А если къ этому прибавить еще и нѣкоторыя «доказательства отъ ума», хотя бы и весьма грубаго свойства, то эмансипація пойдетъ крупными шагами.
А въ доказательствахъ, конечно, недостатка не бываетъ. У тюрьмы много досуга для всякихъ разговоровъ. А тѣсное общеніе даетъ массу случаевъ и примѣровъ.
— Ну, что ты жуешь сухой хлѣбъ? Балда осиновая! — обращается главарь камеры къ новичку тюрьмы.
— Какъ же, чать сегодня пятница!
— Ну, такъ что же, что пятница? Вѣдь, мы же ѣдимъ щи!
— А Богъ! — пытается защищаться новичекъ.
— Богъ! старыя бабы выдумали Бога, чтобы ты молока, дуракъ, не ѣлъ. — а ты вѣришь!
— Какъ же это — старыя бабы! — смущается новичекъ. — Какъ же безъ Бога то!?
— А такъ. Вотъ смотри на насъ: хуже мы тебя живемъ безъ Бога?
Новичекъ смотритъ и видитъ, что разницы никакой нѣтъ: и онъ, вѣрующій въ Бога, и они, не вѣрующіе ни во что. одинаково въ тюрьмѣ въ заперти сидятъ, какъ звѣри въ клѣткѣ.
За ними, пожалуй, даже есть нѣкоторыя преимущества. Въ то время, какъ онъ, стѣсненный регламентами религіи, робко уступаетъ всѣмъ дорогу, они дерзко идутъ впередъ и каждому норовятъ наступить на ногу. Тюремное начальство и то, какъ будто, съ ними менѣе жестоко, чѣмъ съ нимъ. По отношенію къ нимъ видна все же нѣкоторая осторожность въ обращеніи, тогда какъ имъ помыкаютъ, не стѣсняясь ничѣмъ.
Получается весьма непріятный для Бога выводъ.
— Богъ — обуза въ жизни. Онъ всему только помѣха.
Человѣкъ съ богомъ — это человѣкъ съ минусомъ силы и свободы дѣйствій. А отъ минуса всякому, естественно, хочется освободиться.
И освобождаются, какъ только на примѣрѣ другихъ убѣдятся, что угрозы божьимъ гнѣвомъ и его карами есть ничто иное, какъ пустыя слова, «бабьи сказки».
А это убѣжденіе въ свою очередь приходитъ весьма скоро и при посредствѣ весьма простыхъ и непосредственныхъ наблюденій.
Человѣкъ видитъ, что всѣ окружающіе ежедневно не только нарушаютъ всѣ повелѣнія Бога, но и поносятъ само божество, клянутся самыми страшными клятвами и тотчасъ нарушаютъ эти клятвы, издѣваясь надъ «дуракомъ», придающимъ значеніе такимъ пустымъ вещамъ, какъ клятвы, — и имъ, хоть бы что: громъ не гремитъ, Илья пророкъ не бросаетъ своихъ смертоносныхъ стрѣлъ, языкъ не отнимается послѣ страшныхъ словъ и ночныя видѣнія не тревожатъ ихъ умъ. Все идетъ такъ, какъ будто и не было ни страшныхъ словъ, ни страшныхъ дѣлъ.
— Значитъ, можно! — думаетъ пораженный этимъ непривычнымъ ему явленіемъ человѣкъ. — Значитъ, Богъ не можетъ ни стрѣлу пустить, ни языка отнять!..
— Значитъ, правда, что все это бабьи сказки. А я то, дуракъ, такъ дрожалъ всю жизнь… такъ боялся прогнѣвать… А оказывается, все это пустое… Ничего тамъ нѣтъ!
Послѣдній выводъ особенно запечатлѣвается въ мозгу темнаго человѣка.
Ничего тамъ нѣтъ! На мѣстѣ страшнаго и неумолимо-строгаго бужества оказывается пустое мѣсто.
А вмѣстѣ опустошается и весь складъ морали и нравственности.
— Все это бабьи сказки. Никакого грѣха нѣтъ, и все можно.
Самъ по себѣ такой взглядъ, конечно, еще не заключаетъ въ себѣ ничего страшнаго. Тутъ есть даже прямые признаки такъ называемаго свободомыслія, какъ извѣстно, весьма необходимаго для изученія окружающихъ явленій. Человѣкъ свободенъ отъ предвзятыхъ заблужденій — это уже много. Для него уже открытъ путь впередъ къ отысканію истины, его умъ свободенъ для свободнаго изслѣдованія.
Но для такихъ изслѣдованій нужны средства и орудія, которыми являются знанія. А этого то и нѣтъ у тюрьмы и вообще у воровскихъ корпорацій. За исключеніемъ немногихъ единицъ вся корпорація представляетъ изъ себя темную массу, полуграмотную, воспитанную на улицѣ и въ лучшемъ случаѣ на уличной литературѣ.
Читаетъ эта масса въ огромномъ большинствѣ случаевъ бульварные романы, въ которыхъ описываются подвиги знаменитыхъ воровъ и ихъ пріемы. Послѣднее для читателя-вора имѣетъ и практическое значеніе: онъ тутъ до извѣстной степени пополняетъ свое профессіональное воспитаніе, развиваетъ свою изобрѣтательность по части геніальныхъ похищеній и сокрытія слѣдовъ.
Дальше этихъ романовъ даже читающіе воры не идутъ. Болѣе серьезная беллетристика имъ недоступна. Э. Зола, напримѣръ, считается скучнымъ и… безсодержательнымъ.
Всего полтора мѣсяца назадъ меня крайне удивилъ такимъ отзывомъ (въ Тверской тюрьмѣ) одинъ профессіональный воръ, называющій себя анархистомъ.
Передъ этимъ мы часа два говорили съ нимъ объ анархизмѣ. Онъ, какъ оказалось, встрѣчался со многими анархистами, интересуется анархизмомъ, симпатизируетъ ему, кое что читалъ по этому предмету, преклоняется предъ Крапоткинымъ, хотя и по наслышкѣ,—и все же Эмиля Зола признаетъ безсодержательнымъ и скучнымъ.
— Но, не говоря о томъ, что Зола талантъ первой степени, для васъ, какъ анархиста, у него много интереснаго, — замѣтилъ я ему.
— Развѣ онъ писалъ объ анархистахъ?
— И объ анархистахъ и объ анархизмѣ.
Я назвалъ ему нѣкоторыя произведенія Зола.
— Я читалъ эти романы, но… тамъ только одинъ рабочій бомбу бросаетъ… Такъ это онъ съ голоду, какъ бы повредившись въ умѣ.
— А попытку взорвать соборъ, помните?
— Помню. Такъ — это отъ любви.
— И больше ничего вы не нашли у Зола обь анархизмѣ?
— Ничего, кажется, больше нѣтъ.
«Съ голоду помѣшавшись» и «отъ любви» — только и всего. Вліяніе современнаго капиталистическаго строя на психологію, условія жизни, создающія благопріятное для анархизма настроеніе, — словомъ вся огромная работа Зола въ этомъ направленіи осталась незамѣченной, не оставила никакого слѣда въ умѣ моего собесѣдника. Онъ прошелъ мимо всего этого, наиболѣе интереснаго казалось бы для него, и говоритъ:
— Скучно. Такъ, разныя разсужденія.
Зола недостаточно популяренъ для него; онъ беретъ слишкомъ широкіе горизонты и рисуетъ слишкомъ сложную картину жизни.
А между тѣмъ, тотъ же субъектъ, не доросшій умственно до пониманія романовъ Зола, несомнѣнно являлся авторитетомъ въ глазахъ уголовной массы; онъ былъ ея вожакомъ и вдохновителемъ во всѣхъ случаяхъ тюремной жизни.
Каковъ же уровень умственнаго развитія этой массы?
Отвѣтъ на этотъ вопросъ ясенъ самъ собой. Систематическое мышленіе для нея недоступно; она въ состояніи усваивать только отдѣльные факты внѣ ихъ общей зависимости другъ отъ друга. Подняться выше этихъ фактовъ и окинуть умственнымъ взоромъ всю картину явленій окружающей жизни она не въ состояніи; это выше ея силъ.
А отсюда и самостоятельная выработка своихъ собственныхъ идеаловъ, сколько нибудь отвѣчающихъ запросамъ жизни, этой массѣ не доступна. Въ своемъ цѣломъ она способна только на разрушеніе пережитковъ старыхъ авторитетовъ, поскольку несостоятельность этихъ авторитетовъ видна имъ съ ихъ позиціи профессіональныхъ враговъ капиталистическаго строя. Дальнѣйшая же созидательная работа имъ недоступна.
Получается, такимъ образомъ, группа, все отрицающая и готовая ко всякому разрушенію, безъ мысли что нибудь воздвигнуть на мѣстѣ разрушеннаго.
Это группа безъ политическихъ идеаловъ, безъ политической идеологіи.
Даже внутри группы до послѣдняго времени почти не замѣтно было какихъ либо слѣдовъ созидательной работы хотя бы въ цѣляхъ и интересахъ самой группы. Нѣтъ или не было никакой организаціонной работы, направленной къ защитѣ группы отъ внѣшнихъ воздѣйствій.
Выше уже говорилось о томъ, что шпіонство среди уголовныхъ заключенныхъ обычное явленіе. Къ этому нужно добавить, что и за стѣнами тюрьмы, на волѣ, тоже явленіе весьма распространено въ средѣ профессіональныхъ воровъ. Услуги сыскному отдѣленію со стороны отдѣльныхъ членовъ воровской корпораціи весьма не рѣдки. Бываетъ и такъ, что цѣлая группа воровъ входитъ въ соглашеніе съ полиціей въ лицѣ пристава или полицеймейстера и затѣмъ принимаетъ дѣятельное участіе въ розыскахъ украденнаго, если кража произведена не самой группой.
Похищенное и похитители въ такомъ случаѣ неизбѣжно обнаруживаются, такъ какъ вошедшей въ союзъ съ полиціей группѣ извѣстны мельчайшія подробности мѣстной организаціи воровского промысла.
Группа, такимъ образомъ, становится въ привиллегированное положеніе за счетъ остальныхъ своихъ товарищей. Она уже не рискуетъ проваломъ, но, конечно, помимо услугъ полиціи по сыскной части, платится еще и матеріально.
Входя въ соглашеніе съ полиціей, группа обязуется: или отыскать украденное, или же уплатить полиціи извѣстный процентъ со стоимости похищеннаго.
Послѣднее въ томъ случаѣ, когда кража произведена самой группой.
Иногда, впрочемъ, приходится возвращать и похищенное самой, состоящей въ союзѣ съ полиціей, группой. Это, когда обокрадено лицо, миръ съ которымъ для полиціи необходимъ, губернаторъ, напримѣръ, прокуроръ, слѣдователь, мировой судья и близкіе къ нимъ люди.
Группа, конечно, и сама знаетъ, что въ такія мѣста, къ такимъ лицамъ, ходить не слѣдуетъ, но бываютъ и ошибки.
Какъ на примѣръ такой ошибки мы можемъ указать на случай, имѣвшій мѣсто въ одномъ изъ сибирскихъ городовъ, осенью 1906 года.
У вице-губернатора была украдена цѣнная лошадь, что, конечно, весьма огорчило его превосходительство, а полицію привело въ немалое смущеніе.
Но огорченіе его превосходительства было не продолжительно. Уже на другое утро лошадь стояла привязанной къ крыльцу его дома.
Это въ свою очередь дало обывателямъ поводъ придти къ совершенно правильному выводу:
— Ошиблись! У своего украли.
Само собой разумѣется, что такія жертвы приносятся воровской группой небезкорыстно. Возвращая по ошибкѣ взятое у своихъ и уплачивая пошлину съ укладеннаго у чужихъ, т. е. у всякаго рядового обывателя, — группа наверстываетъ всѣ убытки на созданной, такимъ образомъ, безопасности промысла.
Въ томъ же городѣ и въ то же время обыватели буквально были терроризированы дерзостью воровъ, не смотря на то, что по улицамъ города постоянно расхаживали полицейскіе патрули.
Забирались воры во дворъ часовъ въ 8 вечера, когда хозяева еще не спали, сбивали замокъ съ конюшни, выводили лошадь или пару лошадей, отыскивали хомутъ и прочую сбрую, запрягали лошадь въ телѣгу, потомъ сбивали замки съ кладовыхъ или съ амбаромъ, и нагружали телѣгу разнымъ добромъ.