— Я последние два года в основном провёл в Петербурге…
— Оно тогда и понятно! Ведь дело было громкое, после смерти Ивана Григорьевича-то! — Пётр не успевал задавать наводящие вопросы, а извозчик сам уже повествовал дальше: — Вера Ивановна-то у него одна-единственная, ей всё и досталось. А он её ещё девочкой едва созревшей замуж выдал, за товарища своего какого-то, из банка. Гадкая рожа была у него, недовольная как будто постоянно, с нами, местными, за любую услугу пытался сторговаться, копейки лишней не тратил, и это при таких деньгах! Бедная Вера Ивановна, намучалась с ним! — переведя коротко дыхание, мужичок забубнил продолжение: — Ну так и что же? Баба из неё хваткая выросла, вся в батюшку! Едва тот помер — остыть ещё не успел — она на развод подала, заплатила мужу мульён, барин! Мульён! Вот вам крест, все знают! Тот согласился, освободил её от себя. И Вера Ивановна теперь всем заведует, руководит. Отцовские дела ладно идут, всё у неё в порядке.
Выслушав рассказ, Столыпин с почтением отметил, что если юная девушка — а она, хоть уже и развелась, по годам была вполне ещё юной, — смогла не пустить по миру состояние, продолжала получать прибыль и развивать предприятие отца, то, должно быть, она умна и имеет твёрдый характер. Заплатить миллион за развод! Сколько же у этой Фирсановой денег?
— И что, часто к ней свататься ездят? — полюбопытствовал Петя.
— Да постоянно! Один как-то сунулся — тоже купец, лет сорока. А Вера Ивановна, говорят, указала ему на висевшие старинные портреты, и ответила, что стариков тут только на картинах видеть желает. А? Какова? А в другой раз офицер приезжал. Ему, стало быть, сообщила, что если б он был красив хотя бы на четверть её капитала, она бы ещё подумала, а так за его лицо не то, что руки своей с кошельком, но и взгляда бесплатно не даст.
Извозчик засмеялся, покачивая головой в одобрение купеческой дочки.
Высадившись, Пётр прошёл до закрытых ворот, за которыми виднелись ставшие узнаваться отдалённо постройки: круглый манеж, каретная, конюшня. Территория была огорожена, чего при них, кажется, не было. Заметив стоящего у ворот молодого человека, из будки выбрался сторож.
— Кто таков? — сразу же не любезно бросил он. «Должно быть, всяческие ухажёры и просители действительно тут сильно досаждают» — отметил Столыпин.
— Добрый день! Я — Пётр Аркадьевич Столыпин, сын бывшего владельца усадьбы. Могу ли я войти?
Оценив на вид студента, что он не какой-нибудь щеголеватый аферист и не потрёпанный проходимец, крестьянский мужик — такого бы в гренадёры! — отворил калитку.
— Что вам будет угодно?
— Я к Вере Ивановне, по делу.
— Какому делу? Без доклада нельзя, — заучено произнёс сторож. Чувствовалось, что Фирсанова оберегала себя от нежеланных гостей и встреч. Или просто-напросто была занятой настолько, что тратить время на бестолковые встречи не считала нужным.
— По имущественному. После продажи усадьбы у нас оставались кое-какие вещи здесь, и я бы хотел получить разрешение взглянуть на них…
— Одну минуту, — повернувшись в сторону конюшни, возле которой ходили работники: кто-то выкатывал в телеге навоз из вычищенных стойл, что-то скашивал траву вдоль кирпичной стены, сторож окрикнул одного из них, подозвал. Тот подбежал. Ему велели идти в барский дом и доложить Вере Ивановне обо всём. Петра просили подождать.
«Серьёзность, как в министерстве каком!» — подумал Столыпин. Коротая время, он принялся оглядывать парк. То ли детство поистёрлось в памяти, то ли что-то тут поменялось, но какое-то всё другое, не то, что было полтора десятка лет назад.
Посланный возвратился вскоре и, поклонившись, передал разрешение проходить.
— Благодарю, — поправив студенческую фуражку, Петя пошагал по дорожке. Обогнул конюшню, за ней обнаружив ещё одну постройку, назначение которой уже не помнил. Слуги тут жили? Пройдя ещё один поворот, он увидел и сам главный дом, белоснежный, с зеленоватой крышей, полукружьем крытых галерей, соединяющих два флигеля и центральную часть. Да, этот вид он помнил хорошо! Как подъезжали они прямо сюда, возвратясь из какой-нибудь поездки, и маменька с Машей, бывало, встречали у дверей, если не ездили с мужчинами: отцом, Мишей, Сашей и с ним самим.
Увлечённый воспоминаниями, Петя уверенно двигался к парадному входу, боковым зрением замечая работающих над круглой клумбой посередине двора девушек.
— Сударь! — раздалось слово, обращённое к нему и остановившее. Столыпин повернулся. Одна из девушек выпрямилась и, глядя на него прямо, спросила: — Куда вы?
— Я к Фирсановой Вере Ивановне, обо мне должны были доложить…
— А тут такой нет, — сказала девушка, повергнув Петра в недоумение. Женщины вообще легко заставляли его теряться, но в этот раз удалось особенно.
— То есть как? Мне сказали, что…
Снимая испачканные в земле садовые перчатки и кладя их в карман повязанного на талии передника, заговорившая подошла к нему. Чёрные густые брови, большие карие глаза и кудрявые чёрные волосы, пышно забранные назад в свободный пучок. Было что-то цыганское в этой яркой, замечательной внешности. Девушка внезапно улыбнулась:
— Вера Ивановна Воронина, очень приятно, — лёгкий книксен, задорный, как на пружине, — я сменила фамилию в браке.
— А! О! — осознавая, в чём была его ошибка, выдохнул Пётр и тоже просиял: — Простите, я не подумал…
— Вы — Столыпин?
— Да, имею честь представиться — Пётр Аркадьевич.
— Проходите в дом, — деловито указала она, по-хозяйски, и, развязав передник, кинула его одной из своих работниц. Пошла следом, но Петя, открыв дверь, придержал её и пропустил девушку вперёд. Она поблагодарила его блеснувшим взглядом. — Вам повезло меня застать, я провожу много времени в Москве. Там в начале года достроен Дом для вдов и сирот, я в комитете попечительского общества, распоряжаюсь организацией его, и доходные дома без пригляда на управляющих не оставишь, не говоря уже о проверке документов в конторе.
За одну минуту Столыпин ощутил внутреннюю силу Веры Ивановны, её сообразительность, находчивость, внимательность. Извозчик подобрал правильное слово — хваткая.
— Я не совсем поняла суть вашего дела, — пройдя холл со старинным высоким зеркалом, они вошли в следующую залу. Петя посмотрел на дверь справа. Там, за ней, была их семейная столовая, где они собирались все вместе. — Что за имущество? Вы что-то оставили у нас? — Фирсанова-Воронина мелодично рассмеялась: — Не быстро вы заметили недочёт!
— Отец не смог вывезти всю библиотеку. Она была огромна. А сейчас готовится в Петербурге открытие музея Лермонтова, и к нам обратились с просьбой найти его письма, или дневники, или черновики стихов. Я приехал, чтобы попросить дозволения осмотреть библиотеку. Конечно, если в ней осталось что-то…
— Вы правы, она была огромна, — опершись о спинку стоявшего рядом стула, Вера Ивановна пробарабанила по ней пальцами. Несмотря на то, что в ней не чувствовалось аристократизма (дворянкой она была наполовину, по матери), девушка обладала властной статью, хорошей осанкой и трудно объяснимым единством приветливости с желанием держать дистанцию. Выглядя на свои двадцать с небольшим лет, вела себя она значительно взрослее. — Идёмте, — опять сорвалась с места хозяйка, и Петя пошёл попятам, — мне читать теперь некогда, я предпочитаю искусство другого рода — живопись, музыку, поэтому освободила помещение, а книги и всё, что было, велела частью унести на чердак, а частью — рассовать по флигелям, — не останавливаясь, поднимаясь по лестнице, она бросила попавшейся прислуге: — Добавьте в обед приборы на ещё одну персону, — повернулась к Петру, — вы же останетесь на обед, раз приехали?
— Если вы приглашаете… — поклонился головой Столыпин.
— Имеете предпочтения в еде? У меня замечательный повар.
— Я не привередлив.
— Хорошо, — она отпустила прислугу и довела Петю до чердака, открыв дверь. — Проходите.
Свет падал через маленькое окошко на уровне талии, но и его хватало, чтобы увидеть плотно забитые полки и башни из коробок и ящиков, неизвестно что в себе хранящие. Может и бумаги, а может и одежду, предметы интерьера, старые детские игрушки. Зоркая и опытная в хозяйстве Вера Ивановна произнесла:
— Велю принести сюда лампы, чтобы вам было удобней.
— Вы весьма предусмотрительны, я едва успел подумать об этом…
— Вам не хватит одного вечера, чтобы проверить всё здесь и во флигелях, — прикинула масштабы намечающейся работы Воронина.
— Если я не слишком помешаю вам, я мог бы приезжать ещё два-три дня.
— Приезжать? А где вы живёте?
— Остановился в Москве у дяди.
— Мотаться сюда из Москвы⁈ — брови Веры Ивановны изогнулись, как вставшие на дыбы вороные кони. — Какая потеря времени и непрактичность! Вы можете остановиться в гостевом флигеле, он всё равно давно пустует.
— Не любите гостей? — не удержался от улыбки Столыпин. Девушка ответила ему тем же:
— Приятных мало, а неприятные пусть у себя дома сидят.
— В таком случае, спасибо за доверие, я постараюсь оказаться незаметным гостем.
— Я пришлю прислугу, чтобы помогла вам расположиться и показала, что где, — Вера Ивановна направилась к лестнице с чердака, и Пётр посторонился, — чувствуйте себя как дома! Это ведь и был ваш дом, так что, надеюсь, вам это легко удастся.
К обеду молодая владелица Середниково переоделась, но наряд её всё равно был прост. Качественен, добротен, но прост — тёмно-синее платье без кружева, пуговицы обшиты той же тканью, не золотые. Нитка жемчуга на шее, два серебряных кольца, одно из них с камнем. Казалось, только такие скромные одеяния могли приглушить броскую привлекательность, и надень Вера Ивановна цвет поярче — красный, розовый, зелёный, сразу же обретёт вызывающую красоту.
Когда няня принесла маленькую девочку трёх лет, Пётр оторопел. Ему и в голову не пришло почему-то, что у этой свежей и озорной предпринимательницы может быть ребёнок. Однако же он был. Она — дочь Зоя, которая раскапризничалась, и няня унесла её снова.