— Вздохнула впервые за долгое время! Её величество Мария Фёдоровна сегодня с княжной Ольгой[2], она в такие моменты меня чаще отпускает, а то как воскликнет «Оля!», и я не понимаю, я ей нужна или княжна шалит. Один раз оконфузилась, подумала, что она обо мне говорила, а она — о дочери. Но, к счастью, всё чаще вместо имени нашу милую маленькую княжну зовут «Бэби». Ей это жутко идёт, она и впрямь Бэби!
Возможно, Дмитрий взрослел и становился наблюдательнее, а, возможно, копящиеся и не находящие выхода чувства сестры становились уловимей, но ему показалось, что Ольга с лёгкой, доброй завистью, светлой грустью сказала о ребёнке, словно сожалела, что говорит не о своём, которого у неё нет. Фрейлину не покидала мысль, неизвестная для её брата, что если бы не роковые события, она бы уже имела счастье и выйти замуж и, скорее всего, быть на сносях. А не любоваться дочерью императрицы, занимаясь чужой семьёй, а не своей. Но, тем не менее, бросаться в омут с головой Ольга не спешила. И в Москве, и здесь, в Гатчине, ей успели оказать знаки внимания молодые люди. Она танцевала с видными кавалерами, ловила их восхищённые слова и многозначительные взгляды. Некоторые из них были привлекательны, некоторые — с завидным состоянием. Но никто не тронул её сердца. Почему? Ольга не понимала. Фразы, нацеленные на то, чтобы расположить её к себе, звучали надуманно и коварно, как ловушки, в них не хватало искренности. Внешность то слащавая, расфранченная, то увядающая, то выдающая дурные привычки. И никто из них не пытался толком узнать её, спросить у неё что-то о её желаниях, планах, стремлениях. Все, пытающиеся оказаться в женихах, предлагали готовые решения, они видели каким-то образом свою дальнейшую жизнь, и хотели её дополнить Ольгой, недостающей деталью в виде жены. А из чего должна состоять её жизнь, чем она её собирается наполнять — кто-нибудь поинтересовался? Нет.
Они с Дмитрием пошли медленно по залам. Не видевшиеся месяца три, они разговаривали обо всём подряд: о коронации, о том, что Дима определился слушателем в Николаевскую академию Генерального штаба, о ведущейся перестройке Гатчинского дворца, на которую натыкаешься на каждом шагу. Император Александр велел осовременить канализацию, систему отопления — с печной на калориферную — провести по максимуму электричество. Он создавал все удобства себе и семье.
— Он такой чуткий супруг! Удивительно, — делилась Ольга, — такой большой и грозный на вид, но, когда заходит к её величеству, первым делом замечает что-нибудь вроде: «Минни, тебе не дует?». Если бы все мужья были такими!
— Может быть, всё зависит от жены? — подмигнул Дмитрий.
— Да? И что же она такого должна делать, чтобы муж трепетно любил её?
— Не знаю, Оля, я ведь не женат и даже не влюблён. Спроси у её величества.
— Что ты! Мы с ней не настолько близки.
— Тогда выйди замуж — и узнаешь.
Лицо Ольги потемнело. По привычке поджав губы, когда напрягалась, она поймала себя на этом и постаралась расслабиться.
— Ты прекрасно знаешь, что я собиралась.
— Прости, конечно, — он тронул её плечо, — мы с Мишей были лучшими друзьями, и, как его друг, я горжусь тем, как долго ты носишь скорбь по нему, но, как брат, я хочу, чтобы ты обрела счастье.
— Обрести счастье не так уж и легко. Оно на дорожке не лежит в ожидании.
— Кстати о Мише, раз уж мы заговорили, — Дмитрий остановился и понизил голос, — в войсках слухи разносятся быстро, все косвенно друг друга знают, и тут пришла новость, что Шаховской опять с кем-то стрелялся…
— Ничего не хочу знать об этом человеке! — хмуро заявила Оля.
— А я вот с интересом слежу, как поквитается судьба с этим мерзавцем за его выходки. Теперь, с Кавказа, его сошлют ещё дальше — в Туркестан.
— Поделом.
— Но даже не это больше всего взволновало меня в новости, — Дмитрий покусал губы, глядя за окно на парк, — никто не знает, с кем он стрелялся. Разве так бывает? В дуэли всегда участвуют двое, если сослан один, то где второй? Убит? Тогда кем он был? Что-то странное в этом деле.
— Кем бы он ни был, спасибо ему, что усложнил жизнь князю.
— А я никак не могу забыть о том, с какой страстностью Петя, Мишин брат, хотел поквитаться с Шаховским.
Глаза Ольги зажглись, опалив румянцем щёки.
— Петя?
— Да, помнишь? На похоронах.
— Во власти большого горя чего не скажешь, — произнесла Оля, скорее утешая себя.
— Нет, он потом ещё раз возвращался к этому.
— Когда? — излишне поспешно спросила она, одёрнув себя мысленно.
— Зимой. Не помню точно. До Рождества. Он искал Шаховского.
— Искал? Неужели, чтобы вызвать на дуэль?
— А для чего же ещё? — кивнул прапорщик. — Но куда ему! Он же штатский, оружие вряд ли в руках когда-либо держал! Нет, Шаховской наверняка прикончил его, вот оттого и тишина. Стыдно, что застрелил мальчишку! Как он только принял вызов? Совсем нет чести у человека! Впрочем, о чём я? Это было давно известно.
Ольга почувствовала, как холодеют её руки и пускаются в хаотичный пляс мысли. Какая нелепость, что говорит Дима? Петя такой нерешительный и юный, он студент, вот именно что, а не военный, какие ему дуэли?
— Неужели неизвестно точно, жив Петя или не жив? — а в голове уже обрисовывался ответ на вопрос, почему он не написал и не отвечает на письмо. Пети нет в живых. Он убит, может, уже похоронен. А она думала… гадала… ждала. Слёзы стали рваться на глаза: «Он же такой милый молодой человек… вчерашний мальчик. Как это могло случиться⁈».
— А как узнать? У него вакации сейчас, в Петербурге его нет. Он волен быть где угодно.
— Написать его отцу, Аркадию Дмитриевичу?
— И что ему написать? «Здравствуйте, не стрелялся ли очередной ваш сын с князем Шаховским?». А если Петя всё-таки не имеет к этому никакого отношения? Какая глупость выйдет! Разве что самому Пете написать?
«Я уже написала! — крикнула внутри себя Ольги. — Он не отвечает! Не отвечает!».
— Это, по-твоему, меньшая глупость будет? А что Саша? Младший Столыпин. Он тоже не в Петербурге? — не дожидаясь, она заключила сама: — Ну да, он же тоже студент. Они должны были уехать оба…
— Остаётся дождаться сентября, когда они должны будут вернуться в столицу.
«Тебе будет легко просто жить дальше, не зная, что случилось на самом деле? О, и зачем ты только сообщил мне это!» — поругалась Ольга на брата в мыслях.
— Но если что-то прояснится до этого… как ты сказал? В войсках слухи разносятся быстро. Ты поставь меня в известность, хорошо?
— Конечно.
О чём-то ещё беседовать Оля утеряла способность. Сославшись на то, что ей нужно догонять Прасковью, она попрощалась с братом и, не сразу вспомнив, в какую сторону идти, сориентировалась и двинулась дальше по анфиладе на выход. Да нет, так просто не бывает! Это невозможно. Шаховской убивает её жениха, брат убитого желает жениться на ней, но и он погибает от рук проклятого князя? «Или это я прóклятая⁈ — напала на Ольгу истерическая догадка. — Господь наш всемогущий, неужели ты можешь быть настолько жестоким? Что я сделала, чем нагрешила? Если это я не достойна счастья, то в чём провинились эти мужчины? Тем, что приблизились ко мне? Может, я должна уйти в монастырь? Там мне самое место! Надо было задуматься об этом ещё со смертью Миши!».
Ноги вывели её на улицу, и яркое солнце, упавшее на лицо, немного отрезвило. Ольга попыталась взять себя в руки. «Спокойно. Ещё ничего неизвестно. Вот ведь самой перед собой будет стыдно, когда выяснится, что Шаховской стрелялся с каким-то посторонним, а я себе уже сочинила и постриг, и несчастную долю, и одиночество…». Прасковья ушла недалеко и, заметив подругу, махнула. Когда Ольга приблизилась, та присмотрелась к ней.
— Ты как будто бы бледная, что с тобой?
— Должно быть из-за головы. Этот ремонт и стук… она разболелась.
— И ладони у тебя холодные! Идём, сядем на солнышко.
— Давай лучше походим. Разгоним кровь.
— Тоже верно. Идём. В семье всё хорошо? Что брат рассказывает?
— Да, всё как обычно. Дима собрался осенью в Николаевскую академию.
«А если Петя поехал на Кавказ только потому, что я круто с ним обошлась? Нагрубила, не дала надежды, — при всём желании отделаться от драматичного хода мыслей, они не сходили с проложенной колеи. — Если его чувства были глубже, чем я подозревала? Нет, когда бы им возникнуть? Сколько раз мы с ним виделись? Всего ничего. При жизни Миши, правда, мы проводили больше времени вместе, но и тогда обменивались с Петей редкими фразами. Обычно он или Дима, или они оба, бродили со мной и Мишей просто за компанию, ради приличия».
— Оля?
— Да? Что? — опомнилась она, подняв лицо. Всё это время она бессознательно смотрела под ноги, и только теперь увидела подругу.
— Ты меня совсем не слушаешь.
— Прости! — Оля бросила взгляд на притопленную наполовину в самшитовые заросли скамейку и, знавшая, что Прасковья одна из самых близких ей девушек, умеющая сострадать и молчать, потянула её к ней. — Послушай… мне надо сказать кому-нибудь…
— Я слушаю, — они сели.
— Вы тогда, в Москве, шутя, конечно, сказали, что брат покойного Миши хорош собой…
— Вовсе не шутя, — глаза Прасковьи были серьёзны, и Оля знала, что если та не смеётся и не хохочет, то действительно не иронизирует, — он мил. Я бы назвала его красивым, но ведь это дело вкуса.
— Он у папá просил моей руки.
— И что же? — удивилась подруга.
— Папá велел мне решать самой.
— И… ты не можешь решить? — угадала Прасковья.
— Не могу.
— Он тебе… не нравится?
— Он младше меня. Я впервые узнала его едва закончившим гимназию, безусым мальчишкой. Привыкла видеть в нём родственника. А тут всё изменилось, смешалось!
— Ты не ответила на вопрос, Оля: он тебе нравится?
— Я… я вижу, что он высокий, и черты лица у него приятные, и голос спокойный, но…
— Но ты не видишь его своим мужем?
Уварова попала в точку, задав меткий вопрос. Ольга моргнула:
— Нет, я как будто бы никого другого им и не вижу. Я же собиралась стать Столып