье, что я был слишком пьян и поленился зарядить пистолеты.

– Эр Рокэ, – возмутился Дик, – зачем вы все время… На себя навога… наговариваете! Вы защащ… защищали… справедливость!

– Окститесь, юноша! – Алва укоризненно покачал головой и потянулся к бутылке. – Я убил Рафле вечером, чтобы не делать этого утром… Не откладывайте на завтра, если можно убить сегодня. Никогда!

– Чудовище, – изрек Лионель.

– Сам знаю.

– Кстати, Рокэ, – Эмиль, пошатнувшись, добрался до камина и сел, вернее, упал рядом с Вороном, – за какими кошками тебя тогда принесло в Олларию? Об этом много болтали, но я так и не понял.

– Да ничего особенного, – Рокэ внимательно посмотрел на бутылку, хотел налить, но передумал и отпил прямо из горлышка, – гайифский шпион похитил секретный план, переданный фок Варзовом на хранение в Адмиралтейство. Это был мой первый секретный план, господа. Старик поручил мне его разработать, никогда в жизни я так не старался.

– А что это был за план? – поинтересовался Лионель, задев рукавом толстенный том, тот с шумом свалился на пол, открывшись на какой-то гравюре. Савиньяк попробовал поднять книгу, но страницы почему-то сочли уместным расстаться с кожаным переплетом. – Никогда не слышал, чтобы вас с Вольфгангом занимал флот.

– О, это был замечательный план, – Рокэ мельком глянул на изувеченную книгу, махнул рукой, допил остатки вина и отправил пустую бутылку к ее многочисленным предшественницам, – я придумал уничтожать вражеские корабли при помощи ызаргов.

– Кого?! – Эмиль чуть не поперхнулся.

– Ызаргов. Не скрою, сначала я хотел использовать морских черепах. Гигантских…

– Черепахи – это хорошо, – кивнул Лионель, – но медленно.

– Зато вкусно, – ввернул его брат. – Рокэ, вино кончилось.

– В этом доме кончится вино, только когда кончусь я. Лионель, тебе ближе, дерни шнур.

– Так что там ызарги? – напомнил Эмиль. – Это же невкусно и вообще плохо.

– Зато быстро, – наставительно произнес Алва, – седельную сумку открытой оставить нельзя. Будут кишеть.

– Кишмя, – подтвердил капитан королевской ох-раны.

– Именно. На этом и строился мой план. Корабль, на котором кишат ызарги, совершенно небоеспособен. Во-первых, они все сожрут. Во-вторых, они всюду залезут. И вы никогда не будете уверены, что хватаетесь, скажем, за канат, а не за хвост. Мы предложили Адмиралтейству топить вражеские корабли путем проникновения и кишения. План был тщательнейшим образом зашифрован, зашит в кожу и запечатан личными печатями фок Варзова. И все равно его украли, – Алва укоризненно покачал головой, Эмиль засмеялся, Лионель попытался достать из-под стола злополучный переплет.

– Оставьте, генерал, – посоветовал Ворон, – это скучная книга… Ужасно скучная и ужасно длинная… Все куда-то зачем-то идут и друг друга убивают… Но неудачно… А они все идут, и идут, и идут… Кошмар…

– Так что там с кишением? – Эмиль растянулся на ковре, заложив руки за голову.

– Шпион с риском для жизни выкрал пакет и доставил императору. В собственные руки… А тот, представьте себе, беднягу казнил. Жаль… Он так старался, и вот она, благодарность! – Рокэ оттолкнул пустую бутылку, та покатилась, оставляя темно-красный след. Значит, она была не такой уж пустой.

Ворон засмеялся, он был пьян. Они все были пьяны, и они все смеялись, но весело не было. Это не было победой, а чем-то, от чего чувствуешь себя испачканным и уставшим.

– Алва, – Эмиль перевернулся на живот и теперь смотрел Рокэ в глаза, – тебе не кажется, что это только начало? Война, бунт…

– Начало? Нет, господа, это конец, – Рокэ вытащил кинжал и принялся вертеть его, удерживая двумя пальцами за острие и рукоять, – конец лета… Нас ждет долгая осень, одна только осень и ничего, кроме осени…

– Ты правильно сделал, что прикончил этого висельника, – Лионель резко сменил тему.

– Пожалуй… Ладно, хватит об этом! Юноша, сходите, пните Хуана, он что, уснул?

Дик послушно поднялся. Пол пошатнулся, Дика замутило, но он мужественно пошел к двери, которая ужасно долго не открывалась, а потом открылась не в ту сторону. На пороге юноша налетел на Хуана с ивовой корзиной, из которой торчали запыленные горлышки. Ричард с трудом развернулся – Рокэ продолжал играть клинком. Дик заметил на узкой ладони еще не затянувшийся порез и вспомнил кровавый отпечаток на двери горящего особняка. Что случилось с Авниром? Обезумел и бросился в огонь или Ворон епископа Олларии все-таки убил?

Пол качался все сильнее, юноша, чтобы сохранить равновесие, опустился на четвереньки и закричал – на светлом ковре отчетливо проступали кровавые отпечатки подковы без единого гвоздя.

Часть третья